Двор­жак огородил этот участок и принялся в центре его строить дом, а вокруг разбил большой сад. «Вот уже несколько дней как я нахожусь опять здесь... - писал он Зимроку с Высокой, - и все время восхищаюсь очаровательным пением птиц. О сочинении вообще не думаю, и Вы должны мне поверить, хотя это звучит невероятно... я наслаж­даюсь жизнью, а работать начну только тогда, когда уже отдохну, когда опять обрету новые силы!».
В это время в Праге в больнице душевноболь­ных скончался Бедржих Сметана. Погребальный звон колоколов отозвался болью в сердцах чехов. Нескончаемый людской поток шел к Тынскому хра­му, где на возвышении стоял гроб. К подножию его возложил венок и Дворжак. Теперь он оста­вался первой фигурой чешского музыкального ис­кусства и должен был с честью его представлять.
Дворжак вспомнил о заказе Литлтона, и хотя до фестиваля еще оставалось много вре­мени, стал искать материал для оратории. Он хотел что-нибудь чешское. Непременно чешское! Скажем, из жизни Яна Гуса. Могло бы выйти ве­ликолепное произведение. К сожалению, Дворжак не нашел подходящего текста. Тогда он обратился опять к Эрбену. Среди баллад поэта его привлекла одна под названием «Свадебные рубашки». Сюжет ее, заимствованный из чешских народных преданий, перекликается с «Ленорой» Бюргера, также осно­ванной на народной легенде, и «Людмилой» Жу­ковского. Разница только в том, что героиня Эрбена, шьющая в ожидании жениха свадебные ру­башки, не погибает, как у Бюргера и Жуковского. Очутившись на кладбище вместе с призраком свое­го погибшего жениха, она произносит молитву, и призрак исчезает, не успев причинить ей вреда.
Дворжак готов был начать работу, когда вдруг неожиданно пришло новое приглашение из Англии, На этот раз не Лондон, а Уорчестер хотел видеть у себя чешского композитора, дабы придать боль­шую торжественность празднествам, устраиваемым в честь восьмисотлетия кафедрального собора.
Дворжаку опять было страшновато ехать одно­му. Помимо затруднений с языком его, очевидно, беспокоили первые признаки агарофобии (боязнь высоты и большого пространства), болезни, развив­шейся позже, и он попросил Вацлава Новотного сопровождать его.
Не сразу они попали к месту назначения. Литлтон не поленился поехать в Дувр, чтобы встретить Дворжака, и прежде всего повез гостей к себе в Лондон. Вилла в Сиденхэйме, так поразившая Дворжака в первый приезд своей сказочной ро­скошью обстановки, распахнула перед ними двери. Дворжаку и Новотному были отведены лучшие комнаты, к их услугам - лошади, люди Литлтона. Кроме того, в покоях виллы Дворжака ожидал некий Дэдли Бэк, американский органист и компо­зитор, который, узнав о приезде чешского компо­зитора, очаровавшего англичан, специально задер­жал свой отъезд, чтобы познакомиться с ним и пригласить в Америку. ,
Только через неделю Дворжак и Новотный от­были в Уорчестер. Праздник был грандиозным, и в центре его программы - «Stabat mater» Дворжака, прозвучавшая под сводами величественного древне­го собора, и его же ре-мажорная симфония, исполненная в вечернем концерте в Паблик-холле. Затем пошли банкет за банкетом. Сын мясника из Нелагозевеса скользит по зеркальным паркетам двор­цов, выслушивает восторги дам, комплименты. В его приемной толпятся делегации. Городские вла­сти во главе с бургомистром и лично лорд Кэмптон благодарят его за участие в уорчестерском праздни­ке. В книжных магазинах портреты его нарасхват. «Всюду, где я появляюсь, на улицах, в домах или магазинах, куда я прихожу что-нибудь купить, все бросаются ко мне, чтобы получить автограф», - не без гордости сообщал Дворжак жене.
Приподнятое настроение наполняет Дворжака новыми музыкальными мыслями. Мелодии просятся на бумагу. Дворжак, урывая минутки, пишет фор­тепианные пьесы («Думка», Фуриант и Юмореска), которые вскоре же были напечатаны в виде прило­жения к английскому журналу. Но, конечно, свет­ский вихрь, закруживший Дворжака в Англии, не давал ему как следует сосредоточиться. Гораздо лучше работалось дома, среди дивной природы Вы­сокой.
Вернувшись домой, Дворжак жаловался Зимроку, что устал, что не чувствует вдохновения, а тем временем сочинял балладу «Свадебные рубаш­ки», получившую потом известность на Западе под названием «Невеста призрака». «Думаю (и Вы увидите, я не ошибаюсь), что это произве­дение во всех отношениях превосходит все мои произведения, не исключая «Stabat», - писал ком­позитор Гёблу.
Когда эта баллада для солирующих сопрано, те­нора (девушка и призрак) и баритона, хора и ор­кестра была закончена, Дворжак отослал один экземпляр рукописи Литлтону, а второй отдал хо­ровому обществу в Пльзни, где она вскоре прозвучала в первый раз. Затем балладу исполнили вер­ные поклонники Дворжака - мораване в Оломоуце, спеша опередить англичан.
Дворжак тем временем сочинял новую симфо­нию, которой рассчитывал продирижировать в Англии и которую решил посвятить Лондонскому филармоническому обществу в благодарность за избрание его почетным членом.
Совсем незадолго перед тем Дворжак познако­мился с Третьей симфонией Брамса. Это было в Вене. Дворжак приехал к Брамсу, попросил его по­казать свое новое сочинение, и тот сыграл его, пос­ле чего Дворжак писал Зимроку: «...Это произведе­ние превосходит обе его первые симфонии если, мо­жет быть, не величием и могучей концепцией, то, бесспорно, - красотой!». Кроме великолепных ме­лодий, Дворжака поразила стройность симфонии и ее тщательная отделка. Действительно, там не было ни одной лишней ноты. Неужели он, Дворжак, не может создать нечто такое же красивое и безупреч­ное по мастерству?
Работая над симфонией, Дворжак все время как бы примерялся к Брамсу, и это принесло пользу.
Язык этого произведения получился строгим, лако­ничным. Возможности каждого инструмента макси­мально использованы. Их партии получились у Дворжака, как говорил Яначек, песенно насыщен­ными. Партитура вышла полнозвучная, красоч­ная. И в то же время состав оркестра очень неболь­шой: из ударных только литавры, тубы совсем нет, струнный квинтет, по два деревянных духовых, че­тыре валторны, две трубы и три тромбона, да и те в скерцо молчат. ,
Что касается интонационной основы, она истин­но чешская, хотя симфония писалась с мыслью об Англии и англичанах. Сочинение это не имеет программы, но ключ к пониманию ее образов обнаруживается легко: это тема его «Гусит­ской» увертюры, которую Дворжак включил в первую часть симфонии и в финал и ко­торая перекликается с пронизывающими всю сим­фонию «мятежными» интонациями гуситских гим­нов, так бережно в свое время собранными и сбере­женными канторами. От этого обилия «мятежных», героических интонаций, столь характерных для гимнической песенности эпохи гуситов, произведе­ние звучит страстно и несколько сумрачно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51