Главное в доме – чистота! На полу в комнате уже не будем спать, а только ходить ногами по нему будем. Хочешь сидеть – садись на табурет, спать – пожалуйста на кровать. И ешь высоко от пола – на столе. Нет уж, настоящий дом – это не яранга!
– Все же на подставке спать страшновато,– замечал старый Рычып.– Нехорошие сны будут сниться. Так и будет казаться, что лежишь на краю обрыва.
– Ничего, привыкнем,– храбро отвечал дядя Кмоль.
Печь для нового дома сложил учитель Максим Григорьевич, который славился в Улаке и как мастер печного дела.
Переселяться решили в праздничный день – седьмого ноября.
Накануне дядя Кмоль купил несколько одеял, простыни, настриженным оленьим волосом набил подушки, повесил занавески. Он был уверен, что все это он сделает лучше жены. Сотрудники полярной станции подарили платяной шкаф, учителя – книжную полку и висячую керосиновую лампу с новым, совсем целым стеклом.
Последний подарок был особенно ценным, потому что на улакскую электростанцию – особенно зимой, с ее непрерывной пургой, надолго выводившей из строя ветродвигатель,– мог надеяться только самый беспечный человек.
Рано утром седьмого ноября, еще до начала праздничной демонстрации, семья Кмоля переселилась в новый дом. Как всегда бывает при переезде на новое место, в старой маленькой яранге оказалось столько хлама, что не могло быть и речи о том, чтобы все эти вещи тащить в новое жилище. Ярангу решили до следующего лета не разрушать, сняв с нее лишь меховой полог.
– А то собакам негде будет жить,– сказал дядя Кмоль.– Может случиться еще, что приедет гость, непривычный к жизни в деревянном доме.
Почерневшую фигурку домашнего бога – деревянного белого медведя – дядя Кмоль тайком перенес в новый дом и замаскировал его за портретом Ленина.
В полдень демонстранты поравнялись с домом Кмоля. Каждому хотелось взглянуть на новое жилище, пришлось впускать посетителей небольшими группами. В дверях стоял Кукы и останавливал особенно напористых:
– Куда лезете? Не видели деревянного дома? Отойдите и не напирайте. По десять человек входите.
В комнате дядя Кмоль с гордостью показывал нехитрую мебель и объяснял назначение вещей, хотя каждому ясно было, для чего, например, предназначена широкая, выкрашенная зеленой краской кровать.
– Еще не пробовали на ней спать? – спросила старая Пээп и, заглянув под кровать, заметила: – Снизу будет дуть.
– Правильно, что повесили материю на окна,– одобрил Тэюттын,– не все же время на улицу смотреть. Да и каждый прохожий будет заглядывать.
В сенях визгливым голосом ругалась великанша Рытыр:
– Вы только посмотрите! Всю спину загваздала. Ведь только сегодня утром новую камлейку надела! Ни за что бы не стала жить в доме с такой белой печкой.
Возле дома Василий Львович произнес небольшую речь:
– Мы сегодня, в день двадцать седьмой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, присутствуем при знаменательном событии. Наш колхозник, товарищ Кмоль, переехал из старой дедовской яранги в новый дом. Вдумайтесь, товарищи, в значение этого события, и вы откроете в нем великий смысл. Покидая ярангу, товарищ Кмоль смело шагнул навстречу новой жизни, оставил позади темноту вековых предрассудков. Представьте себе, товарищи, пройдет еще немного времени, и в Улаке не останется ни одной яранги, от подножия маяка до ветродвигателя протянутся ряды деревянных домов. Честь и хвала коммунисту товарищу Кмолю, что он первый положил начало этому делу!
Вечером в новый дом дяди Кмоля начали собираться гости. И хотя комната была в несколько раз больше полога, скоро в ней стало тесно. За столом поместились далеко не все приглашенные, и скрепя сердце дядя Кмоль разрешил остальным гостям расположиться прямо на полу.
– Ничего,– подбодрил дядю старый Рычып,– доски еще чистые, не успели истоптать.
Выпили за новый дом, за здоровье хозяев.
Как ни старался дядя Кмоль придать праздничному вечеру хоть какой-нибудь порядок, захмелевшие гости не повиновались. Каждый говорил что хотел, не заботясь о том, слушают ли его. Кукы с раскрасневшимся от выпитого вина лицом пытался что-то сыграть на гармошке, извлекая из нее невероятно громкие и резкие звуки. Старый Рычып беседовал с Прасковьей Кузьминичной по-английски, не сразу убедив ее ради удобства сесть рядом с ним на пол.
Старуха Пээп слезно умоляла Гуковского раскрыть ей тайну предсказания погоды. Жена Журина порывалась петь и едва начинала выводить первую ноту, как муж закрывал ей ладонью рот и сердито шептал:
– Заткнись, моя красавица. Не помнишь, где находишься?
Дядя Кмоль от шума совсем растерялся. Он смущенно разводил руками, то и дело откашливаясь. Видя его растерянность, дядя Павел отобрал у Кукы гармошку и передал ее Тэнмаву.
– А ну, сыграй-ка нам нашу, русскую! – крикнул он и очистил небольшое пространство на полу.
Тэнмав заиграл. Пекарь несколько раз топнул ногой так, что дом задрожал. Гости сразу же притихли: их внимание переключилось на танцы. Когда запыхавшийся от танца пекарь остановился, дядя Кмоль отвел его в сторону и с улыбкой сказал:
– Если все так будут плясать, от моего нового дома ничего не останется!
Пекарь расхохотался, хлопнул дядю Кмоля по спине и сказал:
– Наоборот, крепче будет дом!
После танцев гости пожелали послушать Йока.
– Давай ярар,– попросил Рычып у Кмоля.
Дядя Кмоль смущенно развел руками.
– Что? Бубна нет? – удивился старик.– Куда же ты его девал? Проткнул небось и выкинул? Нехорошо сделал. Хоть ты и переселился в деревянный дом, но чукчей остался. Ринтын, сбегай в ярангу Пээп – она ближе живет – и принеси ярар.
Ринтын принес ярар и подал его Йоку.
Дядя Кмоль шепотом спросил Василия Львовича:
– Удобно ли будет? Ярар-то шаманский. Может, другой принести?
– Ничего,– успокоил хозяина Василий Львович.– Смотри, шаманка ваша уже учится метеорологии.
Гуковский, с трудом подбирая чукотские слова, излагал старой Пээп основы научного природоведения.
– Воздух давит? – хихикала старуха.– Как толстое меховое одеяло? Здорово!
Йок попробовал ярар, нащупал руками на столе стакан и вылил из него содержимое на натянутую кожу, чтобы она лучше звенела.
– Что ты сделал? – сокрушенно сказал Кукы.– Чистый спирт на ярар вылил.
– Пусть,– сказал Йок,– песня будет звонче.
Йок некоторое время напевал вполголоса, подбирая слова. По напряженному его лицу, как тени, пробегали судороги. Никто никогда не слышал того, что сейчас пел слепой Йок. Песня рождалась на глазах у всех в новом доме охотника Кмоля. В ней было непривычно много слов.
Певец рисовал картину недалекого будущего, когда в Улаке каждый будет иметь просторный деревянный дом, в котором легче петь, чем в душном пологе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
– Все же на подставке спать страшновато,– замечал старый Рычып.– Нехорошие сны будут сниться. Так и будет казаться, что лежишь на краю обрыва.
– Ничего, привыкнем,– храбро отвечал дядя Кмоль.
Печь для нового дома сложил учитель Максим Григорьевич, который славился в Улаке и как мастер печного дела.
Переселяться решили в праздничный день – седьмого ноября.
Накануне дядя Кмоль купил несколько одеял, простыни, настриженным оленьим волосом набил подушки, повесил занавески. Он был уверен, что все это он сделает лучше жены. Сотрудники полярной станции подарили платяной шкаф, учителя – книжную полку и висячую керосиновую лампу с новым, совсем целым стеклом.
Последний подарок был особенно ценным, потому что на улакскую электростанцию – особенно зимой, с ее непрерывной пургой, надолго выводившей из строя ветродвигатель,– мог надеяться только самый беспечный человек.
Рано утром седьмого ноября, еще до начала праздничной демонстрации, семья Кмоля переселилась в новый дом. Как всегда бывает при переезде на новое место, в старой маленькой яранге оказалось столько хлама, что не могло быть и речи о том, чтобы все эти вещи тащить в новое жилище. Ярангу решили до следующего лета не разрушать, сняв с нее лишь меховой полог.
– А то собакам негде будет жить,– сказал дядя Кмоль.– Может случиться еще, что приедет гость, непривычный к жизни в деревянном доме.
Почерневшую фигурку домашнего бога – деревянного белого медведя – дядя Кмоль тайком перенес в новый дом и замаскировал его за портретом Ленина.
В полдень демонстранты поравнялись с домом Кмоля. Каждому хотелось взглянуть на новое жилище, пришлось впускать посетителей небольшими группами. В дверях стоял Кукы и останавливал особенно напористых:
– Куда лезете? Не видели деревянного дома? Отойдите и не напирайте. По десять человек входите.
В комнате дядя Кмоль с гордостью показывал нехитрую мебель и объяснял назначение вещей, хотя каждому ясно было, для чего, например, предназначена широкая, выкрашенная зеленой краской кровать.
– Еще не пробовали на ней спать? – спросила старая Пээп и, заглянув под кровать, заметила: – Снизу будет дуть.
– Правильно, что повесили материю на окна,– одобрил Тэюттын,– не все же время на улицу смотреть. Да и каждый прохожий будет заглядывать.
В сенях визгливым голосом ругалась великанша Рытыр:
– Вы только посмотрите! Всю спину загваздала. Ведь только сегодня утром новую камлейку надела! Ни за что бы не стала жить в доме с такой белой печкой.
Возле дома Василий Львович произнес небольшую речь:
– Мы сегодня, в день двадцать седьмой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, присутствуем при знаменательном событии. Наш колхозник, товарищ Кмоль, переехал из старой дедовской яранги в новый дом. Вдумайтесь, товарищи, в значение этого события, и вы откроете в нем великий смысл. Покидая ярангу, товарищ Кмоль смело шагнул навстречу новой жизни, оставил позади темноту вековых предрассудков. Представьте себе, товарищи, пройдет еще немного времени, и в Улаке не останется ни одной яранги, от подножия маяка до ветродвигателя протянутся ряды деревянных домов. Честь и хвала коммунисту товарищу Кмолю, что он первый положил начало этому делу!
Вечером в новый дом дяди Кмоля начали собираться гости. И хотя комната была в несколько раз больше полога, скоро в ней стало тесно. За столом поместились далеко не все приглашенные, и скрепя сердце дядя Кмоль разрешил остальным гостям расположиться прямо на полу.
– Ничего,– подбодрил дядю старый Рычып,– доски еще чистые, не успели истоптать.
Выпили за новый дом, за здоровье хозяев.
Как ни старался дядя Кмоль придать праздничному вечеру хоть какой-нибудь порядок, захмелевшие гости не повиновались. Каждый говорил что хотел, не заботясь о том, слушают ли его. Кукы с раскрасневшимся от выпитого вина лицом пытался что-то сыграть на гармошке, извлекая из нее невероятно громкие и резкие звуки. Старый Рычып беседовал с Прасковьей Кузьминичной по-английски, не сразу убедив ее ради удобства сесть рядом с ним на пол.
Старуха Пээп слезно умоляла Гуковского раскрыть ей тайну предсказания погоды. Жена Журина порывалась петь и едва начинала выводить первую ноту, как муж закрывал ей ладонью рот и сердито шептал:
– Заткнись, моя красавица. Не помнишь, где находишься?
Дядя Кмоль от шума совсем растерялся. Он смущенно разводил руками, то и дело откашливаясь. Видя его растерянность, дядя Павел отобрал у Кукы гармошку и передал ее Тэнмаву.
– А ну, сыграй-ка нам нашу, русскую! – крикнул он и очистил небольшое пространство на полу.
Тэнмав заиграл. Пекарь несколько раз топнул ногой так, что дом задрожал. Гости сразу же притихли: их внимание переключилось на танцы. Когда запыхавшийся от танца пекарь остановился, дядя Кмоль отвел его в сторону и с улыбкой сказал:
– Если все так будут плясать, от моего нового дома ничего не останется!
Пекарь расхохотался, хлопнул дядю Кмоля по спине и сказал:
– Наоборот, крепче будет дом!
После танцев гости пожелали послушать Йока.
– Давай ярар,– попросил Рычып у Кмоля.
Дядя Кмоль смущенно развел руками.
– Что? Бубна нет? – удивился старик.– Куда же ты его девал? Проткнул небось и выкинул? Нехорошо сделал. Хоть ты и переселился в деревянный дом, но чукчей остался. Ринтын, сбегай в ярангу Пээп – она ближе живет – и принеси ярар.
Ринтын принес ярар и подал его Йоку.
Дядя Кмоль шепотом спросил Василия Львовича:
– Удобно ли будет? Ярар-то шаманский. Может, другой принести?
– Ничего,– успокоил хозяина Василий Львович.– Смотри, шаманка ваша уже учится метеорологии.
Гуковский, с трудом подбирая чукотские слова, излагал старой Пээп основы научного природоведения.
– Воздух давит? – хихикала старуха.– Как толстое меховое одеяло? Здорово!
Йок попробовал ярар, нащупал руками на столе стакан и вылил из него содержимое на натянутую кожу, чтобы она лучше звенела.
– Что ты сделал? – сокрушенно сказал Кукы.– Чистый спирт на ярар вылил.
– Пусть,– сказал Йок,– песня будет звонче.
Йок некоторое время напевал вполголоса, подбирая слова. По напряженному его лицу, как тени, пробегали судороги. Никто никогда не слышал того, что сейчас пел слепой Йок. Песня рождалась на глазах у всех в новом доме охотника Кмоля. В ней было непривычно много слов.
Певец рисовал картину недалекого будущего, когда в Улаке каждый будет иметь просторный деревянный дом, в котором легче петь, чем в душном пологе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155