Четыре дня назад послал ей записку с подробными наставлениями насчет своих похорон — он ни за что не хочет, чтобы его сожгли. А третьего дня вышел в пижаме и со всеми нами простился. Заявил, что больше ему не жить, все кончено. Ну, а сегодня он передумал и решил одеться и пойти к вам на прием.
Мэри Хук опять добродушно рассмеялась, комически пожала плечами, покачала головой и смешалась с толпою гостей. А миссис Джек, все еще с несколько озабоченным лицом, обернулась к Джейку Абрамсону, который подошел к ней в конце этого странного разговора и уже минуту-другую ласково поглаживал ее руку.
Невоздержанность наложила на Джейка Абрамсона неизгладимую печать. Это был изнеженный, сластолюбивый, изрядно потрепанный жизнью старик с лицом хищной птицы. Но, как ни странно, лицо это не лишено было своеобразной притягательной силы. Оно дышало и бесконечным терпением, и какой-то цинической умудренностью, и усталым юмором. Казалось, этот человек умеет по-отечески все на свете понять. Словно он безмерно старый и усталый посланник жизни — и жил так долго, повидал так много, изъездил столько разных стран, что даже носить фрак ему так же привычно, как дышать, он держится с такой усталой, небрежной грацией, словно во фраке и родился.
Несколько минут назад, отдав горничной пальто и шелковый цилиндр, он утомленной походкой вошел в гостиную и направился к хозяйке. Сразу видно было, что он относится к Эстер Джек с неподдельной нежностью. Пока она беседовала с Мэри Хук, он молча заботливо глядел на нее, словно благодушный ястреб. Он не сводил глаз с ее лица. Под крючковатым носом пряталась улыбка; потом он взял морщинистой лапой ее маленькую руку и принялся легонько поглаживать атласную кожу повыше кисти. Была в этом и откровенная стариковская ленивая чувственность, и в то же время удивительная отеческая мягкость. Видно было, что этот человек обладал на своем веку многими прелестными женщинами и еще не разучился их ценить и восхищаться ими, но уже перешел от сильных страстей к родственной благожелательности.
И так же отечески благожелательно он заговорил.
— Вы премило выглядите! — сказал он. — Вы нынче прехорошенькая! — Он все улыбался своей ястребиной улыбкой и все поглаживал руку миссис Джек. — Цветет, как роза! — докончил он, по-прежнему не сводя с нее стариковских усталых глаз.
— О, это вы, Джейк! — удивленно и радостно воскликнула она, словно только сейчас его заметила. — Как мило, что вы пришли! Я и не знала, что вы вернулись. Я думала, вы еще в Европе.
— Был, да сплыл! — усмехнулся старик.
— Вы чудно выглядите, Джейк! Путешествие пошло вам на пользу. Вы похудели. Наверно, лечились в Карлсбаде, да?
— Нет, я не лечился, — с важностью сообщил старик. — Я соблюдал убиету…
Эстер Джек бурно расхохоталась. Вся красная, еле держась на ногах, она ухватилась за Роберту Хайлпринн и беспомощно простонала:
— О, господи! Нет, ты слышала? Он сидел на диете! Ручаюсь, она его чуть не прикончила! Ведь он так любит поесть!
Мисс Хайлпринн превесело фыркнула, по приветливому лицу ее расплылась широчайшая улыбка, так что глаза превратились в чуть заметные щелочки.
— Я соблюдал убиету с самого отъезда, — сказал Джейк. — Уезжал я совсем больной. А вернулся на английском пароходе, — докончил он самым грустным тоном, но с такой многозначительной усмешкой, что обе женщины неудержимо расхохотались.
— Ох, Джейк! — воскликнула Эстер. — Как же вы, бедняжка, исстрадались! Я ведь знаю, вы всегда не слишком жаловали английскую кухню!
— Ну, теперь я ее жалую еще в десять раз меньше, — горестно и покорно молвил старик.
Она опять зашлась от смеха, потом насилу выговорила:
— Брюссельская капуста?
— Она самая, — пресерьезно подтвердил Джейк. — Та же самая, которой меня там кормили десять лет назад. В эту поездку я у них видел брюссельскую капусту, которой место в Британском музее. И еще они кормят все той же доброй старой рыбой, — прибавил он, многозначительно усмехаясь.
— Рыбка из Мертвого моря? — проворковала Роберта Хайлпринн и расплылась в улыбке и стала похожа на Будду.
— Нет, — печально возразил старик, — рыба Мертвого моря для них недостаточно мертвая. Теперь они подают на стол вареную фланель — да еще под добрым старым соусом!.. Помните этот их прекрасный соус? — И он так ехидно усмехнулся, что миссис Джек снова вся затряслась в приступе неодолимой веселости.
— Это вы про тот жуткий… безвкусный… мутно-желтый клейстер? — спросила она сквозь смех.
— Вот именно. — Старик устало покивал, у него был облик утомленного жизнью мудреца. — Вот именно… Вы угадали… Они и сейчас кормят тем соусом… Так что всю обратную дорогу я сидел на убиете! — Впервые с начала разговора в его томном голосе послышалась нотка оживления. — Карлсбад просто ничто по сравнению с убиетой, которую мне пришлось выдержать на английском пароходе. — Он чуть помедлил, усталые глаза его блеснули язвительной насмешкой. — Такая еда годится только для несчастных христиан.
Это упоминание об иноплеменниках, в котором сквозила пренебрежительная усмешка, как-то по особенному соединило всех троих, и внезапно они предстали в новом свете. На губах старика играла чуть заметная умная и холодная улыбка, а женщины веселились безмерно, и все они отлично понимали друг друга. И теперь видно было, что они по-настоящему заодно — дети древнего, одаренного, всезнающего племени, — и со стороны, отчужденно, с насмешливым презрением глядят на темных и невежественных людей иной, низшей породы, не причастных к их познаниям, не отмеченных той же печатью. И тотчас оно миновало — мгновенье, в котором сказалась их извечная обособленность. На лицах женщин теперь светилась лишь спокойная улыбка, все трое вновь принадлежали всему миру.
— Бедняжка Джейк! — сочувственно промолвила Эстер. — И худо же вам было! — И вдруг, вспомнив, восторженно воскликнула: — А Карлсбад красив просто до невозможности, правда?.. Знаете, ведь когда-то мы с Берти там побывали! — При этих словах она ласково взяла Роберту под руку и весело, оживленно продолжала: — Я вам никогда не рассказывала о той поездке, Джейк?.. Это было чудесно! О, господи! — громко рассмеялась она и повернулась к улыбающейся подруге. — Разве можно забыть те первые три-четыре дня, Берти? Помнишь, какие мы были голодные? Думали, что больше не выдержим! Вот был ужас, правда? — И серьезно, даже с недоумением попыталась объяснить: — А потом… сама не знаю… это очень странно… но мы как-то привыкли, правда, Берти? Первые дни были просто ужасные, а потом стало вроде как все равно. Наверно, от слабости, что ли… Я знаю только, что мы с Берти три недели не вставали с постели — и после первых дней это было уже не так страшно. — Она вдруг от души рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
Мэри Хук опять добродушно рассмеялась, комически пожала плечами, покачала головой и смешалась с толпою гостей. А миссис Джек, все еще с несколько озабоченным лицом, обернулась к Джейку Абрамсону, который подошел к ней в конце этого странного разговора и уже минуту-другую ласково поглаживал ее руку.
Невоздержанность наложила на Джейка Абрамсона неизгладимую печать. Это был изнеженный, сластолюбивый, изрядно потрепанный жизнью старик с лицом хищной птицы. Но, как ни странно, лицо это не лишено было своеобразной притягательной силы. Оно дышало и бесконечным терпением, и какой-то цинической умудренностью, и усталым юмором. Казалось, этот человек умеет по-отечески все на свете понять. Словно он безмерно старый и усталый посланник жизни — и жил так долго, повидал так много, изъездил столько разных стран, что даже носить фрак ему так же привычно, как дышать, он держится с такой усталой, небрежной грацией, словно во фраке и родился.
Несколько минут назад, отдав горничной пальто и шелковый цилиндр, он утомленной походкой вошел в гостиную и направился к хозяйке. Сразу видно было, что он относится к Эстер Джек с неподдельной нежностью. Пока она беседовала с Мэри Хук, он молча заботливо глядел на нее, словно благодушный ястреб. Он не сводил глаз с ее лица. Под крючковатым носом пряталась улыбка; потом он взял морщинистой лапой ее маленькую руку и принялся легонько поглаживать атласную кожу повыше кисти. Была в этом и откровенная стариковская ленивая чувственность, и в то же время удивительная отеческая мягкость. Видно было, что этот человек обладал на своем веку многими прелестными женщинами и еще не разучился их ценить и восхищаться ими, но уже перешел от сильных страстей к родственной благожелательности.
И так же отечески благожелательно он заговорил.
— Вы премило выглядите! — сказал он. — Вы нынче прехорошенькая! — Он все улыбался своей ястребиной улыбкой и все поглаживал руку миссис Джек. — Цветет, как роза! — докончил он, по-прежнему не сводя с нее стариковских усталых глаз.
— О, это вы, Джейк! — удивленно и радостно воскликнула она, словно только сейчас его заметила. — Как мило, что вы пришли! Я и не знала, что вы вернулись. Я думала, вы еще в Европе.
— Был, да сплыл! — усмехнулся старик.
— Вы чудно выглядите, Джейк! Путешествие пошло вам на пользу. Вы похудели. Наверно, лечились в Карлсбаде, да?
— Нет, я не лечился, — с важностью сообщил старик. — Я соблюдал убиету…
Эстер Джек бурно расхохоталась. Вся красная, еле держась на ногах, она ухватилась за Роберту Хайлпринн и беспомощно простонала:
— О, господи! Нет, ты слышала? Он сидел на диете! Ручаюсь, она его чуть не прикончила! Ведь он так любит поесть!
Мисс Хайлпринн превесело фыркнула, по приветливому лицу ее расплылась широчайшая улыбка, так что глаза превратились в чуть заметные щелочки.
— Я соблюдал убиету с самого отъезда, — сказал Джейк. — Уезжал я совсем больной. А вернулся на английском пароходе, — докончил он самым грустным тоном, но с такой многозначительной усмешкой, что обе женщины неудержимо расхохотались.
— Ох, Джейк! — воскликнула Эстер. — Как же вы, бедняжка, исстрадались! Я ведь знаю, вы всегда не слишком жаловали английскую кухню!
— Ну, теперь я ее жалую еще в десять раз меньше, — горестно и покорно молвил старик.
Она опять зашлась от смеха, потом насилу выговорила:
— Брюссельская капуста?
— Она самая, — пресерьезно подтвердил Джейк. — Та же самая, которой меня там кормили десять лет назад. В эту поездку я у них видел брюссельскую капусту, которой место в Британском музее. И еще они кормят все той же доброй старой рыбой, — прибавил он, многозначительно усмехаясь.
— Рыбка из Мертвого моря? — проворковала Роберта Хайлпринн и расплылась в улыбке и стала похожа на Будду.
— Нет, — печально возразил старик, — рыба Мертвого моря для них недостаточно мертвая. Теперь они подают на стол вареную фланель — да еще под добрым старым соусом!.. Помните этот их прекрасный соус? — И он так ехидно усмехнулся, что миссис Джек снова вся затряслась в приступе неодолимой веселости.
— Это вы про тот жуткий… безвкусный… мутно-желтый клейстер? — спросила она сквозь смех.
— Вот именно. — Старик устало покивал, у него был облик утомленного жизнью мудреца. — Вот именно… Вы угадали… Они и сейчас кормят тем соусом… Так что всю обратную дорогу я сидел на убиете! — Впервые с начала разговора в его томном голосе послышалась нотка оживления. — Карлсбад просто ничто по сравнению с убиетой, которую мне пришлось выдержать на английском пароходе. — Он чуть помедлил, усталые глаза его блеснули язвительной насмешкой. — Такая еда годится только для несчастных христиан.
Это упоминание об иноплеменниках, в котором сквозила пренебрежительная усмешка, как-то по особенному соединило всех троих, и внезапно они предстали в новом свете. На губах старика играла чуть заметная умная и холодная улыбка, а женщины веселились безмерно, и все они отлично понимали друг друга. И теперь видно было, что они по-настоящему заодно — дети древнего, одаренного, всезнающего племени, — и со стороны, отчужденно, с насмешливым презрением глядят на темных и невежественных людей иной, низшей породы, не причастных к их познаниям, не отмеченных той же печатью. И тотчас оно миновало — мгновенье, в котором сказалась их извечная обособленность. На лицах женщин теперь светилась лишь спокойная улыбка, все трое вновь принадлежали всему миру.
— Бедняжка Джейк! — сочувственно промолвила Эстер. — И худо же вам было! — И вдруг, вспомнив, восторженно воскликнула: — А Карлсбад красив просто до невозможности, правда?.. Знаете, ведь когда-то мы с Берти там побывали! — При этих словах она ласково взяла Роберту под руку и весело, оживленно продолжала: — Я вам никогда не рассказывала о той поездке, Джейк?.. Это было чудесно! О, господи! — громко рассмеялась она и повернулась к улыбающейся подруге. — Разве можно забыть те первые три-четыре дня, Берти? Помнишь, какие мы были голодные? Думали, что больше не выдержим! Вот был ужас, правда? — И серьезно, даже с недоумением попыталась объяснить: — А потом… сама не знаю… это очень странно… но мы как-то привыкли, правда, Берти? Первые дни были просто ужасные, а потом стало вроде как все равно. Наверно, от слабости, что ли… Я знаю только, что мы с Берти три недели не вставали с постели — и после первых дней это было уже не так страшно. — Она вдруг от души рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204