Хозяйка дома, Софья Владимировна, вдовая одинокая женщина, как-то ухитрялась пробираться между нами, совсем по-молодому хлопоча, чтоб всем было хорошо. А к столу прилаживала свою проекционную аппаратуру ее ленинградская гостья. Татьяна Юрьевна была несколько моложе хозяйки, но такой же говорливой, любезной и расторопной-как-то ловко набросила на стену белое полотно, быстро размотала провода, защелкала выключателями, устремилась за массивный комод искать розетку.
— Нет, нет, не беспокойтесь, прошу вас, я же бывший инженер-энергетик.. Все! Пожалуйста, устраивайтесь какнибудь…
Устроились, погасили свет. Татьяна Юрьевна вставила в фильмоскоп рамочку с цветной пленкой. Сенатская площадь, строгое, как на параде, каре, пушки, кучка восставших в глубине этой известной графической панорамы, народ в отдалении.
— Вот тут все и приключилось, только не так, как изображено…
И начался рассказ о событиях 1825 года, известных всем, и в подробностях известных немногим,-точная, интеллигентная, без единой ошибки «петербургская» речь, которую она не прерывала, даже меняя слайды; на экране высвечивались старинные портреты, рисунки, гравюры, свежие фотографии.
После выхода на пенсию Татьяна Юрьевна Никитина все свое время и все средства тратит на поездки по декабристским местам и фотоматериалы, на изучение наследия героев 1825 года и пропаганду его: ах, до чего ж хорошая пенсионерка! И, видно, следит за собой — держится с изяществом, возраста с первого взгляда почти не угадаешь, по голосу же почти молодая женщина. Долгой ей жизни! А то иные, особенно наш брат, так называемый сильный пол, получают пенсионную книжку-и на диван, будто не належатся потом, когда уже ничто не в силах их будет поднять; тридцать миллионов живых людей могли бы найти так же, как Татьяна Юрьевна, свое место в новой нпостасн для пользы всех…
В комнате стало слишком душно, голова болела и сердце давило, но уйти было нельзя — никогда б не простил себе обиды, которую мог нанести Татьяне Юрьевне, Софье Владимировне и ее гостям.
— Дмитрий Завалишин. Умер последним из декабристов. Знал десять иностранных языков, но характерец у него был так себе…
— А это Михаил Фонвизин, генерал, племянник драматурга Фонвизина. Уезжая из Сибири, поклонился до земли Ивану Якушкину за то, чго тот ввел его в тайное общество… Дом на Рождественском бульваре, где он жил… Его замечательная супруга Наталья Дмитриевна считала себя прототипом Татьяны Лариной. В Сибири оказала помощь сосланному по делу петрашевцев Федору Достоевскому. Добрые отношения между ними установились надолго… Надгробие Ивана Пущина в Бронницах, где он умер мужем овдовевшей Натальи Дмитриевны…
— Необычно сложилась судьба Александра Корнилбвича, — слышался голос Татьяны Юрьевны. — Приговорен был к двенадцатилетней каторге, но через год его, единственного из декабристов, вернули с Нерчинских рудников в Петербург и посадили в одиночку Петропавловской крепости…
— Это был очень одаренный человек, — добавила Софья Владимировна, сидевшая у самого экрана.-До ареста занимался архивными изысканиями о Петровской эпохе, начал издание исторического альманаха «Русская старина», А в крепости…
— Извините, дорогая, надо сначала рассказать, почему он в крепость-то попал, — перебила Татьяна Юрьевна.
Это мне было бы интересно, если б я не знал, что Александра Корнилбвича вернули из Сибири по доносу одного из самых презренных людей того времени Фаддея Булгарина-этот замаранный человек марал не только литераторов; в его доносе упоминались Рылеев, Бестужев, Матвей Муравьев-Апостол, а на Корнилбвича он возвел гнусный поклеп, будто через декабриста просачивались на сторону важные государственные сведения. В крепости Александру Корниловичу позволили без ограничения пользоваться пером и книгами, что дало ему возможность откровенно высказаться по многим вопросам административного устройства России, экономике, торговле, военному делу, и эти записки государственного преступника изучали не только министры, но и сам Николай… Между прочим, Александр Корнилович, как Гавриил Батеньков, Николай Басаргин и другие его товарищи, считал, что Сибири прежде всего нужны хорошие пути сообщения и развитие фабрично-заводского дела. «Главный недостаток Сибири, — писал он, — есть недостаток промышленности»… Многих декабристов, думал я, можно было назначить министрами, и они, в том числе, наверное, и Корнилбвич, потянули бы не хуже прочих, а этот «министр в темнице», лишь через шчь без малого лет добился «освобождения»-на Кавказ рядовым, где в 1834 году скончался «от желчной горячки»…
— …Грумм-Гржимайло…-сквозь тупую головную боль вдруг услышал я Софью Владимировну, вздрогнул, мучительно попытался восстановить в памяти какую-то странную ассоциацию и снова отключился от всего, не чая дождаться конца, чтоб выйти наружу.
— Ну, как? — спросил на улице приятель.
— Конечно, посиделки необычные, — ответил я, считая, что мое недомогание совсем ни при чем, если гостям было все интересно и внове — разве плохо, если еще десяток людей узнают дорогие подробности нашей истории? — Спасибо… Слушай, я только не разобрал, в какой связи была упомянута эта необычная фамилия — Грумм-Гржимайло?
— Так мы же были в доме Грум-Гржимайло!
— Вон оно что! А Софья Владимировна, значит, дочь знаменитого русского металлурга Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло.
— Нет, невестка.
— Кто же она сама?
— Хороший человек, этого достаточно… Бывшая балерина.
— Дай-ка мне ее телефон.
Назавтра я позвонил Софье Владимировне, чтобы поблагодарить за гостеприимство.
— Как вы себя чувствуете? — спросила она.
— С утра получше… Неужто вы вчера заметили?
— Видела, как вы доставали валидол, и хотела прервать посиделки, но дело шло к концу. Что-то рановато вы начали его посасывать! Сколько вам?
— Родился в том роду, в котором умер Владимир Ефимович.
— Еще нет пятидесяти? Да вы совсем молодой мужчи — Спасибо… Только у меня уже был инфаркт миокарда.
— Один?
— Если быть точным, полтора.
— Ну, знаете, — засмеялась она. — Вы новичок в этом деле. Сказать, сколько их было у меня?.. Восемь!
— Софья Владимировна! Откуда такая интересная двухсложная фамилия? — сменил я тему. — С детства, понимаете, запомнилась. Грумм-Гржимайло, Миклухо-Маклай…
— А еще Бонч-Бруевич, — молодо засмеялась она. — Тан-Богораз, Туган-Барановский, Щепкина-Куперник, Адрианова-Перетц… Но вы, кажется, неверно произносите! Москвичи, идущие от Владимира Ефимовича, металлурга, пишутся Грум, а ленинградцы, потомки Григория Ефимовича, путешественника,Грумм… Род этот очень древний.
Вскоре меня положили в больницу, а месяца через два я снова набрал номер Софьи Владимировны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214
— Нет, нет, не беспокойтесь, прошу вас, я же бывший инженер-энергетик.. Все! Пожалуйста, устраивайтесь какнибудь…
Устроились, погасили свет. Татьяна Юрьевна вставила в фильмоскоп рамочку с цветной пленкой. Сенатская площадь, строгое, как на параде, каре, пушки, кучка восставших в глубине этой известной графической панорамы, народ в отдалении.
— Вот тут все и приключилось, только не так, как изображено…
И начался рассказ о событиях 1825 года, известных всем, и в подробностях известных немногим,-точная, интеллигентная, без единой ошибки «петербургская» речь, которую она не прерывала, даже меняя слайды; на экране высвечивались старинные портреты, рисунки, гравюры, свежие фотографии.
После выхода на пенсию Татьяна Юрьевна Никитина все свое время и все средства тратит на поездки по декабристским местам и фотоматериалы, на изучение наследия героев 1825 года и пропаганду его: ах, до чего ж хорошая пенсионерка! И, видно, следит за собой — держится с изяществом, возраста с первого взгляда почти не угадаешь, по голосу же почти молодая женщина. Долгой ей жизни! А то иные, особенно наш брат, так называемый сильный пол, получают пенсионную книжку-и на диван, будто не належатся потом, когда уже ничто не в силах их будет поднять; тридцать миллионов живых людей могли бы найти так же, как Татьяна Юрьевна, свое место в новой нпостасн для пользы всех…
В комнате стало слишком душно, голова болела и сердце давило, но уйти было нельзя — никогда б не простил себе обиды, которую мог нанести Татьяне Юрьевне, Софье Владимировне и ее гостям.
— Дмитрий Завалишин. Умер последним из декабристов. Знал десять иностранных языков, но характерец у него был так себе…
— А это Михаил Фонвизин, генерал, племянник драматурга Фонвизина. Уезжая из Сибири, поклонился до земли Ивану Якушкину за то, чго тот ввел его в тайное общество… Дом на Рождественском бульваре, где он жил… Его замечательная супруга Наталья Дмитриевна считала себя прототипом Татьяны Лариной. В Сибири оказала помощь сосланному по делу петрашевцев Федору Достоевскому. Добрые отношения между ними установились надолго… Надгробие Ивана Пущина в Бронницах, где он умер мужем овдовевшей Натальи Дмитриевны…
— Необычно сложилась судьба Александра Корнилбвича, — слышался голос Татьяны Юрьевны. — Приговорен был к двенадцатилетней каторге, но через год его, единственного из декабристов, вернули с Нерчинских рудников в Петербург и посадили в одиночку Петропавловской крепости…
— Это был очень одаренный человек, — добавила Софья Владимировна, сидевшая у самого экрана.-До ареста занимался архивными изысканиями о Петровской эпохе, начал издание исторического альманаха «Русская старина», А в крепости…
— Извините, дорогая, надо сначала рассказать, почему он в крепость-то попал, — перебила Татьяна Юрьевна.
Это мне было бы интересно, если б я не знал, что Александра Корнилбвича вернули из Сибири по доносу одного из самых презренных людей того времени Фаддея Булгарина-этот замаранный человек марал не только литераторов; в его доносе упоминались Рылеев, Бестужев, Матвей Муравьев-Апостол, а на Корнилбвича он возвел гнусный поклеп, будто через декабриста просачивались на сторону важные государственные сведения. В крепости Александру Корниловичу позволили без ограничения пользоваться пером и книгами, что дало ему возможность откровенно высказаться по многим вопросам административного устройства России, экономике, торговле, военному делу, и эти записки государственного преступника изучали не только министры, но и сам Николай… Между прочим, Александр Корнилович, как Гавриил Батеньков, Николай Басаргин и другие его товарищи, считал, что Сибири прежде всего нужны хорошие пути сообщения и развитие фабрично-заводского дела. «Главный недостаток Сибири, — писал он, — есть недостаток промышленности»… Многих декабристов, думал я, можно было назначить министрами, и они, в том числе, наверное, и Корнилбвич, потянули бы не хуже прочих, а этот «министр в темнице», лишь через шчь без малого лет добился «освобождения»-на Кавказ рядовым, где в 1834 году скончался «от желчной горячки»…
— …Грумм-Гржимайло…-сквозь тупую головную боль вдруг услышал я Софью Владимировну, вздрогнул, мучительно попытался восстановить в памяти какую-то странную ассоциацию и снова отключился от всего, не чая дождаться конца, чтоб выйти наружу.
— Ну, как? — спросил на улице приятель.
— Конечно, посиделки необычные, — ответил я, считая, что мое недомогание совсем ни при чем, если гостям было все интересно и внове — разве плохо, если еще десяток людей узнают дорогие подробности нашей истории? — Спасибо… Слушай, я только не разобрал, в какой связи была упомянута эта необычная фамилия — Грумм-Гржимайло?
— Так мы же были в доме Грум-Гржимайло!
— Вон оно что! А Софья Владимировна, значит, дочь знаменитого русского металлурга Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло.
— Нет, невестка.
— Кто же она сама?
— Хороший человек, этого достаточно… Бывшая балерина.
— Дай-ка мне ее телефон.
Назавтра я позвонил Софье Владимировне, чтобы поблагодарить за гостеприимство.
— Как вы себя чувствуете? — спросила она.
— С утра получше… Неужто вы вчера заметили?
— Видела, как вы доставали валидол, и хотела прервать посиделки, но дело шло к концу. Что-то рановато вы начали его посасывать! Сколько вам?
— Родился в том роду, в котором умер Владимир Ефимович.
— Еще нет пятидесяти? Да вы совсем молодой мужчи — Спасибо… Только у меня уже был инфаркт миокарда.
— Один?
— Если быть точным, полтора.
— Ну, знаете, — засмеялась она. — Вы новичок в этом деле. Сказать, сколько их было у меня?.. Восемь!
— Софья Владимировна! Откуда такая интересная двухсложная фамилия? — сменил я тему. — С детства, понимаете, запомнилась. Грумм-Гржимайло, Миклухо-Маклай…
— А еще Бонч-Бруевич, — молодо засмеялась она. — Тан-Богораз, Туган-Барановский, Щепкина-Куперник, Адрианова-Перетц… Но вы, кажется, неверно произносите! Москвичи, идущие от Владимира Ефимовича, металлурга, пишутся Грум, а ленинградцы, потомки Григория Ефимовича, путешественника,Грумм… Род этот очень древний.
Вскоре меня положили в больницу, а месяца через два я снова набрал номер Софьи Владимировны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214