Поэтому я хотела бы спросить, будете ли вы праздновать здесь и не нужно ли чуточку прибраться?
Вопрос, несмотря на дружелюбный тон, был скорее утверждением, порицанием, которое главным образом относилось к Кате.
— Н-да,— ответил Король, в самом деле давным-давно пора было устроить генеральную уборку, они уже в конце прошлой недели хотели этим заняться, но все что-то мешало.— Праздновать? — переспросил он рассеянно, ибо это тоже относилось к тем делам, которые он не считал важными.
Перелистывая тетрадку, которую положила фрау Мёбиус ему на стол, он нашел древнюю считалочку: «Майский жук, лети ко мне, отец твой на войне, а мать в Померании, да Померания сгорела...»
Со времен войны, это знала и соседка, он всякий раз в свой день рождения сбегал, исчезал из квартиры, будь она вылизанной до блеска или нет. Друзья и коллеги, правда, обижались за это на него, называли его поступок вывертом, а то и похуже, но никто не подозревал, что он в это время года едет в Зандберг.
— Вы же знаете, я постоянно в разъездах,— сказал Король, ломая голову над тем, как прокомментировать летящего жука, отца на войне и сгоревшую Померанию с точки зрения сегодняшнего дня.
— Во всяком случае,— заметил он,— война никому ничего хорошего не сулит, ни отцу, ни жуку, ни ребенку.
Фрау Мёбиус вздохнула с облегчением: он ей поможет,— и она благодарно кивнула.
— Как нам лучше всего поступить? — спросила она, обводя все вокруг взглядом вполне недвусмысленным.—
В конце концов, это не рядовой день рождения, а вы не рядовой человек.
Она намекнула, что и коллектив жильцов кое-что приготовил, так уж принято, когда наступает круглая дата.
— Мой муж не намного моложе, но после несчастного случая он уже получает пенсию.
Король вдруг взорвался: детские стишки, младенец в коляске, майский жук и война, больной сосед и вдобавок пенсия. Он швырнул тетрадь на стол, разволновавшись, что кто-то распоряжается им из-за даты, которая для него не имеет никакого значения.
— Я еду в Монголию, командировка, меня, значит, здесь не будет.
Однако уже в следующую минуту он пожалел о том, что вспылил, извинился и добавил примирительно:
— Но для ваших заданий часок найдется. Завтра вечером, хорошо?
Фрау Мёбиус кивнула, молча пошла к двери. Король последовал за ней, положил руку ей на плечо и назвал «шефиня, дорогая», как прежде, когда она изо дня в день хозяйничала в его квартире.
— Шеф,— ответила она и вывернулась из-под его руки,— против старости никаких средств нет, хоть по всему свету будете носиться, хоть в Монголию полетите.— Прислонясь к двери, она тихо, с хитрой улыбкой добавила: — А старость на кривой не объедете.
— Ну, ладно, ладно,— откликнулся Король и заставил себя тоже улыбнуться.
За эти годы он о многом говорил с этой женщиной, делился своими переживаниями, а кое-что она знала, потому что у нее были глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Быть может, он меньше обращал внимание на нее, чем она на него.
— На кривой не объедешь, и не нужно,— буркнул он, смущенный ее болтовней, обывательскими рассуждениями, которые терпеть не мог.— Но я еще далеко не пенсионер, тут вы очень ошибаетесь.
Она, кажется, неверно его поняла, открыла дверь и спросила:
— Стало быть, ключ вы мне не оставите?
От волнения голос у нее срывался, звучал пронзительно, со всхлипами. Уже войдя к себе в квартиру, успокоившись немного, она крикнула ему через плечо:
— Тогда мы поставим вам цветы у дверей.
На лестнице, не то сверху, не то снизу, приближались шаги. Пререкались фрау Мёбиус и Король достаточно громко, кто-то покашлял. С грохотом захлопнулась дверь соседки, в квартире Короля зазвонил телефон. Озадаченный, стоял Король на площадке, хотел что-то ответить, хотя бы попытаться рассеять недоразумение. Но не знал, какие приводить доводы, никак не мог отклонить то, что хотел отклонить: день рождения, гостей, цветы.
— Добрый день,— ответил он пожилому человеку, когда тот неспешно, приветливо поздоровался с ним, проходя мимо.
Словно последний глупец, Король задался вопросом: неужели я вдруг стал стариком?
16
Телефон звонил, но Король игнорировал его. На письменном столе, за который он сел, лежал конверт, предназначенный лично ему. Девяносто из ста телефонных звонков предназначались главному редактору, а не Гансу Королю. Случались дни, когда с утра до позднего вечера спрос был только на его должность: интересовались газетой, политикой, вопросами культуры, всякой возможной и невозможной ерундой. Почему же он с готовностью шел на это, год за годом, а вот сейчас изменил самому себе?
Годы вернуть нельзя, ни дня, ни часа; Король ни о чем не жалел. Он опять плавал бы по Лаго-Маджоре, увлекаемый течением, в самой середине озера. Стоило ему закрыть глаза, и он видел контуры туч, которые заволокли солнце, когда надвинулась гроза. Обратно он плыл чуть быстрее, но без спешки и без страха. Вдали, за лесами, в темноте сверкали зарницы, темнота вскоре окутала и его. По воде зашлепали крупные капли дождя и градины, а он нырнул в глубину и мрак, а подплывая к берегу, держал в руке раковину, отливавшую всеми цветами радуги. Был он тогда еще ребенком, наивным мечтателем? Когда все это было? Почему ему так трудно жить в ладу с фактами?
Сине-зелено-красную раковину он сунул в карман штанов, когда отправился странствовать. Но и это он не помнил точно, скорее, чем дольше об этом думал, тем больше сомневался. Где-то — когда он уж наверняка не
был ребенком — он, похлопав по карманам, не нашел в них ни пфеннига, тем более никаких сувениров из тюрьмы в Вальдхейме, которую он покинул после двух лет и одного месяца. Но как же вернулась к нему эта раковина, чтобы напоминать о Лаго-Маджоре, да и обо всем на свете?
Одно время у него, кроме этой раковины, не было ничего — только пистолет, который он, завернув в промасленную бумагу, где-то зарыл. Как-то раз он достал пистолет и, сев в лодку, плыл, пока опять не собралась гроза, на этот раз над Эльбой. Тучи поднимались с двух сторон, с лугов и холмов, словно боевые порядки «клином», военные орды, быстрые конники с карабинами и знаменами. «Хайль Гитлер!» — вопили одни, «Никогда больше не быть войне!» — возглашали другие. Тридцать, а может, сорок раз стрелял он среди этого шума по обрывкам бумаги, которые пускал по течению. Он, правда, видел, как разлетались обрывки обрывков, но точно не знал, попадал он или нет. Ни одного простреленного листка он не смог поймать и с большим трудом привел лодку обратно к берегу.
А потом он вернулся домой, и Марианна, его жена, обняв его, сказала:
— Ты обязательно найдешь работу, а наш мальчик выздоровеет.
В трамвайном депо, где старые вагоны, тоже простреленные во многих местах, ремонтировали, очищали от ржавчины, покрывали желто-золотистым лаком и малевали на них герб Дрездена, Флемминг спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Вопрос, несмотря на дружелюбный тон, был скорее утверждением, порицанием, которое главным образом относилось к Кате.
— Н-да,— ответил Король, в самом деле давным-давно пора было устроить генеральную уборку, они уже в конце прошлой недели хотели этим заняться, но все что-то мешало.— Праздновать? — переспросил он рассеянно, ибо это тоже относилось к тем делам, которые он не считал важными.
Перелистывая тетрадку, которую положила фрау Мёбиус ему на стол, он нашел древнюю считалочку: «Майский жук, лети ко мне, отец твой на войне, а мать в Померании, да Померания сгорела...»
Со времен войны, это знала и соседка, он всякий раз в свой день рождения сбегал, исчезал из квартиры, будь она вылизанной до блеска или нет. Друзья и коллеги, правда, обижались за это на него, называли его поступок вывертом, а то и похуже, но никто не подозревал, что он в это время года едет в Зандберг.
— Вы же знаете, я постоянно в разъездах,— сказал Король, ломая голову над тем, как прокомментировать летящего жука, отца на войне и сгоревшую Померанию с точки зрения сегодняшнего дня.
— Во всяком случае,— заметил он,— война никому ничего хорошего не сулит, ни отцу, ни жуку, ни ребенку.
Фрау Мёбиус вздохнула с облегчением: он ей поможет,— и она благодарно кивнула.
— Как нам лучше всего поступить? — спросила она, обводя все вокруг взглядом вполне недвусмысленным.—
В конце концов, это не рядовой день рождения, а вы не рядовой человек.
Она намекнула, что и коллектив жильцов кое-что приготовил, так уж принято, когда наступает круглая дата.
— Мой муж не намного моложе, но после несчастного случая он уже получает пенсию.
Король вдруг взорвался: детские стишки, младенец в коляске, майский жук и война, больной сосед и вдобавок пенсия. Он швырнул тетрадь на стол, разволновавшись, что кто-то распоряжается им из-за даты, которая для него не имеет никакого значения.
— Я еду в Монголию, командировка, меня, значит, здесь не будет.
Однако уже в следующую минуту он пожалел о том, что вспылил, извинился и добавил примирительно:
— Но для ваших заданий часок найдется. Завтра вечером, хорошо?
Фрау Мёбиус кивнула, молча пошла к двери. Король последовал за ней, положил руку ей на плечо и назвал «шефиня, дорогая», как прежде, когда она изо дня в день хозяйничала в его квартире.
— Шеф,— ответила она и вывернулась из-под его руки,— против старости никаких средств нет, хоть по всему свету будете носиться, хоть в Монголию полетите.— Прислонясь к двери, она тихо, с хитрой улыбкой добавила: — А старость на кривой не объедете.
— Ну, ладно, ладно,— откликнулся Король и заставил себя тоже улыбнуться.
За эти годы он о многом говорил с этой женщиной, делился своими переживаниями, а кое-что она знала, потому что у нее были глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Быть может, он меньше обращал внимание на нее, чем она на него.
— На кривой не объедешь, и не нужно,— буркнул он, смущенный ее болтовней, обывательскими рассуждениями, которые терпеть не мог.— Но я еще далеко не пенсионер, тут вы очень ошибаетесь.
Она, кажется, неверно его поняла, открыла дверь и спросила:
— Стало быть, ключ вы мне не оставите?
От волнения голос у нее срывался, звучал пронзительно, со всхлипами. Уже войдя к себе в квартиру, успокоившись немного, она крикнула ему через плечо:
— Тогда мы поставим вам цветы у дверей.
На лестнице, не то сверху, не то снизу, приближались шаги. Пререкались фрау Мёбиус и Король достаточно громко, кто-то покашлял. С грохотом захлопнулась дверь соседки, в квартире Короля зазвонил телефон. Озадаченный, стоял Король на площадке, хотел что-то ответить, хотя бы попытаться рассеять недоразумение. Но не знал, какие приводить доводы, никак не мог отклонить то, что хотел отклонить: день рождения, гостей, цветы.
— Добрый день,— ответил он пожилому человеку, когда тот неспешно, приветливо поздоровался с ним, проходя мимо.
Словно последний глупец, Король задался вопросом: неужели я вдруг стал стариком?
16
Телефон звонил, но Король игнорировал его. На письменном столе, за который он сел, лежал конверт, предназначенный лично ему. Девяносто из ста телефонных звонков предназначались главному редактору, а не Гансу Королю. Случались дни, когда с утра до позднего вечера спрос был только на его должность: интересовались газетой, политикой, вопросами культуры, всякой возможной и невозможной ерундой. Почему же он с готовностью шел на это, год за годом, а вот сейчас изменил самому себе?
Годы вернуть нельзя, ни дня, ни часа; Король ни о чем не жалел. Он опять плавал бы по Лаго-Маджоре, увлекаемый течением, в самой середине озера. Стоило ему закрыть глаза, и он видел контуры туч, которые заволокли солнце, когда надвинулась гроза. Обратно он плыл чуть быстрее, но без спешки и без страха. Вдали, за лесами, в темноте сверкали зарницы, темнота вскоре окутала и его. По воде зашлепали крупные капли дождя и градины, а он нырнул в глубину и мрак, а подплывая к берегу, держал в руке раковину, отливавшую всеми цветами радуги. Был он тогда еще ребенком, наивным мечтателем? Когда все это было? Почему ему так трудно жить в ладу с фактами?
Сине-зелено-красную раковину он сунул в карман штанов, когда отправился странствовать. Но и это он не помнил точно, скорее, чем дольше об этом думал, тем больше сомневался. Где-то — когда он уж наверняка не
был ребенком — он, похлопав по карманам, не нашел в них ни пфеннига, тем более никаких сувениров из тюрьмы в Вальдхейме, которую он покинул после двух лет и одного месяца. Но как же вернулась к нему эта раковина, чтобы напоминать о Лаго-Маджоре, да и обо всем на свете?
Одно время у него, кроме этой раковины, не было ничего — только пистолет, который он, завернув в промасленную бумагу, где-то зарыл. Как-то раз он достал пистолет и, сев в лодку, плыл, пока опять не собралась гроза, на этот раз над Эльбой. Тучи поднимались с двух сторон, с лугов и холмов, словно боевые порядки «клином», военные орды, быстрые конники с карабинами и знаменами. «Хайль Гитлер!» — вопили одни, «Никогда больше не быть войне!» — возглашали другие. Тридцать, а может, сорок раз стрелял он среди этого шума по обрывкам бумаги, которые пускал по течению. Он, правда, видел, как разлетались обрывки обрывков, но точно не знал, попадал он или нет. Ни одного простреленного листка он не смог поймать и с большим трудом привел лодку обратно к берегу.
А потом он вернулся домой, и Марианна, его жена, обняв его, сказала:
— Ты обязательно найдешь работу, а наш мальчик выздоровеет.
В трамвайном депо, где старые вагоны, тоже простреленные во многих местах, ремонтировали, очищали от ржавчины, покрывали желто-золотистым лаком и малевали на них герб Дрездена, Флемминг спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76