И о Эльбе он говорил, где жил, и о лодке, которую его сын как-то отвязал и переправил на другой берег.
— Он едва не достиг цели,— гордо рассказывал Ганс,— едва не справился без моей помощи.
А под конец, когда Вера была уже у двери, Ганс сказал:
— С ним разлучиться я не в силах, и с тобой тоже. Ты ненавидишь меня за то, что я не могу разом решиться?
— Ты давно все решил,— ответила Вера, прежде чем уйти.— Ненависть и любовь заняли у тебя определенные места. Мое место я найду себе сама.
Ill
ВЗРОСЛЫЙ И РЕБЕНОК
Когда Ганса Короля, главного редактора, спрашивали о его жизни, он вспоминал Лагов, маленький городок у прекраснейшего в мире озера, которое он в шутку называл Лаго-Маджоре, и еще вспоминал Дрезден, но обходил, улыбаясь, молчанием годы и десятилетия, страны и континенты, несомненно наложившие на него свой отпечаток.
— Только то должно попадать в газету, что задевает человека за живое,— говорил он, ибо был одержимым журналистом.
Но крошечный городок Лагов примерно в сорока километрах восточнее Одера,— с замком, когда-то принадлежавшим Мальтийскому ордену (настоящая романтическая декорация для открытой сцены), рядом с которым расположены ныне кемпинг и лодочная станция,— не годился для статьи в газету, разве что для совсем небольшого сообщения. Об этом Ганс Король мог сожалеть, изменить это было не в его силах, разве что он внес бы волевым решением факты личной жизни в производственную сферу, но такое ему и в голову не приходило. Тем не менее Лагов, этот отдаленный городишко, был отправной точкой его рассказов, как только закипала повседневная работа в редакции, а также его рукописей, которые он запирал в самый нижний ящик письменного стола. Лагов был обведен и оставался неизменно обведенным красным кружком на карте жизни Короля, сказочная гавань, откуда началось его бурное странствие, и убежище, где рождались покой или беспокойство — смотря по настроению.
В детстве он будто бы сотни раз переплывал свое Лаго-Маджоре, а в самом глубоком месте нырял до дна; в доказательство он вынес на берег изумительную раковину. Когда он заводил об этом речь, то показывал на раковину, переливающуюся всеми цветами радуги, величиной с кулак, что стояла на его столе, служила пепельницей, куда он, осторожно постукивая по ней трубкой, вытряхивал пепел, и доносила до него колокольный перезвон из глубин легендарной Атлантиды.
— Кто знает наверняка, откуда мы вышли и куда идем?—туманно изрекал он, маскируясь многозначительной улыбкой.
Пока самые младшие из его адептов не предъявляли ему энциклопедические данные: длину и ширину настоящего Лаго-Маджоре, глубину в триста семьдесят два метра, для которой понадобилось бы сверхчеловеческое дыхание, чтобы нырнуть на дно. Коллеги постарше и все чаще и чаще даже друзья реагировали на его фантастические истории ухмылками и насмешками, кое-кого они даже раздражали. В конце концов ему уже надо было прилагать немало усилий, чтобы даже в самом узком кругу относились с доверием и пониманием к обычнейшим фактам его биографии.
Никто не давал ему пятидесяти пяти лет, когда он праздновал свой пятьдесят пятый день рождения, а когда он подошел к шестидесяти и приблизилось время ухода на пенсию, отказа от любимой работы, тут уж не только льстецы покачивали головами:
— Нет, нет, пятьдесят, самое большее два, три годочка сверх того, старше он быть не может,— говорили они, хотя среди них кое-кто надеялся вот-вот сесть в редакторское кресло.
— Да он какой-то чудодейственный курс лечения прошел, какие-то снадобья раздобыл, он же вообще не постарел, напротив, он всех нас переживет.
Король что ни день приходил с новыми планами и идеями и повторял свою любимую поговорку: «А теперь приступим». Среднего роста, коренастый, он очень прямо сидел за письменным столом перед беспорядочными кипами бумаг, копался в них, всегда находил, что искал, какие-то заметки или сообщения агентств, которые другие отложили, чтобы выбросить в корзину.
— Нефть в монгольской части Гоби,— читал он, а читал он без очков, при этом принимая участие в разговорах редакторов, к месту вставлял будто бы второстепенные замечания, остроты.
— По крайней мере на словах мы великие мастера, во всяком случае, готовы на великие подвиги,— иронизировал он, поднимая глаза от текста.— Когда это будет заметно по газете?
Всеми правдами и неправдами он переманил в редакцию несколько лучших журналистов: экономиста Манке, философа Франкеиберга и несостоявшуюся поэтессу Янину Ярош, которая еще студенткой написала несколько баллад о своем городе, чем привлекла к себе всеобщее внимание. Другие сотрудники, которым редко удавалось пробиться в эту команду и на лучшие полосы газеты, именовали их Святая Троица или Ма-Фра-Я, кратко — «мафия». Король подтрунивал над этим и тем охотнее, болтая о всяческих приключениях, предавался романтически-биографическим воспоминаниям.
— В ту пору,— рассказывал он,— когда я плавал по Лаго-Маджоре, я однажды вылез на берег черный-пречерный, весь в нефти.
Он рассмеялся, на него там смотрели, как на какое-то чудо, его пригласили в лучший отель острова Изола Белла, отдраили и надушили. Владелец острова, граф, уже бредил несметным числом бьющих к небу нефтяных фонтанов и баснословным богатством.
— А мне, открывателю, обещал медный грош.— Король опять громко смеялся, смакуя уже известную всем суть рассказа.— А была это всего-навсего колесная мазь или что-то в таком роде. Да что уж могло быть в этом песке?
Вес их споры крутились вокруг газеты и вопроса, что дает тот или иной материал, «за» он или «против». Была работа обязательная и работа желаемая, но материалы, в которых субъективное желание подменяет трезвую оценку действительности, оказывались у Короля в нижнем ящике стола, как и некоторые сомнительные случаи. Единого мнения Святая Троица бывала далеко не всегда, но Королю по праву принадлежало решающее слово:
— Это должно быть сделано, в крайнем случае сделаю я сам.
Если Король чуял шанс обойти другие газеты или, тем более, телевидение и раньше напасть на след какого-нибудь дела, его было не удержать, он не считался с реальными возможностями.
Тут уж Лаго-Маджоре оказывалось всего-навсего безобидной детской купальней, «мафия» переступала все границы фантастики и разума.
— Если в Гоби есть нефть, так почему бы ей не быть и в наших песках? — задавал вопрос Король, зажав в зубах трубку и окутывая дымом свою темноволосую с проседью голову.
Вынырнув из теплых вод воспоминаний, он испытующе-строго оглядывал своих соратников, внезапно переставал шутить и острить. Каждый из сидящих вокруг ждал, что взгляд Короля остановится па нем, что «Ну, Гоби или земля Бранденбург?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Он едва не достиг цели,— гордо рассказывал Ганс,— едва не справился без моей помощи.
А под конец, когда Вера была уже у двери, Ганс сказал:
— С ним разлучиться я не в силах, и с тобой тоже. Ты ненавидишь меня за то, что я не могу разом решиться?
— Ты давно все решил,— ответила Вера, прежде чем уйти.— Ненависть и любовь заняли у тебя определенные места. Мое место я найду себе сама.
Ill
ВЗРОСЛЫЙ И РЕБЕНОК
Когда Ганса Короля, главного редактора, спрашивали о его жизни, он вспоминал Лагов, маленький городок у прекраснейшего в мире озера, которое он в шутку называл Лаго-Маджоре, и еще вспоминал Дрезден, но обходил, улыбаясь, молчанием годы и десятилетия, страны и континенты, несомненно наложившие на него свой отпечаток.
— Только то должно попадать в газету, что задевает человека за живое,— говорил он, ибо был одержимым журналистом.
Но крошечный городок Лагов примерно в сорока километрах восточнее Одера,— с замком, когда-то принадлежавшим Мальтийскому ордену (настоящая романтическая декорация для открытой сцены), рядом с которым расположены ныне кемпинг и лодочная станция,— не годился для статьи в газету, разве что для совсем небольшого сообщения. Об этом Ганс Король мог сожалеть, изменить это было не в его силах, разве что он внес бы волевым решением факты личной жизни в производственную сферу, но такое ему и в голову не приходило. Тем не менее Лагов, этот отдаленный городишко, был отправной точкой его рассказов, как только закипала повседневная работа в редакции, а также его рукописей, которые он запирал в самый нижний ящик письменного стола. Лагов был обведен и оставался неизменно обведенным красным кружком на карте жизни Короля, сказочная гавань, откуда началось его бурное странствие, и убежище, где рождались покой или беспокойство — смотря по настроению.
В детстве он будто бы сотни раз переплывал свое Лаго-Маджоре, а в самом глубоком месте нырял до дна; в доказательство он вынес на берег изумительную раковину. Когда он заводил об этом речь, то показывал на раковину, переливающуюся всеми цветами радуги, величиной с кулак, что стояла на его столе, служила пепельницей, куда он, осторожно постукивая по ней трубкой, вытряхивал пепел, и доносила до него колокольный перезвон из глубин легендарной Атлантиды.
— Кто знает наверняка, откуда мы вышли и куда идем?—туманно изрекал он, маскируясь многозначительной улыбкой.
Пока самые младшие из его адептов не предъявляли ему энциклопедические данные: длину и ширину настоящего Лаго-Маджоре, глубину в триста семьдесят два метра, для которой понадобилось бы сверхчеловеческое дыхание, чтобы нырнуть на дно. Коллеги постарше и все чаще и чаще даже друзья реагировали на его фантастические истории ухмылками и насмешками, кое-кого они даже раздражали. В конце концов ему уже надо было прилагать немало усилий, чтобы даже в самом узком кругу относились с доверием и пониманием к обычнейшим фактам его биографии.
Никто не давал ему пятидесяти пяти лет, когда он праздновал свой пятьдесят пятый день рождения, а когда он подошел к шестидесяти и приблизилось время ухода на пенсию, отказа от любимой работы, тут уж не только льстецы покачивали головами:
— Нет, нет, пятьдесят, самое большее два, три годочка сверх того, старше он быть не может,— говорили они, хотя среди них кое-кто надеялся вот-вот сесть в редакторское кресло.
— Да он какой-то чудодейственный курс лечения прошел, какие-то снадобья раздобыл, он же вообще не постарел, напротив, он всех нас переживет.
Король что ни день приходил с новыми планами и идеями и повторял свою любимую поговорку: «А теперь приступим». Среднего роста, коренастый, он очень прямо сидел за письменным столом перед беспорядочными кипами бумаг, копался в них, всегда находил, что искал, какие-то заметки или сообщения агентств, которые другие отложили, чтобы выбросить в корзину.
— Нефть в монгольской части Гоби,— читал он, а читал он без очков, при этом принимая участие в разговорах редакторов, к месту вставлял будто бы второстепенные замечания, остроты.
— По крайней мере на словах мы великие мастера, во всяком случае, готовы на великие подвиги,— иронизировал он, поднимая глаза от текста.— Когда это будет заметно по газете?
Всеми правдами и неправдами он переманил в редакцию несколько лучших журналистов: экономиста Манке, философа Франкеиберга и несостоявшуюся поэтессу Янину Ярош, которая еще студенткой написала несколько баллад о своем городе, чем привлекла к себе всеобщее внимание. Другие сотрудники, которым редко удавалось пробиться в эту команду и на лучшие полосы газеты, именовали их Святая Троица или Ма-Фра-Я, кратко — «мафия». Король подтрунивал над этим и тем охотнее, болтая о всяческих приключениях, предавался романтически-биографическим воспоминаниям.
— В ту пору,— рассказывал он,— когда я плавал по Лаго-Маджоре, я однажды вылез на берег черный-пречерный, весь в нефти.
Он рассмеялся, на него там смотрели, как на какое-то чудо, его пригласили в лучший отель острова Изола Белла, отдраили и надушили. Владелец острова, граф, уже бредил несметным числом бьющих к небу нефтяных фонтанов и баснословным богатством.
— А мне, открывателю, обещал медный грош.— Король опять громко смеялся, смакуя уже известную всем суть рассказа.— А была это всего-навсего колесная мазь или что-то в таком роде. Да что уж могло быть в этом песке?
Вес их споры крутились вокруг газеты и вопроса, что дает тот или иной материал, «за» он или «против». Была работа обязательная и работа желаемая, но материалы, в которых субъективное желание подменяет трезвую оценку действительности, оказывались у Короля в нижнем ящике стола, как и некоторые сомнительные случаи. Единого мнения Святая Троица бывала далеко не всегда, но Королю по праву принадлежало решающее слово:
— Это должно быть сделано, в крайнем случае сделаю я сам.
Если Король чуял шанс обойти другие газеты или, тем более, телевидение и раньше напасть на след какого-нибудь дела, его было не удержать, он не считался с реальными возможностями.
Тут уж Лаго-Маджоре оказывалось всего-навсего безобидной детской купальней, «мафия» переступала все границы фантастики и разума.
— Если в Гоби есть нефть, так почему бы ей не быть и в наших песках? — задавал вопрос Король, зажав в зубах трубку и окутывая дымом свою темноволосую с проседью голову.
Вынырнув из теплых вод воспоминаний, он испытующе-строго оглядывал своих соратников, внезапно переставал шутить и острить. Каждый из сидящих вокруг ждал, что взгляд Короля остановится па нем, что «Ну, Гоби или земля Бранденбург?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76