Кое-кто смутно чувствовал, что их подхватила некая таинственная, неумолимая сила и несет неведомо куда, точно слепых мух, прилепившихся к бешено вертящемуся колесу. Другим чудилось, будто их опутала огромная паутина и раскинулась она столь широко, сплетена столь хитро, что не понять, не разобрать, где же ее начало и как из нее выпутаться.
Ибо в их спокойном упорядоченном мире что-то вдруг пошло наперекос. Привычный этот мир стал неуправляем. Они — господа и хозяева, они облечены властью и привыкли повелевать, — и вот вдруг кормило управления вырвано у них из рук. И они чувствуют себя странно беспомощными, они уже не способны направлять ход событий, не способны даже выяснить, что же происходит.
Но путями, далекими от их слепого и беспокойного знания, события неумолимо шли к неотвратимой развязке.
В одном из дымных коридоров этого громадного улья встретились двое в касках и сапогах и озабоченно заговорили:
— Нашел?
— Да.
— Где?
— В подвале, начальник. Оказывается, вовсе не на крыше… Тяга все выносит по вентиляционной трубе. А оно все внизу. — Он ткнул большим пальцем себе под ноги.
— Что ж, иди кончай с ним. Тебя учить не надо.
— Плохо дело, начальник. Тут не так-то просто справиться.
— А почему?
— Если затопим подвал, заодно затопим железнодорожные пути на двух уровнях. Сами понимаете, что получится.
Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза. Потом тот, что постарше, мотнул головой и зашагал к лестнице.
— Пошли, — сказал он. — Идем вниз.
Внизу, в недрах земли, была комната, где всегда горел свет и всегда была ночь.
Сейчас там зазвонил телефон, и человек в зеленом козырьке, сидевший за столом, снял трубку.
— Слушаю… А, привет, Майк.
Он внимательно слушал — и вдруг весь напрягся, подался вперед, выхватил изо рта сигарету.
— Черт возьми!.. Где? Над тридцать вторым?.. Хотят затопить тридцать второй путь!.. А, черт!
Глубоко в сотах исполинской скалы горели красные, зеленые, желтые огни, безмолвные в вечной тьме, прекрасные и жгучие, жгучие, как память о горе. Внезапно на всем протяжении слабо мерцающих рельс зеленые и желтые глаза мигнули и взамен вспыхнули предостерегающие красные огни.
В нескольких кварталах отсюда, как раз там, где начинается эта поразительная сеть подземных железнодорожных путей, могучих и сверкающих стальных лент, скорый поезд вдруг остановился, но совсем мягко, — пассажиры, которые уже вставали с мест и готовились выходить, только и почувствовали легкий толчок и даже не подумали, что произошло неладное.
Однако впереди, в будке электрического локомотива, который вел длинный состав на последнем перегоне вдоль реки Гудзон, машинист вгляделся и увидел предупреждающие огни. Увидел смену ярких огней во мраке и выругался:
— Что за черт?
Поезд плавно останавливался, ток был выключен, и глухой вой, который издавали могучие моторы локомотива, разом смолк. Перегнувшись через приборы к своему помощнику, машинист торопливо произнес:
— Что там стряслось, черт подери?
И скорый надолго застыл молчаливой, бессильной стальной махиной, а неподалеку потоки воды мчались меж рельс, и пять сотен мужчин и женщин, оторванных от привычной жизни и унесенных из городов, городишек и поселков, что разбросаны по всему континенту, очутились в каменном плену всего в каких-нибудь пяти минутах от огромной станции, от конца пути, от заветной общей цели — усталые, раздосадованные, полные нетерпенья. А на этой станции их встречали еще сотни людей — и продолжали ждать и, не зная, отчего задержка, беспокоились, тревожились, терялись в догадках.
Меж тем в освобожденном от жителей доме на площадке седьмого этажа черной лестницы пожарные лихорадочно работали топорами. Здесь было не продохнуть от дыма. Обливаясь потом, люди работали в масках, при слабом свете электрических фонариков.
Они уже пробили дверь лифтовой шахты, один опустился на крышу кабины, застрявшей на пол-этажа ниже, и теперь острым топориком старался ее взломать.
— Ну, как, Эд, добрался?
— Ага… вроде… Почти добрался… Вот еще разок стукну.
Он снова взмахнул топором. Громкий треск. И голос:
— Так!.. Обожди… Подай-ка фонарь, Том.
— Что-нибудь видишь?
И не сразу негромкий ответ:
— Ага… Спускаюсь в кабину… Джим, спустись-ка тоже. Ты мне понадобишься.
Короткое молчание, потом снова тихий голос пожарного:
— Так… Я взялся… Ну-ка, Джим, подхватывай под мышки… Готово?.. Так… Том, ты тоже спустись и помоги Джиму… Вот так.
Все вместе они вытащили его из капкана, при свете электрических фонариков с минуту глядели в лицо и бережно опустили на пол — старого, усталого, мертвого и безмерно жалкого.
Эстер Джек подошла к окну аптеки-закусочной и стала всматриваться в огромный дом на другой стороне улицы.
— Что-то там сейчас происходит? — с озадаченным видом сказала она друзьям. — Как по-вашему, все уже кончилось? Потушили?
Темная громада уходящих вверх стен ничего ей не ответила, но по некоторым признакам можно было заключить, что пожар на исходе. По мостовой тянулось уже меньше шлангов, пожарные свертывали их и втаскивали обратно в машины. Другие пожарные выходили из дома со своими инструментами и тоже укладывали их в машины. Мощные насосы еще работали в полную силу, но шланги, соединяющие их с водоразборными колонками, были откручены и вода, которую они качали, поступала откуда-то еще и стремительными потоками изливалась в водостоки. Полиция все еще сдерживала толпу и не пропускала жителей назад в квартиры.
Газетчики, давным-давно прибывшие на место происшествия, теперь уже заходили в аптеку и по телефону передавали сообщения в свои газеты. То была пестрая компания, в поношенных, потертых пиджаках, в помятых шляпах, за ленточки которых засунуты репортерские удостоверения, кое у кого красные носы — верный знак, что немало времени эти люди проводят в кабачках.
По ним и без удостоверений видно было, что они газетчики. Ошибиться тут невозможно. Какой-то усталый взгляд, что-то тусклое, потрепанное во всем облике — и в лице, и в тоне, и в том, как человек ходит, как курит сигарету, даже в том, как мешковато сидят брюки, и особенно в его видавшей виды шляпе, — по всему этому сразу узнаешь представителя прессы.
В них ощущалась некая усталая терпимость, усталое равнодушие, нечто такое, что как бы говорило устало: «Да, знаю, все знаю. Так что у вас? Из-за чего шум-гам?»
И, однако, что-то в них было привлекательное, что-то доброе, хотя уже подпорченное, что-то уже померкло, а некогда горело надеждой и вдохновением, нечто такое, что говорило: «Ну, ясно. Когда-то я думал, оно есть и во мне, я готов был умереть, только бы написать что-нибудь стоящее. А теперь я просто шлюха. Продам лучшего друга, лишь бы раздобыть какую-нибудь историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
Ибо в их спокойном упорядоченном мире что-то вдруг пошло наперекос. Привычный этот мир стал неуправляем. Они — господа и хозяева, они облечены властью и привыкли повелевать, — и вот вдруг кормило управления вырвано у них из рук. И они чувствуют себя странно беспомощными, они уже не способны направлять ход событий, не способны даже выяснить, что же происходит.
Но путями, далекими от их слепого и беспокойного знания, события неумолимо шли к неотвратимой развязке.
В одном из дымных коридоров этого громадного улья встретились двое в касках и сапогах и озабоченно заговорили:
— Нашел?
— Да.
— Где?
— В подвале, начальник. Оказывается, вовсе не на крыше… Тяга все выносит по вентиляционной трубе. А оно все внизу. — Он ткнул большим пальцем себе под ноги.
— Что ж, иди кончай с ним. Тебя учить не надо.
— Плохо дело, начальник. Тут не так-то просто справиться.
— А почему?
— Если затопим подвал, заодно затопим железнодорожные пути на двух уровнях. Сами понимаете, что получится.
Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза. Потом тот, что постарше, мотнул головой и зашагал к лестнице.
— Пошли, — сказал он. — Идем вниз.
Внизу, в недрах земли, была комната, где всегда горел свет и всегда была ночь.
Сейчас там зазвонил телефон, и человек в зеленом козырьке, сидевший за столом, снял трубку.
— Слушаю… А, привет, Майк.
Он внимательно слушал — и вдруг весь напрягся, подался вперед, выхватил изо рта сигарету.
— Черт возьми!.. Где? Над тридцать вторым?.. Хотят затопить тридцать второй путь!.. А, черт!
Глубоко в сотах исполинской скалы горели красные, зеленые, желтые огни, безмолвные в вечной тьме, прекрасные и жгучие, жгучие, как память о горе. Внезапно на всем протяжении слабо мерцающих рельс зеленые и желтые глаза мигнули и взамен вспыхнули предостерегающие красные огни.
В нескольких кварталах отсюда, как раз там, где начинается эта поразительная сеть подземных железнодорожных путей, могучих и сверкающих стальных лент, скорый поезд вдруг остановился, но совсем мягко, — пассажиры, которые уже вставали с мест и готовились выходить, только и почувствовали легкий толчок и даже не подумали, что произошло неладное.
Однако впереди, в будке электрического локомотива, который вел длинный состав на последнем перегоне вдоль реки Гудзон, машинист вгляделся и увидел предупреждающие огни. Увидел смену ярких огней во мраке и выругался:
— Что за черт?
Поезд плавно останавливался, ток был выключен, и глухой вой, который издавали могучие моторы локомотива, разом смолк. Перегнувшись через приборы к своему помощнику, машинист торопливо произнес:
— Что там стряслось, черт подери?
И скорый надолго застыл молчаливой, бессильной стальной махиной, а неподалеку потоки воды мчались меж рельс, и пять сотен мужчин и женщин, оторванных от привычной жизни и унесенных из городов, городишек и поселков, что разбросаны по всему континенту, очутились в каменном плену всего в каких-нибудь пяти минутах от огромной станции, от конца пути, от заветной общей цели — усталые, раздосадованные, полные нетерпенья. А на этой станции их встречали еще сотни людей — и продолжали ждать и, не зная, отчего задержка, беспокоились, тревожились, терялись в догадках.
Меж тем в освобожденном от жителей доме на площадке седьмого этажа черной лестницы пожарные лихорадочно работали топорами. Здесь было не продохнуть от дыма. Обливаясь потом, люди работали в масках, при слабом свете электрических фонариков.
Они уже пробили дверь лифтовой шахты, один опустился на крышу кабины, застрявшей на пол-этажа ниже, и теперь острым топориком старался ее взломать.
— Ну, как, Эд, добрался?
— Ага… вроде… Почти добрался… Вот еще разок стукну.
Он снова взмахнул топором. Громкий треск. И голос:
— Так!.. Обожди… Подай-ка фонарь, Том.
— Что-нибудь видишь?
И не сразу негромкий ответ:
— Ага… Спускаюсь в кабину… Джим, спустись-ка тоже. Ты мне понадобишься.
Короткое молчание, потом снова тихий голос пожарного:
— Так… Я взялся… Ну-ка, Джим, подхватывай под мышки… Готово?.. Так… Том, ты тоже спустись и помоги Джиму… Вот так.
Все вместе они вытащили его из капкана, при свете электрических фонариков с минуту глядели в лицо и бережно опустили на пол — старого, усталого, мертвого и безмерно жалкого.
Эстер Джек подошла к окну аптеки-закусочной и стала всматриваться в огромный дом на другой стороне улицы.
— Что-то там сейчас происходит? — с озадаченным видом сказала она друзьям. — Как по-вашему, все уже кончилось? Потушили?
Темная громада уходящих вверх стен ничего ей не ответила, но по некоторым признакам можно было заключить, что пожар на исходе. По мостовой тянулось уже меньше шлангов, пожарные свертывали их и втаскивали обратно в машины. Другие пожарные выходили из дома со своими инструментами и тоже укладывали их в машины. Мощные насосы еще работали в полную силу, но шланги, соединяющие их с водоразборными колонками, были откручены и вода, которую они качали, поступала откуда-то еще и стремительными потоками изливалась в водостоки. Полиция все еще сдерживала толпу и не пропускала жителей назад в квартиры.
Газетчики, давным-давно прибывшие на место происшествия, теперь уже заходили в аптеку и по телефону передавали сообщения в свои газеты. То была пестрая компания, в поношенных, потертых пиджаках, в помятых шляпах, за ленточки которых засунуты репортерские удостоверения, кое у кого красные носы — верный знак, что немало времени эти люди проводят в кабачках.
По ним и без удостоверений видно было, что они газетчики. Ошибиться тут невозможно. Какой-то усталый взгляд, что-то тусклое, потрепанное во всем облике — и в лице, и в тоне, и в том, как человек ходит, как курит сигарету, даже в том, как мешковато сидят брюки, и особенно в его видавшей виды шляпе, — по всему этому сразу узнаешь представителя прессы.
В них ощущалась некая усталая терпимость, усталое равнодушие, нечто такое, что как бы говорило устало: «Да, знаю, все знаю. Так что у вас? Из-за чего шум-гам?»
И, однако, что-то в них было привлекательное, что-то доброе, хотя уже подпорченное, что-то уже померкло, а некогда горело надеждой и вдохновением, нечто такое, что говорило: «Ну, ясно. Когда-то я думал, оно есть и во мне, я готов был умереть, только бы написать что-нибудь стоящее. А теперь я просто шлюха. Продам лучшего друга, лишь бы раздобыть какую-нибудь историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204