ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Но у Павла Дмитриевича было еще одно качество – он держал Институт вот так. – Вдовин показывает как, кулачище у него впечатляющий. – По силам ли это Елизавете Игнатьевне?
Вопрос риторический, и я вправе не спешить с ответом.
– Теперь о тебе. Слушай, Олег. – Вдовин разжимает кулак, прикладывает ладонь к левой стороне груди, и в его голосе появляется нечто похожее на сердечность. – Не такой я чурбан, чтоб не помнить, чем я тебе обязан. Я всегда считал тебя вторым, после Успенского, человеком в Институте, и будь у тебя другой характер, вопрос о преемнике решался бы сам собой. Но в наше время наука – занятие не для талантливых одиночек, это процесс коллективный, целенаправленный и при этом чрезвычайно дорогостоящий. Ученый без вкуса к организационной деятельности не может возглавлять большой научный коллектив. У тебя этого вкуса нет, ты забрался в башню из слоновой кости и, как выражается твой дружок Алмазов, витаешь в эмпиреях. Не прими мои слова в укор: ты гораздо ценнее как блестящий хирург, как генератор научных идей, а уж проводить их в жизнь – дело таких ломовых лошадей, как я.
Он делает паузу в расчете на реплику с моей стороны, но я бестактно молчу.
Схема, в общем, ясна. Бете отводится почетное место в красном углу. Она – та икона, на которую всякий входящий должен перекреститься, с тем чтоб в дальнейшем не обращать на нее никакого внимания. Ее задача – открывать торжественные заседания и писать предисловия к сборникам. Она может принимать знатных гостей в кабинете карельской березы, под украшенным лентами портретом своего мужа, желательно только, чтобы она не говорила при этом ничего обязывающего, не посоветовавшись предварительно с ломовой лошадью. Если она захочет продолжать начатые вместе с мужем исследования, она может рассчитывать на лабораторное снабжение в первую очередь, и уж ей-то не придется высиживать под дверью у Сергея Николаевича или ловить его в коридоре. А чтоб ее не беспокоили и не отвлекали, оставить ей один телефонный аппарат, а все остальные перенести в кабинет одного из заместителей. Какого? Того, кто готов взять на себя этот тяжкий крест.
Мое место в схеме также четко определено. В масштабе своей лаборатории я – полный хозяин, и это уж мое дело – торчать там до поздней ночи или уединяться в башне. Угодно поощрять зубоскальство и разрешать всяким щенкам фамильярничать с собой – дело хозяйское. Только не в масштабах Института. В общеинститутском масштабе моя задача также ясно сформулирована – быть генератором идей. Мне не возбраняется встречаться с иностранными коллегами, в особенности если эти встречи происходят не по углам, а в залитой ярким светом первой операционной, где гости сидят на расположенных крутым амфитеатром скамейках с пюпитрами, а высокочтимый Олег Антонович во всем стерильном, с марлевой повязкой на губах демонстрирует свою ювелирную технику. Но главное все-таки научные идеи, которые по примеру своего старшего друга и учителя я должен щедрой рукой рассыпать – вполне бескорыстно или, в соответствии с духом времени, собирая некоторую дань с оплодотворенных моими идеями работяг – это опять-таки дело мое и только мое. Могу ставить свою фамилию перед фамилиями младших научных сотрудников или продолжать донкихотствовать – в это никто вмешиваться не будет. Полная свобода.
Но не следует забывать, что Институт не только храм науки. Он еще и учреждение. Надо твердой рукой направлять деятельность доброй дюжины лабораторий с их зачастую противоречивыми интересами, добиваться максимальной «отдачи» и практического эффекта, координировать работу Института с другими научными учреждениями, ведать кадрами, сноситься с вышестоящими организациями, наиболее целесообразно распоряжаться предоставленными нам валютными лимитами – всю эту черную работу великодушно возьмет на себя кандидат наук Вдовин при условии, что ему будет выделена маленькая лаборатория, где он сможет продолжать свои так жестоко прерванные занятия и не спеша подготовить докторскую…
Молчание затягивается. Николай Митрофанович смотрит на меня выжидательно.
– Честное слово, мы не тем занимаемся, – выпаливаю я, чтоб как-то выбраться из этой вязкой паузы. – Не рано ли мы начали распределять обязанности?
Лицо моего собеседника сразу скучнеет. Он был обо мне лучшего мнения.
– Будем выяснять отношения? – говорит он с усмешкой. – Ты знаешь, отчего слоны долго живут?
– Знаю. Оттого, что никогда не выясняют отношений. Но слоны не делают многого другого.
– Например?
– Например, не топчут друг друга.
Вновь наступает молчание. Теперь раздумывает Вдовин. Он встает из-за стола, не торопясь обходит комнату. Звякает крышечкой электрического чайника. Вода все никак не закипит, похоже, что в сети упало напряжение. Вдовин свирепо щелкает выключателем – так и есть, спиралька в висящей над столом лампочке накаляется неохотно и не светит.
– Может быть, все-таки коньячку выпьешь? – спрашивает Вдовин с надеждой.
Стопка-другая коньяка наверняка облегчила бы ему дальнейший разговор, но в мою задачу не входит облегчать ему что бы то ни было.
– Нет, спасибо, – говорю я. – Эксперименты надо ставить чисто.
– Ты считаешь наш разговор экспериментом?
– Да. И с незаданным исходом.
– В таком случае экспериментатор – ты. Я всего только кролик.
– Вот как? Только что ты был лошадью.
– Кролик в том смысле, что я полностью подчиняюсь условиям эксперимента. У меня вопросов нет. Но я готов отвечать на твои.
Говорится все это по видимости без раздражения, даже добродушно.
– Хорошо, – говорю я. – В таком случае помоги мне преодолеть мои сомнения. С твоей стороны было весьма неосторожно назвать себя ломовой лошадью. Я против ломовых лошадей в науке. У нас в Институте наберется с десяток настоящих ученых, и Елизавете Игнатьевне будет нелегко объяснить им, почему она предпочла человека, не опубликовавшего, кроме кандидатской диссертации, ни одной серьезной работы, а в должности ученого секретаря обнаружившего свою некомпетентность.
Сказано, на мой взгляд, мягче некуда. Я ни словом не обмолвился о том, как делалась эта диссертация и как дорого обошлась Институту деятельность ученого секретаря, однако Вдовин смотрит на меня с укором, как на невоспитанного подростка.
– Начнем с того, что в Институт я приду доктором. – Он говорит медленно, тоном человека, которого вынуждают объяснять элементарные вещи. – Диссертация у меня почти готова, а защищать ее я буду в каком-нибудь другом месте, где ко мне будут объективнее. Как видишь, я уже взрослый и могу обходиться без помочей. Ты скажешь, что среди двадцати докторов, составляющих наш ученый совет, есть люди, стоящие по своим знаниям и заслугам выше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134