— Ага. Вот это… М-м… Тут тоже… Да!.. Ну, это потом, уже в полку… Скажи! Тридцать пять лет прошло, а помню как сейчас!
— Ты что, воевал там, что ли?
— Ну… А тут мы с Сережкой Морозовым встретились. Это надо же: три тысячи верст фронта — и встретить братана вот на этом болоте! — И он ткнул пальцем в синие черточки близ озера Селигер.
Все эти годы мы жили вдалеке друг от друга, встречались редко, и как-то не доводилось поговорить о подробностях его солдатской службы. Помню, как перед Отечественной они с двоюродным братом Сергеем Морозовым, племянником мамы, появились в нашем тайгинском домишке. Мне тогда было чуть больше десяти, им всего-то по двадцать пять, но в моих глазах они предстали полусказочными героями, особенно, конечно, Сергей. Иван вернулся с финской, а Сергей горел в танке на Халхин-Голе, и к его гимнастерке был привинчен редкий по тогдашним временам орден боевого Красного Знамени. В нашей избенке сразу стало тесно, когда он вошел, а потом мама всегда вздрагивала от его внезапного громоподобного хохота.
— Из-за этого жуткого баса мы и нашлись вот тут в сорок третьем. Танки в тумане грохотали мимо к Ловати, но здесь остановились из-за встречных порожних машин. Слышу, лязгнула башенная крышка переднего танка, и сверху страшная ругань — аж моторы притихли. «Серега! — кричу. — Дьявол, ты?» — «Ну я, а ты кто такой?» — «Иван», — отвечаю. «Что ты тут делаешь?» — «Дорогой этой командую». — «Черт меня побери! Слушай, Ваня, пропускай нас сейчас же, а то враз сковырну эти твои мусорные ящики на колесах! Отгоню свою железяку и разыщу тебя»… И правда, прикатил перед большим боем на Ловати. Ну, побаловались спиртиком, и он уехал. А через неделю Серега утопил свой танк в болоте…
— Как это?
— Да так. Немцев за Ловать проперли еще зимой, и они там все лето тихо сидели, иногда только по-немецки: пук, пук! И вот у нас чья-то голова додумалась наступать по причине фактора неожиданности. А там же топи — я их на всю жизнь запомнил! Пошли без артподготовки, только «катюши» немного поработали — мы им с весны припас подвозили. Танки сразу же сели по уши. Серега, пока тонул, сумел расстрелять весь боезапас за Ловать, кой-как вылез в темноте с экипажем и деру по болотам… В этих местах мы долго еще грязь хлебали. Потом на Кенигсберг меня, оттуда срочно бросили на Прагу, а Серега пошел на Берлин. Он еще три раза в танке горел, но несгораемым оказался. Братьев пережил, хотя они и не воевали…
— Да тоже, знаешь, воевали, Ваня… Каждому свое. Их было трое, братьев Морозовых, на нашей улице в Мариинске. Старшего, Павла, огневого парня, заводилу мариинского комсомола, хоронил весь город; его убили из обреза мясники, но это было до меня. Второго, Петра Ивановича, я знал много, лет. Тоже орел был. Как я уже рассказывал, он работал в Сибири, Москве и на Дальнем Востоке — первым секретарем Амурского обкома партии, последний свой десяток лет на посту заместителя министра сельского хозяйства СССР. Мы виделись с ним по праздникам, редко по будням, иногда ездили на рыбалку Умер он неожиданно. Схоронили его на Новодевичьем, по соседству с певцом С. Я. Лемешевым и писателем К. А. Фединым. Поставили камень с орлиным профилем, и я, бывая у этой могилы, всякий раз вспоминаю скромное кладбище на окраине Тайги, где рядом похоронены наши отцы, рабочие-железнодорожники…
— Да, Петр ушел рановато, — с грустью говорит Иван. — А Серегу-то парализовало, слышал? Лежит сейчас в Омске, не говорит, еле двигается, но живет! И после войны четырех сынов успел вырастить, такие богатыри!
Иван смотрит долгим взглядом на карту и спрашивает:
— У истока Волги никогда не был?
— Не был, — виновато сознаюсь я. — Знаешь, сколько лет собираюсь…
— А мы были… Стоит часовенка, под ней чистая лужица.
— Что говорили, Вань?
— Ничего. Какие слова, если такая война да исток Волги?
— Это верно.
— Просто попили той воды да фляжки наполнили для ребят…
Иван опять закуривает, не отрывая взгляда от карты.
— Bот тут, недалеко от начала Волги, в Мареве, стояла наша база.
— Расскажи.
— А что рассказывать-то? Служба у меня была не пыльная…
Его письма-треугольники, написанные каллиграфическим почерком, почтальонша приносила не часто и не редко, но регулярно. В них, правда, ничего не было про войну а больше все вопросы про наше житье. Мама просила меня читать их по нескольку раз и всегда чутко слушала, пытаясь угадать, что кроется за неизменными словами Ивана: «бьем фрица», «полный порядок» и «служба у меня не пыльная»…
— Помнишь хорошую песню про вашего брата фронтового шофера? — говорю я Ивану. — «Эх, дороги! Пыль да туман…»
— Ну, туманов-то там было хоть отбавляй, и они нас не раз выручали. Затянет болота, и мы радуемся — бомбежки не будет, газуй спокойно! А вот пыли совсем не было… Наступали то мы зимой — какая пыль? Дорогу помню отличную вот тут по Селигеру и дальше, по речным льдам, как по шоссе. Поперли фрица вот сюда, за Ловать, он все побросал. Помню, я сразу засек штабной опель-фургон в болоте. Влезаю — ящички, столики, а на счетчике всего полторы тысячи километров, ну, значит, от Берлина до Марева, дальше не дошла. Машина была в порядке, только радиатор нашим штыком пропорот. Завелась с полуоборота. Порядок! Целый день вырубал ее изо льда, вытащил на чистое место. Ребята подъехали, быстро из железной бочки печку соорудили, нарубили немецких покрышек, отогрелись. С того фургона и началась наша база.
— А что она делала?
— Возила снаряды, патроны, продовольствие, горючее, овес: тогда еще кавалерия была. Все возили, что надо. Весь март и даже в апреле еще возили.
— Март и апрель? — уточняю я.
— Ну. Правда, под конец стала не езда, а погибель. Крадешься, бывало,колеса уже в воде. Жалюзи прикроешь, чтоб вентилятор и свечи не заливало, рулишь туда, где побольше травы да кочкарника из воды торчит, но чувствуешь — болотный лед уже все, не держит, садится. Ну, начали и мы садиться. Раз я двое суток сидел без еды со снарядами. Лебедочный трос весь порвал и, пока снаряды не перетаскал к лесу, не мог вылезти… С боевым грузом это был мой последний рейс перед половодьем. Там ведь есть топи — по четыре метра торфа и сапропеля! Танк Сережки Морозова, думаю, по сей день на дне болота рядом с другими…
— Да, у тебя не пыльная была служба… А в половодье, значит, отдохнули?
— Не отдыхали. Бревна возили. Саперы делали через топи дорогу… Знаешь, я всю действительную за баранкой, и финскую. Братскую руку Прибалтике подавал из кабины, этой войны уже было почти два года, но не думал, что в сорок третьем за Селигером такая дорога может быть!
— Ну, а какая?
— Прямая, как стрела, черт бы ее любил!
Иван засмеялся.
— Представь себе — клети на топях из лесин, а по ним с двух сторон по два бревна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214