Как все кабинеты антрепренеров по всему миру, помещение было обставлено нарочито бедно. По стенам висели афиши давно забытых представлений, да и часть вещей явно осталась от былых исполнителей, не сумевших дотянуть до конца контракта. Это следовало понимать так: у Гемайдана нет лишних денег, будешь плохо выступать – уволит в два счета.
Антрепренер опустился на свое место и посмотрел в глаза песику, дрожащему у Прескотта на коленях.
– Ваше счастье, что я понимаю, как можно привязаться к животине.
– Красавчик – не животина, – сказал Прескотт.
Поскольку объяснять свои слова он не стал, Гемайдан прочистил горло и продолжил:
– Нам нужно обсудить записку, которую вы мне прислали. Боюсь, вы просите о невозможном.
Прескотт сморгнул. Обычное дело – тебе говорят, что ты не нужен, и, лишь поизмывавшись вдоволь, переходят к деловой части разговора. Он погладил собаку по спине и по ляжкам.
Однако дальше Гемайдан произнес нечто совершенно неожиданное:
– С сегодняшнего дня у меня выступают новые исполнители. Мужчина и женщина. Комики-акробаты.
– И чем же они так хороши?
– Мне написал о них шурин из Туниса. Мужчина изображает пьяного, женщина швыряет в него тарелками. Публика
в восторге.
– Разумеется. – Прескотт взглянул на свои неизменно безупречные ногти. Его голос, всегда звучавший плавно, стал чуть жестче. – Однако у вас есть обязательства, которые вы, без сомнения, выполните.
– Какие такие обязательства?
– Плата за следующую неделю, в течение которой я выступаю в вашем театре,
Гемайдан сложил руки на животе.
– В контракте сказано, что я могу уволить вас в любую минут, без предупреждения. Такова общепринятая практика. Даю вам еще двадцать четыре часа, просто потому, что мне вас жаль.
Глаза Прескотта расширились – но только на секунду.
– Господи. Вам меня жаль. Какое благородство, мистер Гемайдан. И за что же, позвольте спросить, вам меня жаль?
– Ваше шоу никуда не годится. Я даже не уверен, что это можно назвать фокусами. Я ничего не понимаю. Зрители ничего не понимают.
– Может быть, вам следовало бы найти зрителей получше.
– Вы показываете фокусы – если это можно назвать фокусами, – в которых нет никакого смысла. Говорите с невидимыми людьми. Когда я вас принимал, то думал, это что-то вроде спиритического сеанса, но ничего подобного. – Гемайдан подался вперед и руками изобразил в воздухе шляпу. – Если вы берете у зрителя шляпу, льете в нее молоко, разбиваете яйца и сыплете муку, то в ней должен появиться пирог. Что это за фокус, когда вы нахлобучиваете на бедолагу его же шляпу, полную жидкого теста?
– Я учу людей никому не доверять.
– Не вижу тут ничего забавного, мистер Прескотт. У вас есть несколько интересных фокусов. Я мог бы даже написать вам рекомендательное письмо и упомянуть их. Например, бросание карты: карта пролетает через свечу, через апельсин и через бамбук – это впечатляет. Однако у меня семейный театр, и мне не нравится, когда вы обижаете куклу.
– Это не кукла, а бутафорская фигура.
– Люди смущаются, когда вы якобы вышибаете из нее мозги. Совсем не семейное зрелище, когда вы пилите ее пополам. Никому не нравится смотреть на такую гнусность. Вот. – Гемайдан, обернувшись, вытащил на стол манекен в мятом смокинге. Прескотт не шелохнулся, только почесал песика за ухом, глядя на черные бутафорские волосы и выцветшие голубые пуговицы-глаза, потом улыбнулся так, словно его пообещали провозгласить королем.
– Отмените комиков, – сказал он. – Едва только слухи о моем представлении распространятся, народ повалит валом, как было в Танжере.
– Никто не покупает билеты. Я два дня уговариваю родственников жены, но они не хотят больше на вас смотреть. – Гемайдан помолчал, потом продолжил, и это было его ошибкой: – Вы неплохо смотритесь на сцене и у вас есть несколько приличных фокусов. Вам надо учиться, брать пример со значительных фокусников.
– Значительных… Простите, что перебил. Какие фокусники значительные?
Гемайдан поднял глаза к низкому потолку.
– Вы о них слышали. Гудини. Тёрстон. Николя. Мой шурин в прошлом году видел Великого Картера и говорит, это было замечательно.
Он с жаром кивнул.
Прескотт сказал:
– Ваш шурин – явно самый везучий в семье.
– Простите, что не могу продлить ангажемент еще на один вечер. Будьте добры, заберите свои вещи. Мои люди уже сложили их за сценой.
Гемайдан опустил глаза и принялся перебирать бумаги на столе.
Прескотт, крепко держа Красавчика, поднялся, но не вышел.
– Когда будете уходить, оставьте мне вашу карточку.
Прескотт сказал:
– Простите?
Гемайдан поднял голову.
– Оставьте мне визитную карточку.
– Как скажете.
Когда вечером Олиан и Буго, муж и жена – акробаты, сошли с поезда, их никто не встретил. В контракте значилось, что на вокзале будет ждать такси. Они заспорили и продолжали ругаться, укладывая вещи в такси, которое пришлось оплатить из собственного кармана. Доехав до театра «Эзбекие», они заколотили в дверь. Никто не вышел.
Только когда подошел помощник режиссера, выяснилось, что дверь не заперта. Так было найдено тело Бехары Гемайдана. Он недешево отдал свою жизнь – мебель была опрокинута, по полу раскиданы игральные карты, всё залито кровью. Кто-то перерезал ему горло, рассек запястья и нанес множество ран в живот.
Полиция не смогла установить орудие убийства. Раны не соответствовали ни острому ножу типа стилета, ни тупому, вроде пестика для колки льда, ни треугольному, как штык. Казалось, их невозможно даже сосчитать. Однако внезапно старший инспектор сказал с уверенностью:
– Ран – пятьдесят две.
Остальные полицейские удивленно загудели. Догадки старшего инспектора часто оказывались верными, но откуда он взял это число?
Вместо ответа тот наклонился и вытащил из раны на шее Гемайдана пиковый туз.
Глава 9
– Шутишь, Сэм.
– Не шучу. Правда видел. Своими глазами.
Утро вторника. Агенты Секретной службы сидели в кафетерии на Маркет-стрит. Из «восьми праведников» в Сан-Франциско остались четверо – трое за столом, один в очереди – все молодые однотипные блондины. Их звали Холлиз, Штуц, Самюэлсон и О'Брайен – у последнего был сломан нос, под глазом чернел фингал, который не удалось вылечить никаким сырым мясом. Поскольку начальство обедало в клубе, агенты, не стесняясь, курили и говорили запросто.
– И как же он выглядел? – спросил Штуц.
Самюэлсон – красавчик, любимец женщин – не ответил.
К столику приближался Холлиз – вихрастый, с красным после непривычного еще бритья лицом. Как самый младший, он нес на подносе завтрак для всех четверых: кофе и пирожки.
– Подумай хорошенько, Холлиз, – сказал Самюэлсон, – стоит ли с утра есть пирожки?
– Я что-то пропустил? Вы смеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Антрепренер опустился на свое место и посмотрел в глаза песику, дрожащему у Прескотта на коленях.
– Ваше счастье, что я понимаю, как можно привязаться к животине.
– Красавчик – не животина, – сказал Прескотт.
Поскольку объяснять свои слова он не стал, Гемайдан прочистил горло и продолжил:
– Нам нужно обсудить записку, которую вы мне прислали. Боюсь, вы просите о невозможном.
Прескотт сморгнул. Обычное дело – тебе говорят, что ты не нужен, и, лишь поизмывавшись вдоволь, переходят к деловой части разговора. Он погладил собаку по спине и по ляжкам.
Однако дальше Гемайдан произнес нечто совершенно неожиданное:
– С сегодняшнего дня у меня выступают новые исполнители. Мужчина и женщина. Комики-акробаты.
– И чем же они так хороши?
– Мне написал о них шурин из Туниса. Мужчина изображает пьяного, женщина швыряет в него тарелками. Публика
в восторге.
– Разумеется. – Прескотт взглянул на свои неизменно безупречные ногти. Его голос, всегда звучавший плавно, стал чуть жестче. – Однако у вас есть обязательства, которые вы, без сомнения, выполните.
– Какие такие обязательства?
– Плата за следующую неделю, в течение которой я выступаю в вашем театре,
Гемайдан сложил руки на животе.
– В контракте сказано, что я могу уволить вас в любую минут, без предупреждения. Такова общепринятая практика. Даю вам еще двадцать четыре часа, просто потому, что мне вас жаль.
Глаза Прескотта расширились – но только на секунду.
– Господи. Вам меня жаль. Какое благородство, мистер Гемайдан. И за что же, позвольте спросить, вам меня жаль?
– Ваше шоу никуда не годится. Я даже не уверен, что это можно назвать фокусами. Я ничего не понимаю. Зрители ничего не понимают.
– Может быть, вам следовало бы найти зрителей получше.
– Вы показываете фокусы – если это можно назвать фокусами, – в которых нет никакого смысла. Говорите с невидимыми людьми. Когда я вас принимал, то думал, это что-то вроде спиритического сеанса, но ничего подобного. – Гемайдан подался вперед и руками изобразил в воздухе шляпу. – Если вы берете у зрителя шляпу, льете в нее молоко, разбиваете яйца и сыплете муку, то в ней должен появиться пирог. Что это за фокус, когда вы нахлобучиваете на бедолагу его же шляпу, полную жидкого теста?
– Я учу людей никому не доверять.
– Не вижу тут ничего забавного, мистер Прескотт. У вас есть несколько интересных фокусов. Я мог бы даже написать вам рекомендательное письмо и упомянуть их. Например, бросание карты: карта пролетает через свечу, через апельсин и через бамбук – это впечатляет. Однако у меня семейный театр, и мне не нравится, когда вы обижаете куклу.
– Это не кукла, а бутафорская фигура.
– Люди смущаются, когда вы якобы вышибаете из нее мозги. Совсем не семейное зрелище, когда вы пилите ее пополам. Никому не нравится смотреть на такую гнусность. Вот. – Гемайдан, обернувшись, вытащил на стол манекен в мятом смокинге. Прескотт не шелохнулся, только почесал песика за ухом, глядя на черные бутафорские волосы и выцветшие голубые пуговицы-глаза, потом улыбнулся так, словно его пообещали провозгласить королем.
– Отмените комиков, – сказал он. – Едва только слухи о моем представлении распространятся, народ повалит валом, как было в Танжере.
– Никто не покупает билеты. Я два дня уговариваю родственников жены, но они не хотят больше на вас смотреть. – Гемайдан помолчал, потом продолжил, и это было его ошибкой: – Вы неплохо смотритесь на сцене и у вас есть несколько приличных фокусов. Вам надо учиться, брать пример со значительных фокусников.
– Значительных… Простите, что перебил. Какие фокусники значительные?
Гемайдан поднял глаза к низкому потолку.
– Вы о них слышали. Гудини. Тёрстон. Николя. Мой шурин в прошлом году видел Великого Картера и говорит, это было замечательно.
Он с жаром кивнул.
Прескотт сказал:
– Ваш шурин – явно самый везучий в семье.
– Простите, что не могу продлить ангажемент еще на один вечер. Будьте добры, заберите свои вещи. Мои люди уже сложили их за сценой.
Гемайдан опустил глаза и принялся перебирать бумаги на столе.
Прескотт, крепко держа Красавчика, поднялся, но не вышел.
– Когда будете уходить, оставьте мне вашу карточку.
Прескотт сказал:
– Простите?
Гемайдан поднял голову.
– Оставьте мне визитную карточку.
– Как скажете.
Когда вечером Олиан и Буго, муж и жена – акробаты, сошли с поезда, их никто не встретил. В контракте значилось, что на вокзале будет ждать такси. Они заспорили и продолжали ругаться, укладывая вещи в такси, которое пришлось оплатить из собственного кармана. Доехав до театра «Эзбекие», они заколотили в дверь. Никто не вышел.
Только когда подошел помощник режиссера, выяснилось, что дверь не заперта. Так было найдено тело Бехары Гемайдана. Он недешево отдал свою жизнь – мебель была опрокинута, по полу раскиданы игральные карты, всё залито кровью. Кто-то перерезал ему горло, рассек запястья и нанес множество ран в живот.
Полиция не смогла установить орудие убийства. Раны не соответствовали ни острому ножу типа стилета, ни тупому, вроде пестика для колки льда, ни треугольному, как штык. Казалось, их невозможно даже сосчитать. Однако внезапно старший инспектор сказал с уверенностью:
– Ран – пятьдесят две.
Остальные полицейские удивленно загудели. Догадки старшего инспектора часто оказывались верными, но откуда он взял это число?
Вместо ответа тот наклонился и вытащил из раны на шее Гемайдана пиковый туз.
Глава 9
– Шутишь, Сэм.
– Не шучу. Правда видел. Своими глазами.
Утро вторника. Агенты Секретной службы сидели в кафетерии на Маркет-стрит. Из «восьми праведников» в Сан-Франциско остались четверо – трое за столом, один в очереди – все молодые однотипные блондины. Их звали Холлиз, Штуц, Самюэлсон и О'Брайен – у последнего был сломан нос, под глазом чернел фингал, который не удалось вылечить никаким сырым мясом. Поскольку начальство обедало в клубе, агенты, не стесняясь, курили и говорили запросто.
– И как же он выглядел? – спросил Штуц.
Самюэлсон – красавчик, любимец женщин – не ответил.
К столику приближался Холлиз – вихрастый, с красным после непривычного еще бритья лицом. Как самый младший, он нес на подносе завтрак для всех четверых: кофе и пирожки.
– Подумай хорошенько, Холлиз, – сказал Самюэлсон, – стоит ли с утра есть пирожки?
– Я что-то пропустил? Вы смеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148