Ему хотелось вскочить, убежать, позвать сестру, но чувство вины, которое, несмотря ни на какие уверения, не покидало его, удерживало его на месте.
— Может, мне?..— спросил он, еще больше пугаясь, когда не получил ответа и увидел, как часть лица, свободная от повязки, разгладилась, а рука, которую он схватил, но тут же выпустил, сделалась холодной и словно бы безжизненной.
— Ты еще здесь? — вдруг спросил старик и раскрыл глаза.— Ты меня слушал? — И, когда парень снова закивал, добавил: —Ладно, может, я сегодня и завтра еще не соберусь никого обходить, такое всегда откладываешь, пока окончательно не откажут ноги. Но уж одно случится непременно, на это можешь положиться: тех, кто вздумает превращать правду в неправду, белое в черное и внушать тебе, будто ты в чем-то виноват, тех я уж непременно разыщу, доковыляю до них, опираясь на палку, или явлюсь к ним с того света. Ты меня понял?
6
— Но сейчас на очереди нечто более важное,— произнес дядя Ганс после продолжительного молчания и с облегчением вздохнул, потому что чувствовал себя лучше, уже не должен был искать нужные слова и с трудом ворочать онемевшим языком. И голову уже не так давило, он опять различал лицо парня и точно знал, что еще необходимо уладить.
— Итак, ты пойдешь к своей матери и скажешь ей правду и успокоишь ее, это первое. А завтра с утра, как обычно, поедешь на мотоцикле на работу. Сильно он у тебя поврежден?
Сущие пустяки, кое-где вмятины, разбитые мигалки, у парня были дома запасные.
— Это я в два счета исправлю,— уверял он.
Он прислонил мотоцикл к дереву неподалеку от места аварии, беспокоился только о дяде Гансе и до этой минуты не задумывался над тем, что же будет дальше.— В семь часов мне бы следовало быть на работе,— сказал он.— Но я могу позвонить, ведь причина-то уважительная.
— Нет, ты явишься на работу вовремя.— Было всего половина второго ночи, если он сейчас отошлет парня, оставшегося времени ему хватит на то, чтобы поспать.— Там на тумбочке лежит мой бумажник, возьми двадцать марок и поезжай на такси домой,— распорядился дядя Ганс.— Никаких отговорок, бери деньги и отправляйся, успеешь хоть немножко отдохнуть.
Парень в нерешительности поднялся, взял бумажник и, держа его над кроватью, покраснев, вынул десятимарковую бумажку и затем вторую.
— Вот,— сказал он, положил бумажник обратно на тумбочку, не зная, куда девать деньги, так он был смущен этим внезапным унизительным требованием.— Я же не могу уйти,— проговорил он наконец.— Нет, я вас не оставлю одного.
— Чудак-человек, сейчас придет сестра, и я чувствую себя уже лучше,— возразил дядя Ганс. Ему казалось, он сказал парню самое главное, а об остальном он рассчитывал позаботиться сам.— Ты сейчас же отправишься, приведешь мотоцикл в порядок и ляжешь немного соснуть, чтобы завтра утром встать с ясной головой и без кругов под глазами. Кроме того, тебе необходимо отойти от всей этой истории, не то ты в нее упрешься и помешаешься на ней. Возможно, было бы лучше, если бы ты вообще не видел меня здесь в бинтах и в гипсе. А теперь, пожалуйста, ступай!
— Не мог же я просто умотать домой,— возразил парень, покачал головой и не посторонился, когда вошедший врач протиснулся мимо него к кровати.
— Хорошо, далее очень хорошо, похоже, что худшее позади,— сказал он, подтолкнул парня к стулу и, кивнув, улыбнулся ему.— Вам обоим повезло, и тому и другому могло бы не так еще достаться. Ну, не буду вам больше мешать.
Дверь закрылась, парень опять сидел на стуле, смущенно вертя в руке десятимарковые бумажки, потом кашлянул:
— В самом деле, здорово повезло,— заявил он, вздохнув с облегчением.— Иначе я себе бы места не нашел.
— Ты слышал, как обстоит дело, чего же ты еще ждешь? — напустился на него дядя Ганс. Он и в самом деле лучше себя чувствовал, одной надежды увидеть завтрашний день было ему сейчас вполне достаточно.— Я не вправе тебя здесь задерживать, да и не имею никакого желания, хочу час-другой поспать, у меня уже глаза слипаются,— утверждал он, хотя его вовсе не клонило ко сну и он с особой остротой воспринимал все чувства, отражавшиеся на лице паренька, сомнения и страхи, которые не удалось рассеять разговорами ни ему, ни даже врачу.
— Я должен, я хочу остаться,— сказал парень и стал рассказывать о своей работе — сельскохозяйственное строительство, изготовление бетонных плит, коровники и силосные башни для окружающих деревень, куда он иногда ездил, когда объекты были построены и пущены в эксплуатацию.— Я ни разу не пожалел, что пошел в строители, по крайней мере видишь результат своей работы.— Краска смущения все еще не сошла с лица парня, он беспокойно ерзал на стуле, не знал, о чем дальше рассказывать, таким обыденным и неважным казалось ему все, что было с ним до сих пор.— Я ни о чем никогда не сожалел,— заверил он снова.— Но если б я после
несчастья с вами ушел или остался там один, не узнал бы, как вы, живы ли...
— Ты же видишь, я жив, так что теперь ступай,— оборвал его дядя Ганс.— Забирай деньги, возьми такси и знай, я уж как-нибудь постараюсь завтра быть таким здоровым и бодрым, что ты от радости ахнешь. Ну, прошу тебя!
7
Парень взглянул на свои наручные часы, еще не было даже половины третьего. Сквозь занавешенные окна проникал голубоватый неоновый свет, столь же неприютный, как и тишина в коридоре и на лестнице. Громко отдававшиеся шаги врача давно замерли. Сестра — она молча стояла, прислонясь к двери,— бесшумно вышла. Дребезжа поклажей, по улице с грохотом проехал грузовик, потом протарахтела легковая машина или, может, мотоцикл. Так как старик покосился на окно, парень сквозь щелку в занавеске посмотрел вниз на улицу и едва различил удалявшиеся огни автомобиля, так сгустился, наполз угрожающий туман.
— Теперь все равно не найдешь такси,— заметил он,— автобус пойдет только через три часа.
— Знаешь, мне тоже не спится,— сказал дядя Ганс и со вздохом смирился с тем, что парень, считая это своим долгом и все еще чувствуя себя виноватым, вопреки его воле дежурит у кровати.— Если ты всего этого не понимаешь, то я тебе по-другому объясню, без прикрас, как мне жилось, когда я был в твоем возрасте. Тогда все выглядело иначе, никакого тебе туману, полная ясность, где правда и где неправда, где друзья, где враги, чаще всего уже разделенные передним и задним дворами. Правду в тебя вколачивали, голод делал из тебя вруна, вора и убийцу. Мысленно я кое-кого всерьез взял на мушку, негодяев, мерзавцев, величайших преступников, всех бы их прикончил, если б у меня достало мужества. Но что об этом говорить, теперь дело в тебе.
Молчание. Что-то загромыхало по мостовой, послышались отдаленные голоса, потом тишина.
— Я долго шатался без работы, пока не нашел места, мне едва хватало на пропитание, самое тяжелое было время,— начал он рассказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Может, мне?..— спросил он, еще больше пугаясь, когда не получил ответа и увидел, как часть лица, свободная от повязки, разгладилась, а рука, которую он схватил, но тут же выпустил, сделалась холодной и словно бы безжизненной.
— Ты еще здесь? — вдруг спросил старик и раскрыл глаза.— Ты меня слушал? — И, когда парень снова закивал, добавил: —Ладно, может, я сегодня и завтра еще не соберусь никого обходить, такое всегда откладываешь, пока окончательно не откажут ноги. Но уж одно случится непременно, на это можешь положиться: тех, кто вздумает превращать правду в неправду, белое в черное и внушать тебе, будто ты в чем-то виноват, тех я уж непременно разыщу, доковыляю до них, опираясь на палку, или явлюсь к ним с того света. Ты меня понял?
6
— Но сейчас на очереди нечто более важное,— произнес дядя Ганс после продолжительного молчания и с облегчением вздохнул, потому что чувствовал себя лучше, уже не должен был искать нужные слова и с трудом ворочать онемевшим языком. И голову уже не так давило, он опять различал лицо парня и точно знал, что еще необходимо уладить.
— Итак, ты пойдешь к своей матери и скажешь ей правду и успокоишь ее, это первое. А завтра с утра, как обычно, поедешь на мотоцикле на работу. Сильно он у тебя поврежден?
Сущие пустяки, кое-где вмятины, разбитые мигалки, у парня были дома запасные.
— Это я в два счета исправлю,— уверял он.
Он прислонил мотоцикл к дереву неподалеку от места аварии, беспокоился только о дяде Гансе и до этой минуты не задумывался над тем, что же будет дальше.— В семь часов мне бы следовало быть на работе,— сказал он.— Но я могу позвонить, ведь причина-то уважительная.
— Нет, ты явишься на работу вовремя.— Было всего половина второго ночи, если он сейчас отошлет парня, оставшегося времени ему хватит на то, чтобы поспать.— Там на тумбочке лежит мой бумажник, возьми двадцать марок и поезжай на такси домой,— распорядился дядя Ганс.— Никаких отговорок, бери деньги и отправляйся, успеешь хоть немножко отдохнуть.
Парень в нерешительности поднялся, взял бумажник и, держа его над кроватью, покраснев, вынул десятимарковую бумажку и затем вторую.
— Вот,— сказал он, положил бумажник обратно на тумбочку, не зная, куда девать деньги, так он был смущен этим внезапным унизительным требованием.— Я же не могу уйти,— проговорил он наконец.— Нет, я вас не оставлю одного.
— Чудак-человек, сейчас придет сестра, и я чувствую себя уже лучше,— возразил дядя Ганс. Ему казалось, он сказал парню самое главное, а об остальном он рассчитывал позаботиться сам.— Ты сейчас же отправишься, приведешь мотоцикл в порядок и ляжешь немного соснуть, чтобы завтра утром встать с ясной головой и без кругов под глазами. Кроме того, тебе необходимо отойти от всей этой истории, не то ты в нее упрешься и помешаешься на ней. Возможно, было бы лучше, если бы ты вообще не видел меня здесь в бинтах и в гипсе. А теперь, пожалуйста, ступай!
— Не мог же я просто умотать домой,— возразил парень, покачал головой и не посторонился, когда вошедший врач протиснулся мимо него к кровати.
— Хорошо, далее очень хорошо, похоже, что худшее позади,— сказал он, подтолкнул парня к стулу и, кивнув, улыбнулся ему.— Вам обоим повезло, и тому и другому могло бы не так еще достаться. Ну, не буду вам больше мешать.
Дверь закрылась, парень опять сидел на стуле, смущенно вертя в руке десятимарковые бумажки, потом кашлянул:
— В самом деле, здорово повезло,— заявил он, вздохнув с облегчением.— Иначе я себе бы места не нашел.
— Ты слышал, как обстоит дело, чего же ты еще ждешь? — напустился на него дядя Ганс. Он и в самом деле лучше себя чувствовал, одной надежды увидеть завтрашний день было ему сейчас вполне достаточно.— Я не вправе тебя здесь задерживать, да и не имею никакого желания, хочу час-другой поспать, у меня уже глаза слипаются,— утверждал он, хотя его вовсе не клонило ко сну и он с особой остротой воспринимал все чувства, отражавшиеся на лице паренька, сомнения и страхи, которые не удалось рассеять разговорами ни ему, ни даже врачу.
— Я должен, я хочу остаться,— сказал парень и стал рассказывать о своей работе — сельскохозяйственное строительство, изготовление бетонных плит, коровники и силосные башни для окружающих деревень, куда он иногда ездил, когда объекты были построены и пущены в эксплуатацию.— Я ни разу не пожалел, что пошел в строители, по крайней мере видишь результат своей работы.— Краска смущения все еще не сошла с лица парня, он беспокойно ерзал на стуле, не знал, о чем дальше рассказывать, таким обыденным и неважным казалось ему все, что было с ним до сих пор.— Я ни о чем никогда не сожалел,— заверил он снова.— Но если б я после
несчастья с вами ушел или остался там один, не узнал бы, как вы, живы ли...
— Ты же видишь, я жив, так что теперь ступай,— оборвал его дядя Ганс.— Забирай деньги, возьми такси и знай, я уж как-нибудь постараюсь завтра быть таким здоровым и бодрым, что ты от радости ахнешь. Ну, прошу тебя!
7
Парень взглянул на свои наручные часы, еще не было даже половины третьего. Сквозь занавешенные окна проникал голубоватый неоновый свет, столь же неприютный, как и тишина в коридоре и на лестнице. Громко отдававшиеся шаги врача давно замерли. Сестра — она молча стояла, прислонясь к двери,— бесшумно вышла. Дребезжа поклажей, по улице с грохотом проехал грузовик, потом протарахтела легковая машина или, может, мотоцикл. Так как старик покосился на окно, парень сквозь щелку в занавеске посмотрел вниз на улицу и едва различил удалявшиеся огни автомобиля, так сгустился, наполз угрожающий туман.
— Теперь все равно не найдешь такси,— заметил он,— автобус пойдет только через три часа.
— Знаешь, мне тоже не спится,— сказал дядя Ганс и со вздохом смирился с тем, что парень, считая это своим долгом и все еще чувствуя себя виноватым, вопреки его воле дежурит у кровати.— Если ты всего этого не понимаешь, то я тебе по-другому объясню, без прикрас, как мне жилось, когда я был в твоем возрасте. Тогда все выглядело иначе, никакого тебе туману, полная ясность, где правда и где неправда, где друзья, где враги, чаще всего уже разделенные передним и задним дворами. Правду в тебя вколачивали, голод делал из тебя вруна, вора и убийцу. Мысленно я кое-кого всерьез взял на мушку, негодяев, мерзавцев, величайших преступников, всех бы их прикончил, если б у меня достало мужества. Но что об этом говорить, теперь дело в тебе.
Молчание. Что-то загромыхало по мостовой, послышались отдаленные голоса, потом тишина.
— Я долго шатался без работы, пока не нашел места, мне едва хватало на пропитание, самое тяжелое было время,— начал он рассказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76