— Черт-те что, где только ты не околачивался,— и яростно затрясла головой, закричала, заплакала.— Да я бы за тобой куда хочешь пошла, хоть в преисподнюю, и там пела бы колыбельные. Я хотела этого ребенка, ты ведь тоже хотел. Почему ты мне ничего не сказал? Даже на мое письмо не ответил? '
Она заходила раз-другой на виллу у Голубого озера, справлялась о нем, но ничего не узнала. Молодые люди, часто приезжавшие и уезжавшие, оставались там всего на несколько дней. Как-то раз они праздновали что-то в том зале, где Вера тогда видела на стенах цыган, костры и розово-алое небо. Теперь в зале развешаны были знамена, а потолок и стены выкрасили белой краской, кроме скачущей лошади с цыганенком, ничего из старой росписи не сохранилось.
— Кого вы ищете? — спросила Веру какая-то молодая женщина.
Единственная женщина в этой компании, она поспешила к Вере, как только та показалась в дверях. Решительно отстранив всех молодых людей от Веры, она повела ее в соседнюю комнату в первом этаже, напоминавшую ту, в которую Вера тогда влезла через окно.
— Я вам охотно бы помогла,— сказала молодая женщина, когда Вера назвала свою фамилию.— Но вам же известно, он был здесь проездом и он женат. Вы этого не знали?
— Знала,— ответила Вера, но по ней видно было, что этот ответ для нее значил.
Молодая женщина заметила, что Вера беременна, и отодвинула вино, которое кто-то принес.
— Если хотите написать ему письмо,— сказала она,— я попытаюсь его быстро переправить. Ответа можно ждать не один месяц, большего я обещать не могу. Лучше всего, если вы принесете письмо завтра, рано утром.
Вера так и сделала, уже через неделю она опять пришла туда и сразу же нашла ту молодую женщину, та дружелюбно и определенно сказала ей:
— Вам нет никакого смысла приходить сюда и узнавать, вы получите ответ тотчас же, если когда-нибудь таковой будете
Но это все равно ничего бы не изменило. Ей оставалось еще две-три недели и надежда на чудо, хотя она уже побывала у старой акушерки, которая помогала не только рожать здоровых детей.
— Я это подозревала,— сказала старуха Вере, которая иногда помогала ей в деревне.— У тебя ребенок не ко времени, жаль. И ты все же любишь этого человека!
— Я его ненавижу,— ответила Вера и позволила умертвить свое дитя в собственном чреве.
— Ты его заколола? Задушила? — выспрашивала Вера.
Она лежала, ничего не ощущая, словно страх и раскаяние, боль и даже ненависть отодвинулись куда-то далеко в сторону, хотя дрожала в лихорадочном ознобе, беспрерывно выкрикивая:
— Я его ненавижу, я его ненавижу!
Так рассказала она мне свою историю и, видимо, то же самое моему дяде, когда он бежал за ней следом по полям и лугам и наконец заставил говорить.
— Послушай же, поверь мне,— заклинал он ее.— Я твое письмо получил, только вернувшись, я бы все средства в ход пустил, чтобы приехать и помочь тебе. Из-за ребенка тоже, которого я и в самом деле хотел.
— В самом деле? — переспросила она недоверчиво, ледяным тоном и пустила ему дым в лицо.— Убирайся, я больше не попадусь на твои красивые слова, с меня довольно.
За этот год она постарела на много лет, она все еще жила и работала у тех садоводов, таскала воду, полола сорняки и куда внимательнее сторожила фруктовые деревья. Наряду с этим она учила испанский и английский.
— В крайнем уж случае ты мог бы в этом мне помочь,— сказала она, прежде чем распрощаться с ним.— С сентября я начну в Дрездене учиться в институте, не волнуйся, ни тебя, ни твою семью я не потревожу. Ты ничем передо мной не обязан.
4
Обязан, не обязан. Дядя Ганс перепугался при этих словах и ничего больше не предпринял, чтобы ее переубедить и навязать ей то, чего она теперь не желала. У него была бы возможность изменить ее жизнь в два счета. Грустно стало у него на душе, чертовски скверно, когда он увидел, как она плетется под замерзшими, словно ржавыми, цветами яблонь. И через забор она не перепрыгнула, а прижала к земле провисшую колючую проволоку, протянутую к трухлявому столбу, перелезая через нее, еще раз обернулась и крикнула:
— Пока, позвони как-нибудь. Нам, в садоводство, недавно поставили телефон, ты об этом знаешь?
Вера подозревала, что именно он позаботился о телефоне, еще до отъезда. Он тогда, видимо, питал иллюзию, что будет в пути заходить в любую телефонную будку и набирать их номер, потому что номер этот, среди уймы щекотливых тайн, глубоко врезавшихся ему в память, считал совершенно безобидным. Но в чужом краю ему сразу же дали понять, что он не должен поддерживать ни с кем никаких контактов.
— Никаких личных дел, только семья, а о ней позаботятся, больше ты никого знать не знаешь.
И все-таки на какой-то заброшенной станции, где ему надо было пересесть и пришлось долго ждать поезда, он набрал этот номер и крикнул:
— Вера! Слышишь меня? Ты помнишь?..
Ему казалось, что он слышит ее голос, ее ответ, и у него от счастья перехватило дыхание, но ему мешало какое-то рокотанье, мешал хаос каких-то разговоров и гул, и в этот гул он еще раз крикнул ее имя, но потом повесил трубку, огляделся по сторонам, не следят ли за ним или, чего доброго, не подслушивают ли. Растерявшись, он убежал, боясь самого худшего, но через полчаса, когда вернулся на эту уединенную станцию с телефонной будкой, хотел попытаться еще раз, но тут подошел поезд, в который он сломя голову вскочил, хотя поезд шел совсем не в ту сторону.
Он сделал бессмысленно огромный крюк, потратил на него не то день, не то три дня, должен был доложить об этом, однако ни о телефонном звонке, ни о беспокойстве из-за Веры не упомянул, хотя беспокоился после того прерванного разговора, пожалуй, еще больше. Всякий раз во время своих дальних поездок он хотел позвонить, но заставлял себя не поддаваться соблазну, глушить воспоминания, одолеть свои переживания, ибо целиком и полностью был поглощен другими проблемами. Но по ночам, в унылом гостиничном номере, он часто просыпался и вскакивал, охваченный внезапным страхом за Веру. Между тем, чем больше проходило времени, тем меньше трогали его опасности и трудности, даже разлука с Верой и лишь случайные известия о семье.
И вот он, еще до того, как свидеться с женой и сыном, поспешил сюда, но остался один под яблонями, которые в его кошмарных снах виделись ему огромными, взлохмаченными ветром, а иной раз они низко склонялись под грозными тучами, но никогда не представлялись они ему
такими, какими увидел он их, вернувшись, собственными глазами: увядшими, без листьев и без цветов, что дают жизнь плодам лета.
Не совсем так, как предполагал дядя Ганс, но все же телефон обрел смысл. Жене садовника скоро надоело без конца звать в дом свою помощницу, с которой хотел говорить какой-то человек из Дрездена, не слушавший никаких отговорок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76