Накануне новоселья девчата вымыли полы.
Ринтын занял место у стены, в углу. Рядом с ним поставил койку Виктор Келеуги из Чаунского района. В противоположном углу поместились Кайон и Саша Гольцев.
Саша Гольцев вместе с чемоданом притащил и спрятал под кровать связку старого железа, назначение которого Ринтын узнал на следующее утро. Это железо служило Саше вместо гимнастических гирь. Чего там только не было: куски печных колосников, колесо ручной тачки, развесные гири, огромные болты.
Саша, проснувшись, сделал несколько глубоких вздохов и упруго спрыгнул на пол. Стараясь не греметь своим спортинвентарем, он выволок связку железа на улицу. Ринтын оделся и тоже вышел.
Саша выжал несколько раз гирю и принялся за утреннюю зарядку. После зарядки он побежал вниз, возле Афонки повернул обратно. Мылся он до пояса. Когда Саша разделся, Ринтын подивился его худобе. Терзать такое истощенное тело было непростительной жестокостью.
– Послушай, Саша,– сказал ему Ринтын,– для того чтобы растить мускулы, надо прежде вырастить мясо.
– Я и так стараюсь много есть,– ответил Саша, натирая свое тело полотенцем.
Вместо того чтобы раскраснеться, кожа становилась бледной до синевы.
– Нужно много времени, чтобы набрать потерянное во время блокады,– продолжал Саша.– Все дети, которые оставались во время войны в Ленинграде, так истощены.
– Ты ленинградец! – воскликнул Ринтын.
Саша с удивлением посмотрел на Ринтына.
– Да. А что?
– Ты мне расскажешь о Ленинграде! – Сердце Ринтына забилось от радости, словно он встретил земляка.– Я много слышал об этом чудесном городе, о его дворцах, набережных, мостах… Все ленинградцы утверждают, что нет на свете города лучше Ленинграда и нет реки красивее, чем Нева. Раньше я даже думал, что вода в этой реке какой-нибудь необыкновенной яркой окраски.
Саша положил на землю связку железа.
– Да, Ленинград – самый прекрасный город. Даже во время блокады, занесенный снегом, он был красив.
– А сильно разрушен Ленинград? – с тревогой спросил Ринтын.
– Не очень сильно,– ответил Саша и тут же поспешно добавил: – Не знаю точно, ведь город большой, везде не побываешь.
– Университет цел? – с нескрываемой тревогой спросил Ринтын.
– А где он находится? – пожал плечами Саша.
– На набережной, на берегу реки Невы…
– Не знаю,– неуверенно ответил Саша.– На набережных, кажется, нет сильно разрушенных домов.
Саша Гольцев был рад, что Ринтын так интересуется Ленинградом, и очень хотел рассказать все самое хорошее об этом городе. Но чаще на память приходили картины ленинградской блокады.
Кайон с неодобрением относился к дружбе Ринтына с Сашей Гольцевым. Он несколько раз попытался отозваться о Саше плохо, но Ринтын горячо встал на его защиту:
– Да ты знаешь, что он вынес? Он был в Ленинграде во время блокады – вот почему он такой худой и слабый.
– Слабый – это верно,– сказал Кайон.
21
С переходом учащихся в новое отремонтированное общежитие учебная жизнь вошла в нормальное русло. Потянулись дни напряженной учебы.
Приближались Октябрьские праздники. Почти все девушки и ребята после занятий оставались в училище на репетицию художественной самодеятельности. Регулярному занятию кружков предшествовало довольно бурное заседание комсомольского комитета. На общем собрании было принято решение: всем комсомольцам участвовать в праздничном концерте. Большинство ребят записались в хоровой кружок. Учитель музыки Федор Иосифович удовлетворенно потирал руки. Сам он не умел петь и сипел на уроках, но этот его недостаток покрывался исключительным умением играть на пианино. Ламут Дулган, большой любитель музыки, за глаза уважительно называл его Бетховеном.
В драматический кружок, руководить которым взялся преподаватель рисования Филипп Филиппыч Коршунов, записались только двое: Тамара Вогулова и чуванец из Марково – Кеша Куркутский. Тогда снова собрался комсомольский комитет. Ринтыну, Саше Гольцеву и Кайону предложили идти в драмкружок.
Кайон сокрушенно разводил руками:
– А я-то думал остаться в хоре. Там ведь не видно, поешь ты или так просто рот разеваешь. Ну, что будем делать, артисты?
– Что-нибудь сыграем,– бодрился Саша.– А может быть, в нас действительно заложен артистический талант?
– Может быть,– угрюмо согласился с ним Кайон.
Тамара Вогулова критически оглядела новых членов драмкружка.
Кайон сердито заметил:
– Ну что ты нас разглядываешь, словно каюр, покупающий собак?
– А как ты думаешь? На сцене не так просто выступать. Нужен особый талант.
– А у тебя он есть? – ехидно спросил Кайон.
Тамара густо покраснела и промолчала.
Филипп Филиппыч тоже внимательно оглядел ребят, хотя мог это сделать значительно раньше на уроках рисования. Он был маленького роста, и у него была привычка резко запрокидывать голову, отбрасывая назад жидкие, едва закрывающие лысину длинные волосы.
– Ну что ж,– заключил он осмотр,– попробуем свои силы на подмостках, как говорится.
Выбор пьесы занял еще несколько дней. Затем на очередном собрании кружковцев Филипп Филиппыч объявил, что будут репетировать “Юбилей” – шутку в одном действии Антона Павловича Чехова, и тут же распределил роли. Роль Хирина дали Ринтыну. Кайон должен был представлять директора банка взаимного кредита Шипучина.
– Я не знаю, что такое банк взаимного кредита,– заявил Кайон, надеясь таким образом отделаться от роли.
– Это не обязательно,– успокоил его Филипп Филиппыч.
Татьяну Алексеевну играла Тамара Вогулова. На роль Мерчуткиной с большим трудом уговорили Аню Тэгрынэ из Туманской.
Несколько вечеров провели за чтением пьесы, потом каждый выписал в свою тетрадку роль и стал учить ее.
Содержание пьесы заинтересовало всех участников кружка. Кайон перестал сомневаться в своих сценических способностях и все время подавал реплики.
Саше роли не досталось, и он вынужден был скрепя сердце стать суфлером.
Пронзительные морозы сменялись ураганами, выдувавшими остатки тепла из новых общежитии.
Непросохшая как следует штукатурка растрескалась и валилась на головы. Иногда среди ночи раздавался глухой стук, за которым следовали стон и сильное ругательство.
Угол Ринтына в этом отношении был более безопасным. Штукатурка здесь держалась прочно, и во вьюжные дни его не заносило снегом, как Виктора Келеуги, койка которого находилась против окна. Виктор любил поспать, и любимым развлечением ребят было будить его. К утру Виктор так съеживался от холода, что добрая половина кровати оставалась пустой. А в пуржистые ночи в ногах образовывался сугробчик.
– Виктор, вытяни ноги! – кричали над ухом Келеуги.
Бедняга, напуганный, спросонья вытягивал голые ноги прямо на снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Ринтын занял место у стены, в углу. Рядом с ним поставил койку Виктор Келеуги из Чаунского района. В противоположном углу поместились Кайон и Саша Гольцев.
Саша Гольцев вместе с чемоданом притащил и спрятал под кровать связку старого железа, назначение которого Ринтын узнал на следующее утро. Это железо служило Саше вместо гимнастических гирь. Чего там только не было: куски печных колосников, колесо ручной тачки, развесные гири, огромные болты.
Саша, проснувшись, сделал несколько глубоких вздохов и упруго спрыгнул на пол. Стараясь не греметь своим спортинвентарем, он выволок связку железа на улицу. Ринтын оделся и тоже вышел.
Саша выжал несколько раз гирю и принялся за утреннюю зарядку. После зарядки он побежал вниз, возле Афонки повернул обратно. Мылся он до пояса. Когда Саша разделся, Ринтын подивился его худобе. Терзать такое истощенное тело было непростительной жестокостью.
– Послушай, Саша,– сказал ему Ринтын,– для того чтобы растить мускулы, надо прежде вырастить мясо.
– Я и так стараюсь много есть,– ответил Саша, натирая свое тело полотенцем.
Вместо того чтобы раскраснеться, кожа становилась бледной до синевы.
– Нужно много времени, чтобы набрать потерянное во время блокады,– продолжал Саша.– Все дети, которые оставались во время войны в Ленинграде, так истощены.
– Ты ленинградец! – воскликнул Ринтын.
Саша с удивлением посмотрел на Ринтына.
– Да. А что?
– Ты мне расскажешь о Ленинграде! – Сердце Ринтына забилось от радости, словно он встретил земляка.– Я много слышал об этом чудесном городе, о его дворцах, набережных, мостах… Все ленинградцы утверждают, что нет на свете города лучше Ленинграда и нет реки красивее, чем Нева. Раньше я даже думал, что вода в этой реке какой-нибудь необыкновенной яркой окраски.
Саша положил на землю связку железа.
– Да, Ленинград – самый прекрасный город. Даже во время блокады, занесенный снегом, он был красив.
– А сильно разрушен Ленинград? – с тревогой спросил Ринтын.
– Не очень сильно,– ответил Саша и тут же поспешно добавил: – Не знаю точно, ведь город большой, везде не побываешь.
– Университет цел? – с нескрываемой тревогой спросил Ринтын.
– А где он находится? – пожал плечами Саша.
– На набережной, на берегу реки Невы…
– Не знаю,– неуверенно ответил Саша.– На набережных, кажется, нет сильно разрушенных домов.
Саша Гольцев был рад, что Ринтын так интересуется Ленинградом, и очень хотел рассказать все самое хорошее об этом городе. Но чаще на память приходили картины ленинградской блокады.
Кайон с неодобрением относился к дружбе Ринтына с Сашей Гольцевым. Он несколько раз попытался отозваться о Саше плохо, но Ринтын горячо встал на его защиту:
– Да ты знаешь, что он вынес? Он был в Ленинграде во время блокады – вот почему он такой худой и слабый.
– Слабый – это верно,– сказал Кайон.
21
С переходом учащихся в новое отремонтированное общежитие учебная жизнь вошла в нормальное русло. Потянулись дни напряженной учебы.
Приближались Октябрьские праздники. Почти все девушки и ребята после занятий оставались в училище на репетицию художественной самодеятельности. Регулярному занятию кружков предшествовало довольно бурное заседание комсомольского комитета. На общем собрании было принято решение: всем комсомольцам участвовать в праздничном концерте. Большинство ребят записались в хоровой кружок. Учитель музыки Федор Иосифович удовлетворенно потирал руки. Сам он не умел петь и сипел на уроках, но этот его недостаток покрывался исключительным умением играть на пианино. Ламут Дулган, большой любитель музыки, за глаза уважительно называл его Бетховеном.
В драматический кружок, руководить которым взялся преподаватель рисования Филипп Филиппыч Коршунов, записались только двое: Тамара Вогулова и чуванец из Марково – Кеша Куркутский. Тогда снова собрался комсомольский комитет. Ринтыну, Саше Гольцеву и Кайону предложили идти в драмкружок.
Кайон сокрушенно разводил руками:
– А я-то думал остаться в хоре. Там ведь не видно, поешь ты или так просто рот разеваешь. Ну, что будем делать, артисты?
– Что-нибудь сыграем,– бодрился Саша.– А может быть, в нас действительно заложен артистический талант?
– Может быть,– угрюмо согласился с ним Кайон.
Тамара Вогулова критически оглядела новых членов драмкружка.
Кайон сердито заметил:
– Ну что ты нас разглядываешь, словно каюр, покупающий собак?
– А как ты думаешь? На сцене не так просто выступать. Нужен особый талант.
– А у тебя он есть? – ехидно спросил Кайон.
Тамара густо покраснела и промолчала.
Филипп Филиппыч тоже внимательно оглядел ребят, хотя мог это сделать значительно раньше на уроках рисования. Он был маленького роста, и у него была привычка резко запрокидывать голову, отбрасывая назад жидкие, едва закрывающие лысину длинные волосы.
– Ну что ж,– заключил он осмотр,– попробуем свои силы на подмостках, как говорится.
Выбор пьесы занял еще несколько дней. Затем на очередном собрании кружковцев Филипп Филиппыч объявил, что будут репетировать “Юбилей” – шутку в одном действии Антона Павловича Чехова, и тут же распределил роли. Роль Хирина дали Ринтыну. Кайон должен был представлять директора банка взаимного кредита Шипучина.
– Я не знаю, что такое банк взаимного кредита,– заявил Кайон, надеясь таким образом отделаться от роли.
– Это не обязательно,– успокоил его Филипп Филиппыч.
Татьяну Алексеевну играла Тамара Вогулова. На роль Мерчуткиной с большим трудом уговорили Аню Тэгрынэ из Туманской.
Несколько вечеров провели за чтением пьесы, потом каждый выписал в свою тетрадку роль и стал учить ее.
Содержание пьесы заинтересовало всех участников кружка. Кайон перестал сомневаться в своих сценических способностях и все время подавал реплики.
Саше роли не досталось, и он вынужден был скрепя сердце стать суфлером.
Пронзительные морозы сменялись ураганами, выдувавшими остатки тепла из новых общежитии.
Непросохшая как следует штукатурка растрескалась и валилась на головы. Иногда среди ночи раздавался глухой стук, за которым следовали стон и сильное ругательство.
Угол Ринтына в этом отношении был более безопасным. Штукатурка здесь держалась прочно, и во вьюжные дни его не заносило снегом, как Виктора Келеуги, койка которого находилась против окна. Виктор любил поспать, и любимым развлечением ребят было будить его. К утру Виктор так съеживался от холода, что добрая половина кровати оставалась пустой. А в пуржистые ночи в ногах образовывался сугробчик.
– Виктор, вытяни ноги! – кричали над ухом Келеуги.
Бедняга, напуганный, спросонья вытягивал голые ноги прямо на снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155