В апреле в городе от снега уже не осталось следа. Слежавшиеся до ледяной твердости сугробы во дворах разбили на мелкие куски, а солнце довершило работу.
После майских праздников открыли сады. Где-то за городом опускалось солнце, но еще долго блестел купол Исаакия и горела Адмиралтейская игла. В парках пели соловьи. Маленькая серая птичка могла заглушить милицейский свисток. Как-то Ринтын привел с собой Кайона послушать соловья.
– Артист! – восхищенно сказал Кайон.– Вот почему он один из главных героев русской литературы. Ты должен написать стихи об этой птице. Все настоящие поэты писали о соловье.
Ребята сдали все экзамены, и оба получили путевки в университетский дом отдыха в Териоках на Карельском перешейке.
– Это очень красиво, когда есть лес,– задумчиво сказал Кайон, любуясь весенним нарядом земли из окна поезда.
Университетский дом отдыха располагался на самом берегу мелкого Финского залива. В первый же день ребята попробовали искупаться, но вода была ледяная, как в Анадырском лимане…
Вылезая на сушу, Кайон ругался:
– А мне говорили, что в России вода везде как чай. Бр?р! В тундровом озере куда теплее, чем в Финском заливе.
В отдельном корпусе отдыхали иностранные студенты. Среди них были соседи по общежитию – венгры. Чех Иржи уехал на каникулы к себе на родину.
Часто к Ласло приезжала Наташа. Она издалека кивала Ринтыну, но близко не подходила, не заговаривала.
Ринтын уже не ревновал ее. Он смирился с тем, что Наташа полюбила Ласло, но все же не мог забыть дни, когда Наташа была с ним, и особенно снежный вечер на вокзале в Пушкине и их один-единственный поцелуй…
Финский залив был гладок и спокоен. Он походил на важного человека, который за напускным достоинством скрывает свою мелкоту. Но все же это настоящее море, потому что на далеком горизонте виднелись дымки пароходов, проходящих в Ленинград. Иногда свой гордый силуэт показывал военный корабль и скрывался за туманной дымкой Кронштадта.
Ринтын часами ходил по берегу от мыса до мыса, от одного пляжа до другого. На песке валялись желающие обрести зачерненную солнцем кожу. Мужчины были в одних трусах, а женщины обнажали себя, как чукчанки в меховом пологе. Они старательно вбирали в себя солнечные лучи, но на кончик носа все же наклеивали бумажку.
По воскресеньям наезжали на отдых и горожане. Пили и ели прямо на песке и кидали пустые бутылки в море.
Непривычно было смотреть на людское лежбище, на то, как вместо морских зверей из воды на берег вылезали купающиеся. Когда вода стала теплее, Кайон и Ринтын начали учиться плавать на мелководье, где воды всего было по колено.
Взбираясь по крутому склону, держась за стволы деревьев, Ринтын уходил в лес. Над головой шелестели зеленые ветви, а на земле лежали прелые листья, опавшие хвойные иглы, сухие сучья, с громким треском ломающиеся под ногами. Иногда попадались большие муравьиные кучи, и Ринтын, присев на корточки, наблюдал за муравьиной суетой. Муравьи были озабоченны и торопливы, как жители большого города. Они тащили в свое жилище сухие стебельки, листья, которые, должно быть, использовались в муравьиной жизни.
Лес был сухой и не очень густой. Во всяком случае, Ринтыну не приходилось продираться сквозь чащобу. Прямые и высокие стволы сосен уходили к далекому синему небу. Но если долго приходилось идти по лесу, вдруг появлялось какое-то беспокойство, хотелось поскорее выйти на простор, увидеть небо не клочками, а во всей его широте и красоте. Возникали непонятный страх и мысль: а что, если не удастся выйти из лесу и так всю жизнь придется быть пленником деревянных великанов?
Ринтын искал поляну, и, когда выходил на нее, на душе становилось радостно и легко.
Скоро Ринтын понял, что лес вокруг Териок невелик. Ринтын то и дело натыкался то на домик, то на забор, а чаще выходил на железную дорогу, которой придерживался, как постоянного и надежного ориентира.
Плохо было то, что в лесу не водилось никакой живности. Лишь возле железнодорожной насыпи да у некоторых домов попадались коровы и козы. Ринтын никогда прежде не видел коров и издали с любопытством смотрел на огромных жующих животных с большими грустными глазами. Близко он боялся подходить: кто знает, как они еще посмотрят на непрошеного человека.
Ринтын доходил до Комарова, Репина, а потом шагал по Приморскому шоссе к своему дому отдыха. Иногда опаздывал на обед, на ужин, но не жалел об этом. Удовольствие, которое он получал от прогулок, было дороже. В лесу он вспоминал родную тундру, как он в детстве с бабушкой Гивынэ искал сладкие корни в мышиных кладовых. А однажды он испытал настоящий восторг, увидя покрытый мхом валун, точь-в-точь такой, как на склоне горы Линлиннэй.
Несколько раз Ринтын звал с собой друга, но Кайон отказывался.
– Тебе это нужнее, чем мне,– говорил он.– У тебя поэтическая натура, а у меня от лесного запаха болит голова.
Кайон целыми днями пропадал в бильярдной и не стеснялся выигрывать даже у маститых профессоров.
– Я стал играть, как Максим,– хвастался он.
– Какой такой Максим? – спросил Ринтын.
– В кино который, не помнишь?
Однажды Ринтын вышел на опушку. Немного поодаль стоял новенький, как на картинке, домик. Забор еще строился, кое-где ограду заменяла низко подвешенная колючая проволока, которую Ринтын легко перешагнул.
Внутри ограды росли голубоватые нежные цветы. Ринтын сорвал несколько цветков. Пройдя несколько шагов, он остановился в изумлении – прямо на земле росли огромные ягоды, отдаленно напоминающие большую морошку. Такого ему никогда не доводилось пробовать. Ягода была удивительно сладкая, наполненная солнечным теплом.
Положив на землю букет, Ринтын принялся рвать ягоды. Сначала он брал их подряд, потом стал выбирать поспелее, покрупнее.
Он так увлекся, что не слышал, как кто-то подошел сзади.
И только когда на ягоды упала плотная тень, закрыв солнечный свет, Ринтын обернулся и увидел перед собой человека. Он смотрел на Ринтына, и лицо его кривилось, будто от зубной боли.
– Что же вы это тут делаете? – спросил он.
И Ринтын вдруг с ужасом понял, что ест ягоды, которые посадил этот человек! Как же тут не догадаться? Вот его домик, ограда… Да и ягоды растут в определенном порядке, а земля разрыхлена… Ринтына охватил такой стыд, что ему трудно было произнести слово. Наконец он сказал с усилием:
– Извините… Я не знал, что эти ягоды ваши. Я очень сожалею…
– Он сожалеет,– насмешливо произнес хозяин.– Да в том разве дело – мои это ягоды или еще чьи-то?.. Вы знаете, как это называется? Ну хорошо, если уж вам очень захотелось клубники, попросили бы…
Человек говорил негромко, но с такой горечью в голосе, что это действовало сильнее самых сильных ругательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155