Михаил Михайлович вкратце рассказал жене, в какую беду попал Ринтын, и добавил:
– Так ты попроси своего начальника, пусть посодействует студенту.
Оксана ласково и жалостливо посмотрела на парня и сказала:
– Сделаем.
Никогда так вкусно не приходилось есть Ринтыну! Оксана подкладывала кусок за куском и дважды наполняла борщом большую тарелку.
– Бедный, не сытно-то студенту! – посочувствовала она.
Михаил Михайлович давно уже закончил трапезу, сидел рядом и помогал жене потчевать Ринтына.
– Набирайся, студент,– проговорил он.– Твой поезд будет только завтра утром. Не торопись.
Наконец Ринтын отвалился от стола.
– Спасибо,– растроганно сказал он.– Я не знаю, как вас и благодарить.
– Чего уж там! – махнул рукой Михаил Михайлович.– Как говорится у нас: чем богаты, тем и рады. Ну, нам на работу, а ты тут отдыхай.
Оксана сняла с пышной кровати большую подушку в яркой наволочке и положила в изголовье дивана.
– Да что вы! – совсем смутился Ринтын.– Я отдыхать не буду. Если разрешите,– обратился он к Михаилу Михайловичу,– пойду с вами.
– Добре,– ответил сапожник,– чего, в самом деле, такого здорового парня укладывать днем, как младенца.
Они пошли той же дорогой, какой Ринтын шел утром. Многие знали Михаила Михайловича, здоровались с ним и с любопытством оглядывали его спутника.
– Я ведь тоже ленинградец,– рассказывал Михаил Михайлович.– На Охте жил, на улице Стахановцев. После войны врачи посоветовали сменить климат – осколки у меня в легких. Столько железа, если случится пройти мимо сильного магнита – притянет.
Михаил Михайлович открыл будку, возле которой уже образовалась очередь.
После долгих споров Михаил Михайлович согласился, чтобы Ринтын помогал ему.
– Ладно,– хлопнул сапожник его по колену,– будешь готовить фронт работы.
Это значило, что Ринтыну следовало очистить от грязи подошву, отрезать негодную часть, вырезать заготовку для заплаты.
Глядя, как Ринтын ловко управляется с кожей, Михаил Михайлович с удивлением спросил:
– Сапожничал?
– Немного,– ответил Ринтын.– Когда жил в интернате, подшивал валенки, а в педучилище приходилось иногда чинить и кожаную обувь.
– Человек, который умеет что-то делать руками, в жизни не пропадет,– убежденно произнес Михаил Михайлович.
Люди с интересом заглядывали в будку. Некоторые спрашивали сапожника:
– Что, помощничка себе нашел, Миша?
– Нашел,– коротко отвечал Михаил Михайлович сквозь стиснутые зубы, в которых держал маленькие гвоздики.
Понемногу рынок пустел. Одна за другой уезжали телеги, громыхая на неровностях дороги. Хозяева уводили непроданную скотину. Вечерний ветер шевелил обрывки бумаги, разносил запах сырой земли.
Очередь возле будки сапожника растаяла. Изредка кто-нибудь торопливо совал в дверь с ноги сапог или ботинок.
– В чайную спешат,– заметил Михаил и подмигнул Ринтыну.– Может быть, и мы с тобой пропустим по маленькой?
В просторном низком зале стоял неразборчивый гул голосов. Возле большой пивной бочки толпились мужики. Усталая женщина в белом переднике качала насос и подставляла под желтую струю кружки.
Ринтын и Михаил Михайлович присели за свободный столик. Выпили, закусили.
– На Севере пьют? – спросил Михаил Михайлович.
– Пьют,– ответил Ринтын.
– Где нынче не пьют,– вздохнул Михаил Михайлович.– А на ногах что носят?
– Торбаза,– ответил Ринтын.– Зимой – меховые, летом – легкие, из тонкой тюленьей кожи.
– Тормоза-то эти теплые? – с интересом спросил Михаил Михайлович.
– Торбаза,– поправил Ринтын.– Их шьют из оленьих лапок – камусов, а подошву делают из лахтачьей кожи. Если такие торбаза надеть на голые ноги, отморозить можно. Зимнюю обувь носят обязательно с чижами – оленьими чулками мехом внутрь. И еще настилают немного сухой травы. Летние сапоги из тюленьей кожи называются кэмыгэт. Их плотно прошивают оленьими жилами, чтобы не протекали.
Сапожник внимательно выслушал Ринтына и глубокомысленно заметил:
– После головы у человека на втором месте – ноги.
Домой шли темной улицей. Только на вокзале светились электрические огни и мерцал циферблат огромных вокзальных часов с прыгающей большой минутной стрелкой.
Прохладные чистые простыни пахли лесным ветром. За стенкой сдержанно переговаривались хозяева, над домиком гудели провода, и радио на столбе все продолжало говорить.
Ринтын быстро уснул, но спал недолго и проснулся от смутного беспокойства.
Сначала он ничего не мог понять. Перед открытыми глазами в темноте проходили видения. Вдруг вспоминались редкие в это осеннее время солнечные дни, подернутые светлой грустью желтых листьев, потемневшей хвоей деревьев… В лесной глухомани чернела вода. В ней отражается небо и облака, цепляющиеся за донные травинки. А вдали виден синий лес, будто кто-то мазнул краской по краю неба. Идешь через все поле, словно плывешь по хлебному морю, созданному человеческими руками. И ветер здесь, как морской, ровный, душистый. И снова шум леса, далекие шорохи вершин деревьев…
Так это музыка! Она лилась из репродуктора, укрепленного на столбе, недалеко от домика. Но почему он никогда не слышал такого?
Ринтын слушал эту музыку, как бы заново переживал те чувства, которые им владели, когда он впервые знакомился с русской землей не из окна вагона, а прикосновением собственных рук, когда он узнал, почему – иногда даже белый хлеб горек…
Затихающие звуки ушли в лес, умолкли среди высоких деревьев. После непродолжительной паузы диктор объявил:
– Вы слушали Первую симфонию композитора Калинникова.
Так вот что это такое – симфония!.. Ринтын связывал это слово с чем-то труднодоступным, непонятным. Люди, понимающие симфоническую музыку, казались ему подобными тем, кто знал и понимал незнакомый ему иностранный язык. А симфония оказалась самой жизнью, сложной, многообразной, полной смутных чувств и настроений…
Долго не спал взволнованный Ринтын. Он задремал только под утро, когда в окно пробивался бледный рассвет.
Разбудила его Оксана:
– Пора вставать, иначе опоздаете на поезд.
На столе уже стоял завтрак.
Михаил Михайлович умывался во дворе из прибитого к столбу жестяного рукомойника.
Утро было ясное, холодное. Солнце еще стояло за лесом. Роса бусинками блестела на проводах, на большом белом репродукторе.
К начальнику станции пошли втроем.
В дорогу Оксана приготовила для Ринтына большущий сверток с продуктами. Ринтын отказывался, убеждал, что ему вполне хватит и половины этого, но Оксана не слушала, совала в руки сверток и приговаривала:
– Ничего, ничего, пригодится.
Подошел поезд. Ринтын тепло попрощался со своими неожиданными друзьями и в сопровождении начальника вокзала поднялся в вагон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155