Так что он не скучал, читал много и по своему обыкновению вмешивался во все, что случалось по соседству. Лишь с сыном, которому он уж слишком упорно докучал советами и упреками в пренебрежении отцовскими обязанностями, он разошелся, впрочем, и без того у них наступило охлаждение после его развода с Марианной. Так окончательно рушилась его мечта о позднем семейном счастье. А Вера, его давняя большая любовь, которую он некогда встретил в Зандберге, разъезжала теперь по всему белу свету.
— Больно, конечно, но тут уж ничего не поделаешь,— сказал он мне, когда я как-то его навестил в его деревянном домике.— У меня здесь хорошие соседи, им тоже нелегко приходится, я для них пишу всякие заявления, объяснения, жалобы, это и самому придает силы.
Он указал на соседний, недавно построенный дом, с незаконченной террасой и высоким забором из проволочной сетки, на двух играющих мальчуганов трех и четырех лет, уток, штабеля леса, рыболовные сети, рулоны толя, горы кирпича — все это в хаотическом беспорядке и в беспрерывном шуме, которого он раньше никогда бы поблизости не потерпел.
Когда я был у дяди Ганса, у него гостил его внук Матиас, темноволосый малыш трех с половиной лет, пропадавший большей частью у соседских мальчишек. Отсюда произошло сближение и возникла взаимная симпатия, через забор передавались игрушки и садовые инструменты, обсуждались стройка и будничные дела, а затем уже проблемы, которые так, походя, говоря «добрый день» или «добрый вечер», не решишь.
Ничего удивительного, так было всегда и повсюду, что люди, попав в беду, шли к дяде, прося его о помощи и поддержке. В этой местности он уже давно стал признанным авторитетом: «Старик Король — ого!» — говорили о нем в деревне, и всякий знал дорогу в глушь, куда еще совсем недавно манили лишь сосновые чащи, луга да за березняком Голубое озеро с его прибрежными джунглями. «Старый член партии, участник Сопротивления. Активист первого часа и кто его знает что еще». Все это я сам слышал, когда в деревне справлялся о его убежище: «Шляпу долой перед таким человеком».
Я знал о нем больше, много чего хорошего, но уже и то, как он вступал в бой за и против своего соседа, было совсем неплохо. Он горячился, ругался, раскладывал передо мной бумаги, читал наброски писем, беспрестанно исправляя и дополняя их: очевидно, он отнюдь не был уверен, что правильно оценивает и защищает столь волновавшее его дело соседа.
— Ну скажи же свое мнение,— все требовал он от меня и не мог говорить ни о чем другом.
Он не переставал себя корить, что все медлит, не зная, чего держаться и как поступать, все думает и взвешивает.
— Но ведь это вопрос жизни и смерти,— уверял он в своей ригористичной, склонной к преувеличениям манере.— Ведь речь идет о судьбе человека, целой семьи, семейном счастье! Что же должно еще случиться, прежде чем что-либо случится?
Он рассказал все по порядку. Наступил вечер, вернулся его внук, малыш за день набегался, однако не пропускал ни одного слова и, усевшись рядом с дедом, спросил:
— А правда, что все-все рыбки Феликса умерли и их похоронили в лесу?
Дядя покачал головой, уложил малыша в постель, после чего продолжал свой рассказ.
— Да, вот какая история, просто невероятно,— задумчиво произнес он, снова впадая в сомнения.
Он пожал плечами, удивляясь тому, что так нерешительно и словно бы с высоких идейных позиций говорит о своем ближайшем соседе.
— Хотелось бы довести это дело до благополучного
конца, что мне еще остается на старости лет. Но знаю ли я и узнаю ли когда-нибудь, что тут считать благополучным концом?
2
Сосед его, Феликс Фидлер, много лет назад на Олимпиаде поднялся на пьедестал почета, но простоял он там всего два-три счастливых мгновенья, пока его не постигла беда. Несколько цифр после запятой оказались перепутаны, он съехал на четвертое место и вынужден был спуститься с пьедестала обратно на край бассейна и тем самым на задворки международного спортивного события, чуть ли не в ничто. Он не мог поверить, что должен был сойти оттуда, когда кто-то сказал это ему на незнакомом языке. Лишь когда другой показал ему поднятые вверх четыре пальца, подтолкнул, а потом и потянул его оттуда, до него дошло, какую дьявольскую шутку сыграл с ним секундомер. Занять четвертое место среди сильнейших пловцов мира было не так уж плохо, но как же он мечтал стать первым или уж на худой конец вторым или третьим. Что ни говори, тогда имя его на всю жизнь обрело бы золотой, серебряный или бронзовый блеск, а теперь он так и останется Феликсом, что означает «счастливый», тогда как впредь ему больше подошло бы именоваться «несчастливым».
«Человек не рыба»,—будто бы сказал он, когда его друзья, спортсмены из Ростока, Дрездена и Эрфурта, которые тоже не завоевали лавров, стали его утешать.
Прежде он намного их опережал, теперь бок о бок с ними исчез в субтропической олимпийской ночи. Внешне приключившаяся с ним беда никак на нем не отразилась, ни на руках и силе их мышц, ни тем более на ногах, жилистых и длинных, словно бы целеустремленно избравших путь, впоследствии скрестившийся с путем моего дяди в привлекательной местности возле Зандберга, где случалось всякое, но никогда еще столь необычное, как случившееся с Феликсом.
Первое время Феликс всегда отводил глаза, когда дядя Ганс с ним здоровался, хотя сам же облюбовал это место по соседству и, несмотря на все препоны, добился своего. Это не был участок, предназначенный для застройки, а просто прибрежные заросли, принадлежащие рыболовецкому кооперативу, бездорожная, неосвоенная,
бросовая земля, где требовалось прокладывать свою электрическую линию и долго и упорно рыть, чтобы добраться до питьевой воды. С самого начала Феликсу было забот по горло с постройкой дома, каждая перевозка щебня, цемента, кирпича представляла собой эпопею, строители приходили и уходили, когда им вздумается, дорога была не близкая и к тому же отвратительная. Прежде, чем докрыть крышу, они и вовсе исчезли, прислав счета, которые нагнали на Феликса такой ужас, что он совсем растерялся.
— Что же мне теперь делать? — спрашивал он себя и тут впервые обнаружил поблизости дядю Ганса, который по-дружески посоветовал ему прежде .всего переехать, а остальное по возможности быстро привести в порядок, тогда и для него, и для соседа, который, если потребуется, может ему помочь, все будет под рукой.
— Вы в самом деле так считаете? — спросил Феликс.
Но иного выбора не оставалось, ему надлежало освободить городскую квартиру, поскольку дом, по собственным его расчетам и заверениям, должен был быть давно уже готов. Итак, он с семейством и мебелью перебрался, но, даже на пару с дядей Гансом вколачивая гвозди в крышу, оставался молчаливым и замкнутым, а под конец невнятно пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Больно, конечно, но тут уж ничего не поделаешь,— сказал он мне, когда я как-то его навестил в его деревянном домике.— У меня здесь хорошие соседи, им тоже нелегко приходится, я для них пишу всякие заявления, объяснения, жалобы, это и самому придает силы.
Он указал на соседний, недавно построенный дом, с незаконченной террасой и высоким забором из проволочной сетки, на двух играющих мальчуганов трех и четырех лет, уток, штабеля леса, рыболовные сети, рулоны толя, горы кирпича — все это в хаотическом беспорядке и в беспрерывном шуме, которого он раньше никогда бы поблизости не потерпел.
Когда я был у дяди Ганса, у него гостил его внук Матиас, темноволосый малыш трех с половиной лет, пропадавший большей частью у соседских мальчишек. Отсюда произошло сближение и возникла взаимная симпатия, через забор передавались игрушки и садовые инструменты, обсуждались стройка и будничные дела, а затем уже проблемы, которые так, походя, говоря «добрый день» или «добрый вечер», не решишь.
Ничего удивительного, так было всегда и повсюду, что люди, попав в беду, шли к дяде, прося его о помощи и поддержке. В этой местности он уже давно стал признанным авторитетом: «Старик Король — ого!» — говорили о нем в деревне, и всякий знал дорогу в глушь, куда еще совсем недавно манили лишь сосновые чащи, луга да за березняком Голубое озеро с его прибрежными джунглями. «Старый член партии, участник Сопротивления. Активист первого часа и кто его знает что еще». Все это я сам слышал, когда в деревне справлялся о его убежище: «Шляпу долой перед таким человеком».
Я знал о нем больше, много чего хорошего, но уже и то, как он вступал в бой за и против своего соседа, было совсем неплохо. Он горячился, ругался, раскладывал передо мной бумаги, читал наброски писем, беспрестанно исправляя и дополняя их: очевидно, он отнюдь не был уверен, что правильно оценивает и защищает столь волновавшее его дело соседа.
— Ну скажи же свое мнение,— все требовал он от меня и не мог говорить ни о чем другом.
Он не переставал себя корить, что все медлит, не зная, чего держаться и как поступать, все думает и взвешивает.
— Но ведь это вопрос жизни и смерти,— уверял он в своей ригористичной, склонной к преувеличениям манере.— Ведь речь идет о судьбе человека, целой семьи, семейном счастье! Что же должно еще случиться, прежде чем что-либо случится?
Он рассказал все по порядку. Наступил вечер, вернулся его внук, малыш за день набегался, однако не пропускал ни одного слова и, усевшись рядом с дедом, спросил:
— А правда, что все-все рыбки Феликса умерли и их похоронили в лесу?
Дядя покачал головой, уложил малыша в постель, после чего продолжал свой рассказ.
— Да, вот какая история, просто невероятно,— задумчиво произнес он, снова впадая в сомнения.
Он пожал плечами, удивляясь тому, что так нерешительно и словно бы с высоких идейных позиций говорит о своем ближайшем соседе.
— Хотелось бы довести это дело до благополучного
конца, что мне еще остается на старости лет. Но знаю ли я и узнаю ли когда-нибудь, что тут считать благополучным концом?
2
Сосед его, Феликс Фидлер, много лет назад на Олимпиаде поднялся на пьедестал почета, но простоял он там всего два-три счастливых мгновенья, пока его не постигла беда. Несколько цифр после запятой оказались перепутаны, он съехал на четвертое место и вынужден был спуститься с пьедестала обратно на край бассейна и тем самым на задворки международного спортивного события, чуть ли не в ничто. Он не мог поверить, что должен был сойти оттуда, когда кто-то сказал это ему на незнакомом языке. Лишь когда другой показал ему поднятые вверх четыре пальца, подтолкнул, а потом и потянул его оттуда, до него дошло, какую дьявольскую шутку сыграл с ним секундомер. Занять четвертое место среди сильнейших пловцов мира было не так уж плохо, но как же он мечтал стать первым или уж на худой конец вторым или третьим. Что ни говори, тогда имя его на всю жизнь обрело бы золотой, серебряный или бронзовый блеск, а теперь он так и останется Феликсом, что означает «счастливый», тогда как впредь ему больше подошло бы именоваться «несчастливым».
«Человек не рыба»,—будто бы сказал он, когда его друзья, спортсмены из Ростока, Дрездена и Эрфурта, которые тоже не завоевали лавров, стали его утешать.
Прежде он намного их опережал, теперь бок о бок с ними исчез в субтропической олимпийской ночи. Внешне приключившаяся с ним беда никак на нем не отразилась, ни на руках и силе их мышц, ни тем более на ногах, жилистых и длинных, словно бы целеустремленно избравших путь, впоследствии скрестившийся с путем моего дяди в привлекательной местности возле Зандберга, где случалось всякое, но никогда еще столь необычное, как случившееся с Феликсом.
Первое время Феликс всегда отводил глаза, когда дядя Ганс с ним здоровался, хотя сам же облюбовал это место по соседству и, несмотря на все препоны, добился своего. Это не был участок, предназначенный для застройки, а просто прибрежные заросли, принадлежащие рыболовецкому кооперативу, бездорожная, неосвоенная,
бросовая земля, где требовалось прокладывать свою электрическую линию и долго и упорно рыть, чтобы добраться до питьевой воды. С самого начала Феликсу было забот по горло с постройкой дома, каждая перевозка щебня, цемента, кирпича представляла собой эпопею, строители приходили и уходили, когда им вздумается, дорога была не близкая и к тому же отвратительная. Прежде, чем докрыть крышу, они и вовсе исчезли, прислав счета, которые нагнали на Феликса такой ужас, что он совсем растерялся.
— Что же мне теперь делать? — спрашивал он себя и тут впервые обнаружил поблизости дядю Ганса, который по-дружески посоветовал ему прежде .всего переехать, а остальное по возможности быстро привести в порядок, тогда и для него, и для соседа, который, если потребуется, может ему помочь, все будет под рукой.
— Вы в самом деле так считаете? — спросил Феликс.
Но иного выбора не оставалось, ему надлежало освободить городскую квартиру, поскольку дом, по собственным его расчетам и заверениям, должен был быть давно уже готов. Итак, он с семейством и мебелью перебрался, но, даже на пару с дядей Гансом вколачивая гвозди в крышу, оставался молчаливым и замкнутым, а под конец невнятно пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76