Можно мне остаться загадкой?
Обретя голос, Картер сказал:
– Ты такая красивая.
– Что?
Он потянулся к ее очкам и успел взяться двумя руками за дужки, но она его остановила.
– Мне тридцать один, – сказала она.
– Отлично. – Он потянул за очки.
– Мне легче открыть тебе эту неприятную вещь, чем показаться без очков.
– Ясно. – Он снова взял ее руки в свои. – Ты была замужем?
– Нет. Я…
Он все лучше учился понимать эти паузы.
– Люби и бросай?
– Ну, у меня всегда лучше получалось бросать.
– У тебя есть братья или сестры?
– Я очень боюсь пропустить фейерверк.
– Ты всегда была слепая?
– Нет. – Она провела рукой перед очками. – Я пробежала через горящий сумах.
– Какой ужас. А когда… – Он почувствовал, что сейчас рациональное и загадка полностью уравновешены, и не стал допытываться дальше. – Я знаю, откуда лучше всего смотреть фейерверк. С чертова колеса.
Она взяла Картера под руку, и они по заброшенной дорожке дошли до чертова колеса. Когда-то его окружали пальмы, однако они высохли, и теперь оно стояло само по себе на краю парка, белый слон высотой в пять этажей. Хотя сам аттракцион был замечательный, мало кому хотелось идти так далеко, так что сейчас, кроме Картера и Фебы, желающих покататься не оказалось. Они сели в кабинку, служитель взглянул на часы.
– Я остановлю вас наверху в половине четвертого, – сказал он.
Кабинка плавно, но решительно поползла вверх. Картер увидел сперва весь парк «Айдора» (запустение и натужное веселье), затем – Окленд (такой же, как обычно), затем – мир (тоже ничуть не изменившийся).
– Чарльз?
– Да?
– Насчет того, что я красивая… ты искренне?
– Конечно. Ты очень красивая.
– Как давно я этого не слышала! В приюте никто не говорит тебе, что ты красивая, кроме медсестер, да и те, только когда я хорошо себя веду или закончила делать метелку.
Они совершили полный оборот и снова поднимались. Наверху кабинка дернулась и замерла. Половина четвертого.
– Это будет здорово, – сказала Феба, сжимая металлический поручень.
Наверху было прохладно. Картер отдал ей пиджак. Девушка продела руки в рукава и стала ждать.
Дневные фейерверки были для Окленда редкостью. Прослышав про первый, народ ринулся смотреть, но большинству хватило одного раза: всё ограничивалось шутихами, после которых в воздухе оставались клочки горящей газетной бумаги и цветной дым.
Внизу собралась толпа, если можно назвать толпой кучки из трех-четырех пешеходов, которые стояли сложив руки на груди и задрав головы к небу. На краю фруктового сада духовой оркестр исполнял Генделя.
Однако, несмотря ни на что, в парке было довольно славно.
– Знаешь, что самое трудное? – сказала Феба, когда первые две ракеты взлетели в воздух. – Знать всё, что знаешь, и сохранять веру.
Шипение, жидкий хвостик буроватого дыма, и с неба посыпалась обугленная газетная бумага. Потом взлетели две лиловые ракеты, перевиваясь хвостами, как змеи. Бабах! – на мгновение возник ореол искр.
Легко было притворяться, что веришь, здесь, в небе над Оклендом, под грохот шутих. Картер закрыл глаза и заметил то, чего не замечал с открытыми – все ракеты, независимо от яркости, взлетают с одним и тем же глухим хлопком.
Внизу кричали.
Картер открыл глаза. Феба сидела, вслушиваясь в хлопки и шипение. Он не одинок. Вера – это выбор. И чудо, соответствен но, тоже.
Под конец фейерверка в небо взлетело сразу пять или шесть ракет. Картер обрел голос и закричал: «Браво!» вместе с толпой. Трудно поверить, но он искренне огорчился, когда фейерверк закончился.
Примерно через полчаса он затормозил у ворот приюта. Они слезли с мотоцикла на гравийной дорожке. От приюта их загораживал большой кипарис, от улицы – кирпичный столбик ворот. Феба по-прежнему куталась в его пиджак.
– Это было классно, – сказала она.
– Поначалу трудно, но потом классно.
Она сунула руки в карманы пиджака и отвела локти, как крылья.
– Ну.
– Ну.
– Что нукаешь, запрягай, – быстро сказала Феба.
– Ты когда-нибудь замечала, какими глупыми голосами люди говорят перед тем, как поцеловаться?
– Нет. Никогда. – Она мотнула головой.
– Что, если мы снимем с тебя очки?
– Вариантов так много.
Картер осторожно снял с нее очки. Глаза у Фебы были плотно закрыты. Когда он положил руки ей на плечи, она внезапно расслабилась и открыла глаза. Они были бутылочно-зеленые, как аптечная настойка белладонны. Зрачки, не фокусируясь, метались, как колибри.
– Вот она я, – сказала Феба.
Она выглядела такой беззащитной! Картер чувствовал, как бьются под кожей тончайшие жилки.
– Ты дрожишь.
– Я не люблю снимать очки.
– Феба. – Он пытался прочесть ее лицо, как она руками читала его. Что-то оставалось не вполне понятным, как слова на языке, которым не совсем хорошо владеешь.
– Я решу, что ты жестокий, – прошептала она.
– Кто тебя обидел?
– Можно мне надеть очки?
– Нет.
– А мешок на голову?
– Я хочу спокойно на тебя посмотреть.
– А я этого не хочу. – Феба выхватила очки и, надев их, немного успокоилась. – Чарльз, если через пять секунд ты меня не поцелуешь, я убегу.
Он легонько прикоснулся к ее губам; в ответ она обняла его за шею и поцеловала по-настоящему. Когда он попытался отстраниться, чтобы глотнуть воздуха, Феба удержала его.
– Дыши со мной, – шепнула она, снова подставляя раскрытые губы.
И вот, держа – она его за щеки, он ее за талию, там, где рубашка выбилась из брюк, – они обменялись дыханием изо рта в рот один раз, потом другой.
Феба разорвала объятия и нагнулась, так что он увидел ее ключицы, а ниже, в тени – краешек комбинации.
– Хватит? – прошептала она.
– Нет.
Она похлопала его по груди, осторожно отступила от кирпичного столбика и пошла по знакомой аллее прочь, к приюту. Картер медленно закрыл рот. Он не мог отвести от нее глаз. Что это за звук в ушах, как эхо ее шагов?
Стук его сердца.
Глава 20
Бар Джосси Дувр никак формально не назывался. Она вернулась из Парижа в двадцатых и с началом «сухого закона» открыла собственный частный клуб, который все называли «Губы», намекая, что полицейским, чтобы найти его, достаточно было бы взглянуть себе под нос.
Гриффин подошел к стальной двери и коротко постучал. В двери открылось окошко, пара серьезных глаз осмотрела Гриффина с головы до пят. Не то тип по ту сторону стоял на табуретке, не то был невероятно высок.
Гриффин рукой изобразил «о'кей». Заскрежетала задвижка, дверь отворилась. Тип действительно оказался невероятно высок и хорош, как киноактер. В остальном место ничем не отличалось от других подпольных баров, которые Гриффин видел: темное, прокуренное, с бархатными занавесами по стенам, якобы придающими ему шик. Обеденный перерыв кончился, а вечер еще не наступил, поэтому посетителей было мало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Обретя голос, Картер сказал:
– Ты такая красивая.
– Что?
Он потянулся к ее очкам и успел взяться двумя руками за дужки, но она его остановила.
– Мне тридцать один, – сказала она.
– Отлично. – Он потянул за очки.
– Мне легче открыть тебе эту неприятную вещь, чем показаться без очков.
– Ясно. – Он снова взял ее руки в свои. – Ты была замужем?
– Нет. Я…
Он все лучше учился понимать эти паузы.
– Люби и бросай?
– Ну, у меня всегда лучше получалось бросать.
– У тебя есть братья или сестры?
– Я очень боюсь пропустить фейерверк.
– Ты всегда была слепая?
– Нет. – Она провела рукой перед очками. – Я пробежала через горящий сумах.
– Какой ужас. А когда… – Он почувствовал, что сейчас рациональное и загадка полностью уравновешены, и не стал допытываться дальше. – Я знаю, откуда лучше всего смотреть фейерверк. С чертова колеса.
Она взяла Картера под руку, и они по заброшенной дорожке дошли до чертова колеса. Когда-то его окружали пальмы, однако они высохли, и теперь оно стояло само по себе на краю парка, белый слон высотой в пять этажей. Хотя сам аттракцион был замечательный, мало кому хотелось идти так далеко, так что сейчас, кроме Картера и Фебы, желающих покататься не оказалось. Они сели в кабинку, служитель взглянул на часы.
– Я остановлю вас наверху в половине четвертого, – сказал он.
Кабинка плавно, но решительно поползла вверх. Картер увидел сперва весь парк «Айдора» (запустение и натужное веселье), затем – Окленд (такой же, как обычно), затем – мир (тоже ничуть не изменившийся).
– Чарльз?
– Да?
– Насчет того, что я красивая… ты искренне?
– Конечно. Ты очень красивая.
– Как давно я этого не слышала! В приюте никто не говорит тебе, что ты красивая, кроме медсестер, да и те, только когда я хорошо себя веду или закончила делать метелку.
Они совершили полный оборот и снова поднимались. Наверху кабинка дернулась и замерла. Половина четвертого.
– Это будет здорово, – сказала Феба, сжимая металлический поручень.
Наверху было прохладно. Картер отдал ей пиджак. Девушка продела руки в рукава и стала ждать.
Дневные фейерверки были для Окленда редкостью. Прослышав про первый, народ ринулся смотреть, но большинству хватило одного раза: всё ограничивалось шутихами, после которых в воздухе оставались клочки горящей газетной бумаги и цветной дым.
Внизу собралась толпа, если можно назвать толпой кучки из трех-четырех пешеходов, которые стояли сложив руки на груди и задрав головы к небу. На краю фруктового сада духовой оркестр исполнял Генделя.
Однако, несмотря ни на что, в парке было довольно славно.
– Знаешь, что самое трудное? – сказала Феба, когда первые две ракеты взлетели в воздух. – Знать всё, что знаешь, и сохранять веру.
Шипение, жидкий хвостик буроватого дыма, и с неба посыпалась обугленная газетная бумага. Потом взлетели две лиловые ракеты, перевиваясь хвостами, как змеи. Бабах! – на мгновение возник ореол искр.
Легко было притворяться, что веришь, здесь, в небе над Оклендом, под грохот шутих. Картер закрыл глаза и заметил то, чего не замечал с открытыми – все ракеты, независимо от яркости, взлетают с одним и тем же глухим хлопком.
Внизу кричали.
Картер открыл глаза. Феба сидела, вслушиваясь в хлопки и шипение. Он не одинок. Вера – это выбор. И чудо, соответствен но, тоже.
Под конец фейерверка в небо взлетело сразу пять или шесть ракет. Картер обрел голос и закричал: «Браво!» вместе с толпой. Трудно поверить, но он искренне огорчился, когда фейерверк закончился.
Примерно через полчаса он затормозил у ворот приюта. Они слезли с мотоцикла на гравийной дорожке. От приюта их загораживал большой кипарис, от улицы – кирпичный столбик ворот. Феба по-прежнему куталась в его пиджак.
– Это было классно, – сказала она.
– Поначалу трудно, но потом классно.
Она сунула руки в карманы пиджака и отвела локти, как крылья.
– Ну.
– Ну.
– Что нукаешь, запрягай, – быстро сказала Феба.
– Ты когда-нибудь замечала, какими глупыми голосами люди говорят перед тем, как поцеловаться?
– Нет. Никогда. – Она мотнула головой.
– Что, если мы снимем с тебя очки?
– Вариантов так много.
Картер осторожно снял с нее очки. Глаза у Фебы были плотно закрыты. Когда он положил руки ей на плечи, она внезапно расслабилась и открыла глаза. Они были бутылочно-зеленые, как аптечная настойка белладонны. Зрачки, не фокусируясь, метались, как колибри.
– Вот она я, – сказала Феба.
Она выглядела такой беззащитной! Картер чувствовал, как бьются под кожей тончайшие жилки.
– Ты дрожишь.
– Я не люблю снимать очки.
– Феба. – Он пытался прочесть ее лицо, как она руками читала его. Что-то оставалось не вполне понятным, как слова на языке, которым не совсем хорошо владеешь.
– Я решу, что ты жестокий, – прошептала она.
– Кто тебя обидел?
– Можно мне надеть очки?
– Нет.
– А мешок на голову?
– Я хочу спокойно на тебя посмотреть.
– А я этого не хочу. – Феба выхватила очки и, надев их, немного успокоилась. – Чарльз, если через пять секунд ты меня не поцелуешь, я убегу.
Он легонько прикоснулся к ее губам; в ответ она обняла его за шею и поцеловала по-настоящему. Когда он попытался отстраниться, чтобы глотнуть воздуха, Феба удержала его.
– Дыши со мной, – шепнула она, снова подставляя раскрытые губы.
И вот, держа – она его за щеки, он ее за талию, там, где рубашка выбилась из брюк, – они обменялись дыханием изо рта в рот один раз, потом другой.
Феба разорвала объятия и нагнулась, так что он увидел ее ключицы, а ниже, в тени – краешек комбинации.
– Хватит? – прошептала она.
– Нет.
Она похлопала его по груди, осторожно отступила от кирпичного столбика и пошла по знакомой аллее прочь, к приюту. Картер медленно закрыл рот. Он не мог отвести от нее глаз. Что это за звук в ушах, как эхо ее шагов?
Стук его сердца.
Глава 20
Бар Джосси Дувр никак формально не назывался. Она вернулась из Парижа в двадцатых и с началом «сухого закона» открыла собственный частный клуб, который все называли «Губы», намекая, что полицейским, чтобы найти его, достаточно было бы взглянуть себе под нос.
Гриффин подошел к стальной двери и коротко постучал. В двери открылось окошко, пара серьезных глаз осмотрела Гриффина с головы до пят. Не то тип по ту сторону стоял на табуретке, не то был невероятно высок.
Гриффин рукой изобразил «о'кей». Заскрежетала задвижка, дверь отворилась. Тип действительно оказался невероятно высок и хорош, как киноактер. В остальном место ничем не отличалось от других подпольных баров, которые Гриффин видел: темное, прокуренное, с бархатными занавесами по стенам, якобы придающими ему шик. Обеденный перерыв кончился, а вечер еще не наступил, поэтому посетителей было мало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148