На улице кипела жизнь.
Бар "Дунай" был переполнен.
– Твой столик. Тони? – спросил племянник хозяина Антонио. Он все больше толстел и багровел.
– Да, и налей мне "морилес". Что у вас на ужин?
– Пальчики оближешь, – ответил Антонио, – рубленое мясо, ты такого не пробовал.
– Нив коем случае. Давай лучше яичницу с помидорами.
Глава 25
Фаустино, швейцар клуба "Нью-Рапсодия", стоял у входа, опершись о косяк, и что-то внушал с недовольным видом низенькому горбатому мужчине, все время кивавшему головой в знак согласия. Создавалось впечатление, что швейцар сообщает ему нечто очень важное.
Фаустино и сам был невысокого роста, худой, но мускулистый, с мутными глазами и темными мешками под ними. Он укладывал волосы с помощью мокрой расчески и носил длинные бакенбарды, доходившие до подбородка.
Поговаривали, что он сутенер и живет за счет двух женщин, одна из которых его сестра.
После каждого слова Фаустино забывал закрыть рот.
Увидев меня, он так и остался стоять с открытым ртом.
Зато горбун весь сжался и стал совсем маленьким. У него было длинное, заостренное книзу лицо. Разговаривая, он не поднимал глаз, но при этом все время улыбался. У него была кличка Шанхайский горбун, но все звали его просто Шанхай.
– Привет, Шанхай, – сказал я, раскуривая сигару. – Давно гуляешь на свободе?
Горбун работал в паре с одним "домушником". Он проникал в квартиру через маленькие окошки или шахту лифта. В полиции говорили, что он не человек, а обезьяна. Чтобы вскарабкаться на гладкую стену, ему достаточно было снять туфли. Сейчас Шанхай выглядел постаревшим и каким-то побитым.
– Скоро будет три месяца, шеф, – ответил он, не поднимая глаз.
– Мы тут толкуем о том, как бы ему поставить на улице лоток с сигаретами и обслуживать наших клиентов. Но Антонио на это смотрит косо, – пояснил Фаустино.
– У меня есть разрешение. Хотите посмотреть? – Он начал шарить в карманах.
– Не надо. Я уже не служу в полиции.
– Он здесь никому не мешает, но ты же знаешь Антонио, вобьет себе в голову…
Шанхай поднял глаза и посмотрел на меня влажным взглядом.
– Вы уже не начальник? – спросил он мягким голосом.
– Я ушел из полиции.
– Я и не знал.
– Вот так-то, Шанхай.
Он вытер длинными костлявыми пальцами рот и вздрогнул, как если бы его свела судорога.
– Знаете, сеньор Тони.., мне неудобно беспокоить вас, но если вы уломаете дона Антонио, я буду давать вам каждый день пачку американских сигарет.
– Посмотрите на этого Ротшильда! – воскликнул Фаустино. – Не дури, парень. Будешь раздавать всем американские сигареты, разоришься, не начав торговлю.
– Сеньор Тони – особая статья, дон Фаустино. Вы не беспокойтесь, на вашу долю тоже хватит.
– Ты хоть понимаешь, во что тебе станут три пачки сигарет в день?
Огни клуба "Нью-Рапсодия" рассыпались веселыми искрами по улице Десенганьо, освещая витрину с фотографиями участников представления и афишу, сообщавшую, что по пятницам будет разыгрываться честь оплатить ужин примадонны. Ее звали Патриция, на фотографии она сидела на стуле совершенно обнаженная, в огромной ковбойской шляпе, надвинутой на глаза, прижимая к груди гитару. Подпись гласила: "От Лас-Вегаса до Мадрида".
Патриция – ее настоящее имя, и она действительно была американкой из штата Юта, но последние двадцать лет жила в Мадриде, в мансарде над баром "Корнишоны". Все звали ее Патри, а девочки из клуба – Бляюта.
Я несколько раз видел ее номер, и он показался мне довольно экзотичным. Выступления Патриции придавали клубу определенный шик.
Раздавив окурок сигары, я направился к входу. Судя по доносившейся через закрытые двери музыке, Лола заканчивала исполнение самбы. Фаустино и Шанхай продолжали обсуждать интересовавшую их тему.
Я уже собирался раздвинуть портьеры и войти в зал, но в этот момент меня догнал горбун и крепко сжал локоть.
– Сеньор Тони… – он запыхался и тяжело дышал, – сделайте так, чтобы дон Антонио позволил мне торговать сигаретами у входа.
Я не ответил ни да, ни нет, но он не отпускал меня, пока я наконец не вошел в зал. В нос ударил знакомый запах плохо проветриваемого помещения, пота и дыма, напомнивший о тех временах, когда я приходил сюда каждый вечер на выступления Лолы.
Когда-то здесь было очень светло, уютно и, я бы даже сказал, приятно. На стенах красовались рисунки с пальмами и мулатками, красная обивка кресел перекликалась с костюмами девушек из кордебалета. Сюда захаживали повеселиться богатые повесы с маленькими усиками, спекулянты, важные чиновники. Тогда клуб назывался просто "Рапсодия".
Но новый хозяин клуба Антонио все переделал в соответствии со своими представлениями о шике и оригинальности. В результате получилось нечто среднее между фойе провинциального театра и кафе, расположенным на обочине шоссе.
Шесть артистов состояли в штате, две девушки работали по контракту: Жемчужина Бразилии и Патри, которая уже пятнадцать лет жила с Антонио.
В зале было десятка полтора мужчин. Они не очень громко разговаривали и смеялись. За пустой стойкой стояли Антонио и старый официант по имени Сеспедес, служивший некогда в военной жандармерии и уволенный за связь с контрабандистами, промышлявшими в Испании "честерфильдом".
Выступал знаменитый Рокки Болеро в своем неизменном сером двубортном костюме. Он пел ".., я увидел тебя и безумно влюбился…", закатывая глаза и жестикулируя.
Рокки Болеро исполнял в свое время песни протеста. В новом амплуа он мне нравился больше, никто лучше него не пел болеро.
Я облокотился на стойку, и ко мне сразу же подошел Антонио, высокий грузный мужчина, не производивший тем не менее впечатления толстого человека. Он носил такой ровный прямой пробор, что провести его можно было только с помощью линейки. Пухлые щечки напоминали детскую попку.
– Смотри, кто к нам пришел, – сказал он, проводя по стойке салфеткой. – Налить тебе что-нибудь?
– Джин с тоником, но только тот, что ты держишь для друзей. Боюсь ослепнуть или стать паралитиком.
– Вечно ты со своими шуточками, юморист.
Он налил мне джина из бутылки с этикеткой "гордоне". Я отпил глоток этой отравы и отодвинул стакан.
Антонио прищурил глаза.
– Никто еще не умер, что ты из себя строишь.
– Правильно, они не умирают, их разбивает паралич.
Волоча ноги, подошел Сеспедес, поставил на стойку другую бутылку с точно такой же этикеткой, деликатно кашлянул и удалился. Антонио притворно вздохнул и спрятал мой недопитый стакан под прилавок. У таких, как он, ничего даром не пропадает. Потом вытащил еще один стакан со льдом и налил из новой бутылки. Я причмокнул языком и помахал Сеспедесу рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Бар "Дунай" был переполнен.
– Твой столик. Тони? – спросил племянник хозяина Антонио. Он все больше толстел и багровел.
– Да, и налей мне "морилес". Что у вас на ужин?
– Пальчики оближешь, – ответил Антонио, – рубленое мясо, ты такого не пробовал.
– Нив коем случае. Давай лучше яичницу с помидорами.
Глава 25
Фаустино, швейцар клуба "Нью-Рапсодия", стоял у входа, опершись о косяк, и что-то внушал с недовольным видом низенькому горбатому мужчине, все время кивавшему головой в знак согласия. Создавалось впечатление, что швейцар сообщает ему нечто очень важное.
Фаустино и сам был невысокого роста, худой, но мускулистый, с мутными глазами и темными мешками под ними. Он укладывал волосы с помощью мокрой расчески и носил длинные бакенбарды, доходившие до подбородка.
Поговаривали, что он сутенер и живет за счет двух женщин, одна из которых его сестра.
После каждого слова Фаустино забывал закрыть рот.
Увидев меня, он так и остался стоять с открытым ртом.
Зато горбун весь сжался и стал совсем маленьким. У него было длинное, заостренное книзу лицо. Разговаривая, он не поднимал глаз, но при этом все время улыбался. У него была кличка Шанхайский горбун, но все звали его просто Шанхай.
– Привет, Шанхай, – сказал я, раскуривая сигару. – Давно гуляешь на свободе?
Горбун работал в паре с одним "домушником". Он проникал в квартиру через маленькие окошки или шахту лифта. В полиции говорили, что он не человек, а обезьяна. Чтобы вскарабкаться на гладкую стену, ему достаточно было снять туфли. Сейчас Шанхай выглядел постаревшим и каким-то побитым.
– Скоро будет три месяца, шеф, – ответил он, не поднимая глаз.
– Мы тут толкуем о том, как бы ему поставить на улице лоток с сигаретами и обслуживать наших клиентов. Но Антонио на это смотрит косо, – пояснил Фаустино.
– У меня есть разрешение. Хотите посмотреть? – Он начал шарить в карманах.
– Не надо. Я уже не служу в полиции.
– Он здесь никому не мешает, но ты же знаешь Антонио, вобьет себе в голову…
Шанхай поднял глаза и посмотрел на меня влажным взглядом.
– Вы уже не начальник? – спросил он мягким голосом.
– Я ушел из полиции.
– Я и не знал.
– Вот так-то, Шанхай.
Он вытер длинными костлявыми пальцами рот и вздрогнул, как если бы его свела судорога.
– Знаете, сеньор Тони.., мне неудобно беспокоить вас, но если вы уломаете дона Антонио, я буду давать вам каждый день пачку американских сигарет.
– Посмотрите на этого Ротшильда! – воскликнул Фаустино. – Не дури, парень. Будешь раздавать всем американские сигареты, разоришься, не начав торговлю.
– Сеньор Тони – особая статья, дон Фаустино. Вы не беспокойтесь, на вашу долю тоже хватит.
– Ты хоть понимаешь, во что тебе станут три пачки сигарет в день?
Огни клуба "Нью-Рапсодия" рассыпались веселыми искрами по улице Десенганьо, освещая витрину с фотографиями участников представления и афишу, сообщавшую, что по пятницам будет разыгрываться честь оплатить ужин примадонны. Ее звали Патриция, на фотографии она сидела на стуле совершенно обнаженная, в огромной ковбойской шляпе, надвинутой на глаза, прижимая к груди гитару. Подпись гласила: "От Лас-Вегаса до Мадрида".
Патриция – ее настоящее имя, и она действительно была американкой из штата Юта, но последние двадцать лет жила в Мадриде, в мансарде над баром "Корнишоны". Все звали ее Патри, а девочки из клуба – Бляюта.
Я несколько раз видел ее номер, и он показался мне довольно экзотичным. Выступления Патриции придавали клубу определенный шик.
Раздавив окурок сигары, я направился к входу. Судя по доносившейся через закрытые двери музыке, Лола заканчивала исполнение самбы. Фаустино и Шанхай продолжали обсуждать интересовавшую их тему.
Я уже собирался раздвинуть портьеры и войти в зал, но в этот момент меня догнал горбун и крепко сжал локоть.
– Сеньор Тони… – он запыхался и тяжело дышал, – сделайте так, чтобы дон Антонио позволил мне торговать сигаретами у входа.
Я не ответил ни да, ни нет, но он не отпускал меня, пока я наконец не вошел в зал. В нос ударил знакомый запах плохо проветриваемого помещения, пота и дыма, напомнивший о тех временах, когда я приходил сюда каждый вечер на выступления Лолы.
Когда-то здесь было очень светло, уютно и, я бы даже сказал, приятно. На стенах красовались рисунки с пальмами и мулатками, красная обивка кресел перекликалась с костюмами девушек из кордебалета. Сюда захаживали повеселиться богатые повесы с маленькими усиками, спекулянты, важные чиновники. Тогда клуб назывался просто "Рапсодия".
Но новый хозяин клуба Антонио все переделал в соответствии со своими представлениями о шике и оригинальности. В результате получилось нечто среднее между фойе провинциального театра и кафе, расположенным на обочине шоссе.
Шесть артистов состояли в штате, две девушки работали по контракту: Жемчужина Бразилии и Патри, которая уже пятнадцать лет жила с Антонио.
В зале было десятка полтора мужчин. Они не очень громко разговаривали и смеялись. За пустой стойкой стояли Антонио и старый официант по имени Сеспедес, служивший некогда в военной жандармерии и уволенный за связь с контрабандистами, промышлявшими в Испании "честерфильдом".
Выступал знаменитый Рокки Болеро в своем неизменном сером двубортном костюме. Он пел ".., я увидел тебя и безумно влюбился…", закатывая глаза и жестикулируя.
Рокки Болеро исполнял в свое время песни протеста. В новом амплуа он мне нравился больше, никто лучше него не пел болеро.
Я облокотился на стойку, и ко мне сразу же подошел Антонио, высокий грузный мужчина, не производивший тем не менее впечатления толстого человека. Он носил такой ровный прямой пробор, что провести его можно было только с помощью линейки. Пухлые щечки напоминали детскую попку.
– Смотри, кто к нам пришел, – сказал он, проводя по стойке салфеткой. – Налить тебе что-нибудь?
– Джин с тоником, но только тот, что ты держишь для друзей. Боюсь ослепнуть или стать паралитиком.
– Вечно ты со своими шуточками, юморист.
Он налил мне джина из бутылки с этикеткой "гордоне". Я отпил глоток этой отравы и отодвинул стакан.
Антонио прищурил глаза.
– Никто еще не умер, что ты из себя строишь.
– Правильно, они не умирают, их разбивает паралич.
Волоча ноги, подошел Сеспедес, поставил на стойку другую бутылку с точно такой же этикеткой, деликатно кашлянул и удалился. Антонио притворно вздохнул и спрятал мой недопитый стакан под прилавок. У таких, как он, ничего даром не пропадает. Потом вытащил еще один стакан со льдом и налил из новой бутылки. Я причмокнул языком и помахал Сеспедесу рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49