Хотел спасти человечество или только доказать, что он не ничтожество, которое полжизни гнали в толчки, ругательски ругали и поносили? Его сын, а он давно потерял мальчика из виду, никогда не был ничтожеством, его никогда не гнали в толчки, не ругали ругательски и не поносили. Почему же этот ребенок значил для него не больше, чем все остальное на свете?
Катя ходила по комнате, забрасывала Короля вопросами: разве он не счастлив? А может, боится, что младенец, если побудет у них какое-то время, будет мешать ему работать и спать? Умеет ли он вообще обращаться с детьми? На две недели необходимо найти какое-то решение, столько продлятся курсы, на которые послали мать, ведь отец, сей королевский сын, ничем не интересуется.
— Твой сын, этот Фома неверующий,— сказала Катя, высоко вскинув брови,— не верит даже, что это действительно его сын.
Она побежала, бормоча что-то неразборчивое, в спальню, вытащила оттуда кипу книг и опустила ее у ног Короля.
— Куда их?
Где-то же надо найти место для кроватки, и пестрые обои были бы вполне уместны, пеленальный столик в углу у окна, все должно быть чисто, без пылинки.
— Может, ты испугался последствий?
Нет, Король тихо, молча радовался, готовый ко всему, словно никогда не подчинялся своим привычкам, не принимал половинчатых решений и не лелеял сумасбродной мечты бороться только за великую цель. Неудачные попытки создать семью в Дрездене, жизненные трудности и разлуки, ложные пути, взлеты и поражения в результате дали простые факты, которые он воспринял как нечто долгожданное, он же не статуя, не что-то отжившее, из камня, водруженное на постамент, и тоны сердца ребенка и ребенка его ребенка доходили до него и доставляли ему радость.
Он взял конверт, показал его Кате — торопливо надписанный, он уже не был поводом для отгадывания загадки и беспокойства. Не говоря ни слова, Король спрятал конверт вместе с вурезкой из газеты и извещением о смерти Финдейзена. Обсуждать больше было нечего, и причины для нервозности и спешки тоже не было. Улыбаясь, он взял пальто, которое, войдя, бросил на стул, и кивнул Кате.
— Я скоро вернусь,— сказал он.
С улицы Король поднял глаза наверх, на эркер, и увидел Катю, она приветственно вскинула руку, прижавшись лбом к окну. А что она ему вслед крикнула или подумала, он, как ему показалось, понял и кивнул ей.
Он еще раз попытается разбить сад на заднем дворе, посадить розы, два-три куста малины, а может, вишни и яблони, хоть одно дерево, чтоб ребенок мог взобраться на него. Король еще раз с улыбкой обернулся. Даже голубое, пронизанное солнцем Лаго-Маджоре не сманило бы его теперь, нет. Охотнее всего он сейчас же вернулся бы сюда с ребенком.
— Янина,— предложит он, выправит новые проездные документы, попросит изменить в билете на самолет фамилию.— Или Франкенберг? Или Манке? Кто хочет отправиться в поездку? Я, кажется, заслужил отдых, передышку, время для раздумья. Не осталось ли у меня двух-трех дней от отпуска? Две недели требуется мне по меньшей мере, чтобы привыкнуть к моей третьей жизни.
23
Король вновь был королем, окруженный Святой Троицей, охраняемый и отгороженный от всех и вся Розвитой, к тому же звуконепроницаемыми дверьми и стенами, вдали от зала, используемого не по назначению, где все еще лежал младенец.
— Значит, сделаем так: полоса такая-то, врезку сверху справа, вниз налево, без заголовка, разве что крошечное фото рядом. Это вам не книжки с картинками, это вам не детские забавы,— ворчал Король, перечеркивал и правил все, что ему не понравилось в гранках.
— Хотя мы не против детских забав,— добавил он и улыбнулся, изображая прекрасное настроение, и как бы между прочим сказал: — Кстати, ребенка я беру к себе, пока что, во всяком случае.
Он мог бы и не разыгрывать этой комедии. Старик Флемминг ждал в приемной, они уже перекинулись двумя-тремя словами на лестнице, но ничего сказано не было, что покончило бы с загадками. Волнение в редакции не утихало, вряд ли сотрудники возмущались бы
больше, пропади какой-нибудь ребенок бесследно. Ко всему еще, как только Король вернулся в редакцию, во всех углах, в коридорах и за стеклянными дверьми началось шушуканье, смех, хихиканье, нескрываемые насмешки, всех одолевало любопытство, как поведет себя шеф.
Янина подготовила для страницы местных новостей небольшую заметку, которую еще не сдали в набор.
— Тебе решать,— сказала она и протянула страницу рукописи Королю.
Это было, как уже давно решили, просто описание найденыша, предназначенное для последней полосы, может, население что-нибудь им подскажет: мальчик, примерно трех месяцев, голубая вязаная кофточка, ползунки в голубую и желтую полоску, белье, обвязанное красной ниткой, четыре пеленки для смены, а также бутылочки с молоком/на два дня, все лежало в коляске, обтянутой изнутри материей в фиолетовый цветочек. Заключительная строка — адреса и номера телефонов.
— Что-то же надо делать,—сказала Янина,— хотя мне это не по вкусу.
— А мне по вкусу,— возразил Король и отложил заметку.— Я беру ребенка к себе, это можно и без полиции.
Явилась Розвита и, вконец растерянная, спросила:
— Что-нибудь нужно, шеф?
Он покачал головой, просмотрел последние полосы—• культура, спорт, местные новости,— вместо той заметки поставили фото: оттепель, лужи, старушка кормит голубей.
— Н-да,— пробурчал Король,— этакое старье вытащили.
Но полосу подписал, пододвинул ее Франкенбергу, который заверил его, что фото свежее, что это мост через Хафель неподалеку от улицы, где живет шеф.
— Если фото верное, значит, я сегодня витаю в облаках,— сказал Король.— Ну, ладно.
Но тут в дверях появился Флемминг, сел и начал говорить. Он долго ждал этого часа, его осенило, что эта блондинка, которая пришла с ребенком в редакцию, неописуемо вырядилась для выхода в люди: туфли на «шпильках», меховой воротник, шляпа, какую никто не носит, косметика, пудра, губная помада, улыбка — какая-то неопределимая, сбивающая с толку.
— Милый мой! Старик потер себе лоб — конечно же, и он, как это
сделал Франкенберг, помог бы ей, если бы она его попросила, несмотря на суету в вестибюле редакции. Все смущенно покашливали, качали головами, молчали, прежде чем Флемминг продолжил рассказ, описал цвет ее пальто — светло-коричневый, бежевый, а может, серый.
— Я только лицо ее запомнил, я бы ее узнал, наверняка!
Розвита принесла кофе, пирожные, иностранные газеты, только что поступившие. Зазвонил телефон, нужно было срочно поставить на полосу сообщение АДН.
— Позовите Франкенберга,— попросил Король Роз-виту, перелистывая газеты, которые она положила ему на стол,— крупные заголовки, русские и английские,— читая бегло лишь первые полосы. Красным карандашом он отметил две-три статьи, которые следовало к утру перевести, и отнес всю пачку Розвите;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Катя ходила по комнате, забрасывала Короля вопросами: разве он не счастлив? А может, боится, что младенец, если побудет у них какое-то время, будет мешать ему работать и спать? Умеет ли он вообще обращаться с детьми? На две недели необходимо найти какое-то решение, столько продлятся курсы, на которые послали мать, ведь отец, сей королевский сын, ничем не интересуется.
— Твой сын, этот Фома неверующий,— сказала Катя, высоко вскинув брови,— не верит даже, что это действительно его сын.
Она побежала, бормоча что-то неразборчивое, в спальню, вытащила оттуда кипу книг и опустила ее у ног Короля.
— Куда их?
Где-то же надо найти место для кроватки, и пестрые обои были бы вполне уместны, пеленальный столик в углу у окна, все должно быть чисто, без пылинки.
— Может, ты испугался последствий?
Нет, Король тихо, молча радовался, готовый ко всему, словно никогда не подчинялся своим привычкам, не принимал половинчатых решений и не лелеял сумасбродной мечты бороться только за великую цель. Неудачные попытки создать семью в Дрездене, жизненные трудности и разлуки, ложные пути, взлеты и поражения в результате дали простые факты, которые он воспринял как нечто долгожданное, он же не статуя, не что-то отжившее, из камня, водруженное на постамент, и тоны сердца ребенка и ребенка его ребенка доходили до него и доставляли ему радость.
Он взял конверт, показал его Кате — торопливо надписанный, он уже не был поводом для отгадывания загадки и беспокойства. Не говоря ни слова, Король спрятал конверт вместе с вурезкой из газеты и извещением о смерти Финдейзена. Обсуждать больше было нечего, и причины для нервозности и спешки тоже не было. Улыбаясь, он взял пальто, которое, войдя, бросил на стул, и кивнул Кате.
— Я скоро вернусь,— сказал он.
С улицы Король поднял глаза наверх, на эркер, и увидел Катю, она приветственно вскинула руку, прижавшись лбом к окну. А что она ему вслед крикнула или подумала, он, как ему показалось, понял и кивнул ей.
Он еще раз попытается разбить сад на заднем дворе, посадить розы, два-три куста малины, а может, вишни и яблони, хоть одно дерево, чтоб ребенок мог взобраться на него. Король еще раз с улыбкой обернулся. Даже голубое, пронизанное солнцем Лаго-Маджоре не сманило бы его теперь, нет. Охотнее всего он сейчас же вернулся бы сюда с ребенком.
— Янина,— предложит он, выправит новые проездные документы, попросит изменить в билете на самолет фамилию.— Или Франкенберг? Или Манке? Кто хочет отправиться в поездку? Я, кажется, заслужил отдых, передышку, время для раздумья. Не осталось ли у меня двух-трех дней от отпуска? Две недели требуется мне по меньшей мере, чтобы привыкнуть к моей третьей жизни.
23
Король вновь был королем, окруженный Святой Троицей, охраняемый и отгороженный от всех и вся Розвитой, к тому же звуконепроницаемыми дверьми и стенами, вдали от зала, используемого не по назначению, где все еще лежал младенец.
— Значит, сделаем так: полоса такая-то, врезку сверху справа, вниз налево, без заголовка, разве что крошечное фото рядом. Это вам не книжки с картинками, это вам не детские забавы,— ворчал Король, перечеркивал и правил все, что ему не понравилось в гранках.
— Хотя мы не против детских забав,— добавил он и улыбнулся, изображая прекрасное настроение, и как бы между прочим сказал: — Кстати, ребенка я беру к себе, пока что, во всяком случае.
Он мог бы и не разыгрывать этой комедии. Старик Флемминг ждал в приемной, они уже перекинулись двумя-тремя словами на лестнице, но ничего сказано не было, что покончило бы с загадками. Волнение в редакции не утихало, вряд ли сотрудники возмущались бы
больше, пропади какой-нибудь ребенок бесследно. Ко всему еще, как только Король вернулся в редакцию, во всех углах, в коридорах и за стеклянными дверьми началось шушуканье, смех, хихиканье, нескрываемые насмешки, всех одолевало любопытство, как поведет себя шеф.
Янина подготовила для страницы местных новостей небольшую заметку, которую еще не сдали в набор.
— Тебе решать,— сказала она и протянула страницу рукописи Королю.
Это было, как уже давно решили, просто описание найденыша, предназначенное для последней полосы, может, население что-нибудь им подскажет: мальчик, примерно трех месяцев, голубая вязаная кофточка, ползунки в голубую и желтую полоску, белье, обвязанное красной ниткой, четыре пеленки для смены, а также бутылочки с молоком/на два дня, все лежало в коляске, обтянутой изнутри материей в фиолетовый цветочек. Заключительная строка — адреса и номера телефонов.
— Что-то же надо делать,—сказала Янина,— хотя мне это не по вкусу.
— А мне по вкусу,— возразил Король и отложил заметку.— Я беру ребенка к себе, это можно и без полиции.
Явилась Розвита и, вконец растерянная, спросила:
— Что-нибудь нужно, шеф?
Он покачал головой, просмотрел последние полосы—• культура, спорт, местные новости,— вместо той заметки поставили фото: оттепель, лужи, старушка кормит голубей.
— Н-да,— пробурчал Король,— этакое старье вытащили.
Но полосу подписал, пододвинул ее Франкенбергу, который заверил его, что фото свежее, что это мост через Хафель неподалеку от улицы, где живет шеф.
— Если фото верное, значит, я сегодня витаю в облаках,— сказал Король.— Ну, ладно.
Но тут в дверях появился Флемминг, сел и начал говорить. Он долго ждал этого часа, его осенило, что эта блондинка, которая пришла с ребенком в редакцию, неописуемо вырядилась для выхода в люди: туфли на «шпильках», меховой воротник, шляпа, какую никто не носит, косметика, пудра, губная помада, улыбка — какая-то неопределимая, сбивающая с толку.
— Милый мой! Старик потер себе лоб — конечно же, и он, как это
сделал Франкенберг, помог бы ей, если бы она его попросила, несмотря на суету в вестибюле редакции. Все смущенно покашливали, качали головами, молчали, прежде чем Флемминг продолжил рассказ, описал цвет ее пальто — светло-коричневый, бежевый, а может, серый.
— Я только лицо ее запомнил, я бы ее узнал, наверняка!
Розвита принесла кофе, пирожные, иностранные газеты, только что поступившие. Зазвонил телефон, нужно было срочно поставить на полосу сообщение АДН.
— Позовите Франкенберга,— попросил Король Роз-виту, перелистывая газеты, которые она положила ему на стол,— крупные заголовки, русские и английские,— читая бегло лишь первые полосы. Красным карандашом он отметил две-три статьи, которые следовало к утру перевести, и отнес всю пачку Розвите;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76