Но самое заметное – большая, до потолка, коллекция древесных грибов в плоских застекленных ящиках. Я сразу натыкаюсь глазами на экземпляр hepatica, ссохшийся, пожухший и как будто обглоданный.
– Знаешь, Леша, – говорю я, продолжая разглядывать ящики. – Спасибо за честь, но скажи Дусе, чтоб она не жарила сегодня твой гриб. Возьми его лучше себе в коллекцию. А я не такой уж любитель грибов.
В ответ слышу благодарное урчание. Затем звякание – Алешка наливает из графина воду. Пьет, хочет успокоиться. Успокоиться для Алешки означает вновь обрести способность смеяться.
– Лешка, аврал…
Я оборачиваюсь.
– Что случилось?
– Дуреха Галка увидела пьяного Илюшку и влепила ему пощечину. – Алешка скалит свои щербатые зубы, и, к стыду моему, до меня не сразу доходит серьезность происшедшего.
– При тебе?
– При мне и при Дуське. Я Илью не оправдываю, был он видом гнусен и отвратительно кривлялся. Надо сказать, хряснула она его не символически. Ядро Галочка толкает только на метр хуже всесоюзного рекорда.
– Ну и что Илья?
– Сразу протрезвел. Потрогал щеку, улыбнулся. Лешка, ты бы видел эту улыбку… Помолчал и говорит: «Последышем был, ставленником чьим-то был, но по морде еще не били…» Тут Галка очухалась, завопила «прости», кинулась к нему, а Илюшка от нее как от змеи: «Не подходи. Ты такое же дерьмо, как твой отец…» Галка сдуру снова завелась: «Как ты смеешь…» А Илья: «Ах так, не смею? Так вот знай: твой почтенный папаша из осколков моей кандидатской диссертации строит себе докторскую».
Трррррах!
– Ты думаешь, это правда? – спрашиваю я, холодея.
– Я болван, – сокрушенно говорит Алексей. – Я должен был догадаться раньше.
На минуту мы замолкаем. За эту минуту я успеваю очень многое. Суммировать все доселе мне известное и сделать вывод: Илья не соврал. На миг почувствовать облегчение: уж теперь-то Бета освободит меня от данного слова. Отвергнуть это облегчение как чувство пошлое и эгоистическое. И наконец, ощутить потребность в немедленном действии.
– Что делать, Леша? – говорю я.
Алеша фыркает.
– Если речь идет о принципале, тебе лучше знать. Я ведь не слышал, о чем вы договаривались.
– Теперь это уже не имеет значения. С человеком, способным на научный плагиат, я не хочу иметь никакого дела.
– Не иметь дела проще всего. А вот попробуй доказать. В наш век избыточной информации это становится все труднее. Это в начале века было принято ссылаться на всех своих предшественников, кто бы они ни были, печатать их фамилии латинскими буквами и склонять через апостроф. Теперь во всем мире это пройденный этап. Цитируются только авторитеты, а мелкую сошку раскавычивают без лишних церемоний. К чести покойного Паши, он никогда так не делал.
– Если вспомнишь, я тоже.
– Ты поступал не лучше. Раздаривал то, что у других вымогают.
– Есть некоторая разница?
– Есть. Результат тот же: новый вид интеллектуального паразитизма. Можешь быть уверен, наш общий друг настолько убежден в закономерности такого порядка, что не чувствует никакой вины перед Ильей. Да и к тебе не питает особой благодарности. Говорил он тебе нынче – век буду помнить, как ты мне помогал, ну и все прочее?
– Говорил.
– Можешь верить. Этого он тебе никогда не забудет.
Алешка ржет, и я терпеливо пережидаю приступ его веселья.
– Скажешь, циник? Сейчас ты услышишь нечто еще более циничное. Тверд человек или просто жесток, умен или всего лишь хитер, принципиален или только послушен – по этим вопросам не всегда удается достигнуть общей точки зрения. Но когда человек залезает в чужой карман, это как-то всех объединяет. Вот тут-то и надо ловить момент и брать его голыми руками. Николая Митрофановича, положим, голыми руками не возьмешь, но против чепе и он не устоит… Короче говоря, я хочу, чтоб Илья подтвердил свои слова официально. Это позволит мне дать ход делу и выступить против нашего общего друга с открытым забралом. Задача совсем не простая, потому как Николай Митрофанович не пальцем делан и способен перейти в контрнаступление…
– Стоп! – прерываю я Алешку. – Ты уже говорил об этом с Ильей?
– За кого ты меня принимаешь? Не посоветовавшись с тобой и с Бетой – ни слова.
– Тогда рассмотрим варианты. Они могут помириться.
– Исключено.
– Когда человек любит, он прощает многое.
– Милые бранятся – только тешатся? Неужели и ты, Леша, до такой степени во власти расхожих истин? Потому и не простит, что любит. Для Ильи разрыв – катастрофа во всех отношениях, но чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что гордость есть даже у собак и лошадей. А человеку свойственно из-за этого малоисследованного чувства в отдельных случаях презреть и материальный интерес, и любовную страсть, и даже инстинкт самосохранения. Что ты скалишься? – взвивается он, поймав мою улыбку. – Нехорошо смеяться над бедным бушменом.
Улыбаюсь я не потому, что Алешка говорит нечто для меня неожиданное. Наоборот, меня забавляет сходство с моими недавними мыслями.
– Прости, Лешенька, – говорю я. – Не обращай внимания. Ты абсолютно прав.
– К сожалению. А Илюшка такой же человек, как все. Энное количество оплеух он уже перенес. Эта – критическая.
– В таком случае предстоит борьба.
– Угу, – отзывается Алешка. Он встает, подходит к двери и выглядывает в сени. Перехватив мой удивленный взгляд, смеется. – Предосторожность никогда не лишняя. Николай Митрофанович, конечно, не унизится до стояния под дверью, но Серафима Семеновна – дама чрезвычайно любознательная. Я спокоен только тогда, когда слышу стук ее машинки… – В сенях никого нет, и Алексей возвращается. – Надо срочно поговорить с Бетой.
– Конечно, – говорю я. – Но мы с тобой уже не студенты и, прежде чем лезть в драку, должны взвесить шансы. Ты уверен, что Илья согласится?
– Уверен. Теперь у него нет другого выхода.
– Уверен на сто процентов?
– На девяносто девять. Один процент всегда надо держать в запасе в расчете на завихрения и сложность человеческой натуры.
– Ты уверен, что он сумеет доказать свои слова?
– Уверен. А ты ему поможешь.
– Каким образом?
– Не может быть, чтоб у тебя в лаборатории не осталось каких-то следов его погибшей диссертации.
Я задумываюсь.
– В лаборатории вряд ли. Скорее дома.
– Кстати, если очень припрет, ты сможешь доказать, что и кандидатская…
Но тут что-то во мне решительно восстает.
– Нет, – говорю я твердо. – На это не рассчитывай.
– Почему?
– Потому что я помогал ему по доброй воле. И еще потому, что к этому причастен Паша. Оставим в покое мертвых.
– Согласен. Tertio?
– Третье – надо поговорить с Бетой. Решающее слово за ней.
Алешка решительно поднимается, и мы вместе выходим на крыльцо. Искать Бету не приходится, она выходит из директорской квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
– Знаешь, Леша, – говорю я, продолжая разглядывать ящики. – Спасибо за честь, но скажи Дусе, чтоб она не жарила сегодня твой гриб. Возьми его лучше себе в коллекцию. А я не такой уж любитель грибов.
В ответ слышу благодарное урчание. Затем звякание – Алешка наливает из графина воду. Пьет, хочет успокоиться. Успокоиться для Алешки означает вновь обрести способность смеяться.
– Лешка, аврал…
Я оборачиваюсь.
– Что случилось?
– Дуреха Галка увидела пьяного Илюшку и влепила ему пощечину. – Алешка скалит свои щербатые зубы, и, к стыду моему, до меня не сразу доходит серьезность происшедшего.
– При тебе?
– При мне и при Дуське. Я Илью не оправдываю, был он видом гнусен и отвратительно кривлялся. Надо сказать, хряснула она его не символически. Ядро Галочка толкает только на метр хуже всесоюзного рекорда.
– Ну и что Илья?
– Сразу протрезвел. Потрогал щеку, улыбнулся. Лешка, ты бы видел эту улыбку… Помолчал и говорит: «Последышем был, ставленником чьим-то был, но по морде еще не били…» Тут Галка очухалась, завопила «прости», кинулась к нему, а Илюшка от нее как от змеи: «Не подходи. Ты такое же дерьмо, как твой отец…» Галка сдуру снова завелась: «Как ты смеешь…» А Илья: «Ах так, не смею? Так вот знай: твой почтенный папаша из осколков моей кандидатской диссертации строит себе докторскую».
Трррррах!
– Ты думаешь, это правда? – спрашиваю я, холодея.
– Я болван, – сокрушенно говорит Алексей. – Я должен был догадаться раньше.
На минуту мы замолкаем. За эту минуту я успеваю очень многое. Суммировать все доселе мне известное и сделать вывод: Илья не соврал. На миг почувствовать облегчение: уж теперь-то Бета освободит меня от данного слова. Отвергнуть это облегчение как чувство пошлое и эгоистическое. И наконец, ощутить потребность в немедленном действии.
– Что делать, Леша? – говорю я.
Алеша фыркает.
– Если речь идет о принципале, тебе лучше знать. Я ведь не слышал, о чем вы договаривались.
– Теперь это уже не имеет значения. С человеком, способным на научный плагиат, я не хочу иметь никакого дела.
– Не иметь дела проще всего. А вот попробуй доказать. В наш век избыточной информации это становится все труднее. Это в начале века было принято ссылаться на всех своих предшественников, кто бы они ни были, печатать их фамилии латинскими буквами и склонять через апостроф. Теперь во всем мире это пройденный этап. Цитируются только авторитеты, а мелкую сошку раскавычивают без лишних церемоний. К чести покойного Паши, он никогда так не делал.
– Если вспомнишь, я тоже.
– Ты поступал не лучше. Раздаривал то, что у других вымогают.
– Есть некоторая разница?
– Есть. Результат тот же: новый вид интеллектуального паразитизма. Можешь быть уверен, наш общий друг настолько убежден в закономерности такого порядка, что не чувствует никакой вины перед Ильей. Да и к тебе не питает особой благодарности. Говорил он тебе нынче – век буду помнить, как ты мне помогал, ну и все прочее?
– Говорил.
– Можешь верить. Этого он тебе никогда не забудет.
Алешка ржет, и я терпеливо пережидаю приступ его веселья.
– Скажешь, циник? Сейчас ты услышишь нечто еще более циничное. Тверд человек или просто жесток, умен или всего лишь хитер, принципиален или только послушен – по этим вопросам не всегда удается достигнуть общей точки зрения. Но когда человек залезает в чужой карман, это как-то всех объединяет. Вот тут-то и надо ловить момент и брать его голыми руками. Николая Митрофановича, положим, голыми руками не возьмешь, но против чепе и он не устоит… Короче говоря, я хочу, чтоб Илья подтвердил свои слова официально. Это позволит мне дать ход делу и выступить против нашего общего друга с открытым забралом. Задача совсем не простая, потому как Николай Митрофанович не пальцем делан и способен перейти в контрнаступление…
– Стоп! – прерываю я Алешку. – Ты уже говорил об этом с Ильей?
– За кого ты меня принимаешь? Не посоветовавшись с тобой и с Бетой – ни слова.
– Тогда рассмотрим варианты. Они могут помириться.
– Исключено.
– Когда человек любит, он прощает многое.
– Милые бранятся – только тешатся? Неужели и ты, Леша, до такой степени во власти расхожих истин? Потому и не простит, что любит. Для Ильи разрыв – катастрофа во всех отношениях, но чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что гордость есть даже у собак и лошадей. А человеку свойственно из-за этого малоисследованного чувства в отдельных случаях презреть и материальный интерес, и любовную страсть, и даже инстинкт самосохранения. Что ты скалишься? – взвивается он, поймав мою улыбку. – Нехорошо смеяться над бедным бушменом.
Улыбаюсь я не потому, что Алешка говорит нечто для меня неожиданное. Наоборот, меня забавляет сходство с моими недавними мыслями.
– Прости, Лешенька, – говорю я. – Не обращай внимания. Ты абсолютно прав.
– К сожалению. А Илюшка такой же человек, как все. Энное количество оплеух он уже перенес. Эта – критическая.
– В таком случае предстоит борьба.
– Угу, – отзывается Алешка. Он встает, подходит к двери и выглядывает в сени. Перехватив мой удивленный взгляд, смеется. – Предосторожность никогда не лишняя. Николай Митрофанович, конечно, не унизится до стояния под дверью, но Серафима Семеновна – дама чрезвычайно любознательная. Я спокоен только тогда, когда слышу стук ее машинки… – В сенях никого нет, и Алексей возвращается. – Надо срочно поговорить с Бетой.
– Конечно, – говорю я. – Но мы с тобой уже не студенты и, прежде чем лезть в драку, должны взвесить шансы. Ты уверен, что Илья согласится?
– Уверен. Теперь у него нет другого выхода.
– Уверен на сто процентов?
– На девяносто девять. Один процент всегда надо держать в запасе в расчете на завихрения и сложность человеческой натуры.
– Ты уверен, что он сумеет доказать свои слова?
– Уверен. А ты ему поможешь.
– Каким образом?
– Не может быть, чтоб у тебя в лаборатории не осталось каких-то следов его погибшей диссертации.
Я задумываюсь.
– В лаборатории вряд ли. Скорее дома.
– Кстати, если очень припрет, ты сможешь доказать, что и кандидатская…
Но тут что-то во мне решительно восстает.
– Нет, – говорю я твердо. – На это не рассчитывай.
– Почему?
– Потому что я помогал ему по доброй воле. И еще потому, что к этому причастен Паша. Оставим в покое мертвых.
– Согласен. Tertio?
– Третье – надо поговорить с Бетой. Решающее слово за ней.
Алешка решительно поднимается, и мы вместе выходим на крыльцо. Искать Бету не приходится, она выходит из директорской квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134