В душе Ринтына рождалось чувство, будто все это уже было когда-то, очень давно, в синеватой далекой дымке детских мечтаний.
Ринтын вернулся в сарай. Женщины уже поднялись и умывались во дворе, поливая друг другу из кружки.
На оглоблях телеги сидел Зайцев и задумчиво чесал редкие волосы с застрявшими в них соломинками. Лицо его было помято, он часто зевал.
На ржавом велосипеде прикатила председательша – высокая дородная женщина.
– Кто тут у вас главный? – громко спросила она.
Лаборант Зайцев спрыгнул с оглобли и принялся приводить себя в порядок.
– Что же ты одних баб привез? – насмешливо спросила у него председательша.
– Не мог же я профессоров мобилизовать,– ответил Зайцев.– Вы не смотрите, что это бабы. Они любого мужика за пояс заткнут. Главное, все они бывшие деревенские.
– Интересно,– произнесла председательша и прошлась вдоль рядком сидящих женщин, оценивающе оглядывая каждую.– В город, значит, подались? За белым хлебом и легкой работой? Ну, ну, поглядим, какие вы в поле…
Тамара не стерпела, вскочила.
– Ну, чего уставилась? Чего пристала? Назначай на работу – и нечего придираться! Каждый сам ищет для себя лучшую жизнь. Ты меня не задевай, я сама знаю, что мне лучше делать.
С каждым словом лицо Тамары краснело, а голос тончал и набирал высоту, пока не перешел в визг.
– Пойдете снопы вязать,– коротко сказала председательша.– И мужики ваши тоже пойдут. Вот так.
Она легко вскочила на велосипед и покатила прочь.
– Генерал баба! – восхищенно произнес ей вслед Зайцев.
После завтрака вышли в поле, где уже стрекотала конная жнейка. На земле полосами лежал скошенный хлеб. Несколько женщин брели следом и вязали снопы. Лица у них были обмотаны платками, из-под которых виднелись только глаза.
Маша показала Ринтыну, как нужно вязать сноп. Они шли рядом, то и дело нагибаясь к земле, слушая однообразный стрекот жнейки. На железном сиденье бочком восседал парень в лихо заломленной кепке с надорванным козырьком и ловко правил лошадьми. Большие железные резцы подрубали стебли, и хлеб валился стеной.
В полдень остановились передохнуть. Местные колхозницы ушли обедать домой, а приезжим доставили еду на старой походной кухне. Поели, полежали под снопами, прячась от жаркого солнца. Над головой качалось высокое теплое небо с редкими белыми облаками. Синева была так глубока и резка, что глазам становилось больно, хотелось зажмуриться и уснуть, погрузившись в тепло земли и неба.
К концу дня трудно было разогнуть спину, кожа на руках искололась об острую стерню.
Ринтын с надеждой посматривал на небо, но солнце очень медленно приближалось к лесу. Потом оно долго стояло над верхушками деревьев, как бы раздумывая: закатываться или еще повисеть над землей?
Потухли последние лучи, на поле опустились сумерки. Умолк стрекот жнейки.
К деревне шли кратчайшим путем – прямо через поле. От усталости ноги едва волочились. Хотелось пить, а тут еще какая-то птичка всю дорогу дразнилась:
– Пи-ить пора! Пи-ить пора!
14
В сарае было холодно, поэтому всю университетскую бригаду расселили по колхозным избам. Ринтын и Зайцев поместились на жительство к председательше.
Из собственных наблюдений и разговоров Ринтын узнал, что в деревне колхозников немного и большинство составляют люди преклонного возраста. Трудоспособных мужчин считалось всего семнадцать человек.
Прошедшая война повернулась здесь к Ринтыну другой стороной. Она отобрала у деревни молодых, здоровых мужчин, чьи могилы остались среди других полей, на близких и далеких окраинах городов, сел и деревень.
Ринтыну все было в диковинку, все интересно. Ему нравилось наблюдать за жизнью русских крестьян. Русская женщина бесстрашно подходила к огромному зверю – корове, бралась за сосцы, и тугая белая струя молока звонко ударялась о дно цинкового ведра. Деревенские жители расспрашивали Ринтына о том, как содержат скотину на Севере, и удивлялись, почему это оленей не доят и, самое поразительное, ничем не кормят…
Несколько дней Ринтын работал на поле – вязал снопы, скирдовал солому. Потом ему поручили возить снопы с поля на молотилку.
Обращению с лошадью учила его сама председательша. На первый взгляд ничего сложного в этом не было. Лошадь казалась старой, хотя была умна и везла осторожно. Ее звали Сильвой.
– Легкая жизнь у тебя наступила,– с оттенком зависти сказала Маша.
Ринтын тоже так думал до наступления вечера. Он добрался до конюшни затемно. Конюх уже ушел домой.
Ринтын обошел сарай, но никого не нашел. От мысли, что самому придется распрягать лошадь, ему стало не по себе. Одно дело – управлять Сильвой с высоты телеги, и совсем другое – подойти вплотную к ней и снять упряжь с морды, с широкой пасти, в которой виднелись огромные, похожие на моржовые, желтые зубы.
Ринтын несколько раз обошел лошадь. Он даже приближался к морде, но Сильва поднимала голову и недружелюбно посматривала на него.
– Что смотришь? – сердито спрашивал ее Ринтын.– Лучше бы сказала, как с тебя снимать эту штуку.
Если бы Ринтын происходил из тундровых чукчей, он бы сумел справиться с лошадью, хотя она далеко не олень.
Велика и сильна лошадь! Целую собачью упряжку заменяет. Но легче распрячь двенадцать злых, кусачих псов, чем Сильву. Там все ясно и просто. В случае чего можно ударить собаку. А тут при одном взгляде на подкованные железом копыта и большие желтые зубы хочется отойти подальше.
Уже совсем стемнело. В небе появились звезды, и над темным лесом поднялась огромная луна. В ее серебристом свете странно и дико блестели лошадиные глаза. Из конюшни слышались хрупанье и глухой перестук кованых копыт. Иногда животные тяжело, совсем по-человечьи вздыхали, и от этого мороз подирал по коже.
– Толя, ты здесь? – услышал он голос Маши.
– Здесь я, здесь,– обрадованно отозвался Ринтын.
– Тебя давно ждут ужинать,– с укором произнесла Маша, выступая из темноты.– Что ты тут копаешься?
Ринтын откровенно признался:
– Сильву не могу распрячь.
– Давай помогу,– предложила Маша и с завидным проворством распрягла лошадь.
Ринтын не знал, как благодарить девушку. Он чистосердечно рассказал, как ходил вокруг и около лошади, не решаясь подступиться к ней.
– Я собак боюсь,– призналась Маша.– А лошадь – животное безобидное. Я научилась обращаться с ними в Сибири, в детском доме для эвакуированных. Там приходилось делать все самим: и дрова рубить в лесу, и возить, и пилить, и колоть… Стирали тоже сами. Знаешь, каково полоскать белье на сибирском морозе? Бр?р!..
Из МТС пригнали две молотилки и поставили у большого сарая. Дня не хватало, и работали часть ночи. Защитив рот и нос от пыли марлевой повязкой, Ринтын совал снопы в ненасытную пасть молотилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Ринтын вернулся в сарай. Женщины уже поднялись и умывались во дворе, поливая друг другу из кружки.
На оглоблях телеги сидел Зайцев и задумчиво чесал редкие волосы с застрявшими в них соломинками. Лицо его было помято, он часто зевал.
На ржавом велосипеде прикатила председательша – высокая дородная женщина.
– Кто тут у вас главный? – громко спросила она.
Лаборант Зайцев спрыгнул с оглобли и принялся приводить себя в порядок.
– Что же ты одних баб привез? – насмешливо спросила у него председательша.
– Не мог же я профессоров мобилизовать,– ответил Зайцев.– Вы не смотрите, что это бабы. Они любого мужика за пояс заткнут. Главное, все они бывшие деревенские.
– Интересно,– произнесла председательша и прошлась вдоль рядком сидящих женщин, оценивающе оглядывая каждую.– В город, значит, подались? За белым хлебом и легкой работой? Ну, ну, поглядим, какие вы в поле…
Тамара не стерпела, вскочила.
– Ну, чего уставилась? Чего пристала? Назначай на работу – и нечего придираться! Каждый сам ищет для себя лучшую жизнь. Ты меня не задевай, я сама знаю, что мне лучше делать.
С каждым словом лицо Тамары краснело, а голос тончал и набирал высоту, пока не перешел в визг.
– Пойдете снопы вязать,– коротко сказала председательша.– И мужики ваши тоже пойдут. Вот так.
Она легко вскочила на велосипед и покатила прочь.
– Генерал баба! – восхищенно произнес ей вслед Зайцев.
После завтрака вышли в поле, где уже стрекотала конная жнейка. На земле полосами лежал скошенный хлеб. Несколько женщин брели следом и вязали снопы. Лица у них были обмотаны платками, из-под которых виднелись только глаза.
Маша показала Ринтыну, как нужно вязать сноп. Они шли рядом, то и дело нагибаясь к земле, слушая однообразный стрекот жнейки. На железном сиденье бочком восседал парень в лихо заломленной кепке с надорванным козырьком и ловко правил лошадьми. Большие железные резцы подрубали стебли, и хлеб валился стеной.
В полдень остановились передохнуть. Местные колхозницы ушли обедать домой, а приезжим доставили еду на старой походной кухне. Поели, полежали под снопами, прячась от жаркого солнца. Над головой качалось высокое теплое небо с редкими белыми облаками. Синева была так глубока и резка, что глазам становилось больно, хотелось зажмуриться и уснуть, погрузившись в тепло земли и неба.
К концу дня трудно было разогнуть спину, кожа на руках искололась об острую стерню.
Ринтын с надеждой посматривал на небо, но солнце очень медленно приближалось к лесу. Потом оно долго стояло над верхушками деревьев, как бы раздумывая: закатываться или еще повисеть над землей?
Потухли последние лучи, на поле опустились сумерки. Умолк стрекот жнейки.
К деревне шли кратчайшим путем – прямо через поле. От усталости ноги едва волочились. Хотелось пить, а тут еще какая-то птичка всю дорогу дразнилась:
– Пи-ить пора! Пи-ить пора!
14
В сарае было холодно, поэтому всю университетскую бригаду расселили по колхозным избам. Ринтын и Зайцев поместились на жительство к председательше.
Из собственных наблюдений и разговоров Ринтын узнал, что в деревне колхозников немного и большинство составляют люди преклонного возраста. Трудоспособных мужчин считалось всего семнадцать человек.
Прошедшая война повернулась здесь к Ринтыну другой стороной. Она отобрала у деревни молодых, здоровых мужчин, чьи могилы остались среди других полей, на близких и далеких окраинах городов, сел и деревень.
Ринтыну все было в диковинку, все интересно. Ему нравилось наблюдать за жизнью русских крестьян. Русская женщина бесстрашно подходила к огромному зверю – корове, бралась за сосцы, и тугая белая струя молока звонко ударялась о дно цинкового ведра. Деревенские жители расспрашивали Ринтына о том, как содержат скотину на Севере, и удивлялись, почему это оленей не доят и, самое поразительное, ничем не кормят…
Несколько дней Ринтын работал на поле – вязал снопы, скирдовал солому. Потом ему поручили возить снопы с поля на молотилку.
Обращению с лошадью учила его сама председательша. На первый взгляд ничего сложного в этом не было. Лошадь казалась старой, хотя была умна и везла осторожно. Ее звали Сильвой.
– Легкая жизнь у тебя наступила,– с оттенком зависти сказала Маша.
Ринтын тоже так думал до наступления вечера. Он добрался до конюшни затемно. Конюх уже ушел домой.
Ринтын обошел сарай, но никого не нашел. От мысли, что самому придется распрягать лошадь, ему стало не по себе. Одно дело – управлять Сильвой с высоты телеги, и совсем другое – подойти вплотную к ней и снять упряжь с морды, с широкой пасти, в которой виднелись огромные, похожие на моржовые, желтые зубы.
Ринтын несколько раз обошел лошадь. Он даже приближался к морде, но Сильва поднимала голову и недружелюбно посматривала на него.
– Что смотришь? – сердито спрашивал ее Ринтын.– Лучше бы сказала, как с тебя снимать эту штуку.
Если бы Ринтын происходил из тундровых чукчей, он бы сумел справиться с лошадью, хотя она далеко не олень.
Велика и сильна лошадь! Целую собачью упряжку заменяет. Но легче распрячь двенадцать злых, кусачих псов, чем Сильву. Там все ясно и просто. В случае чего можно ударить собаку. А тут при одном взгляде на подкованные железом копыта и большие желтые зубы хочется отойти подальше.
Уже совсем стемнело. В небе появились звезды, и над темным лесом поднялась огромная луна. В ее серебристом свете странно и дико блестели лошадиные глаза. Из конюшни слышались хрупанье и глухой перестук кованых копыт. Иногда животные тяжело, совсем по-человечьи вздыхали, и от этого мороз подирал по коже.
– Толя, ты здесь? – услышал он голос Маши.
– Здесь я, здесь,– обрадованно отозвался Ринтын.
– Тебя давно ждут ужинать,– с укором произнесла Маша, выступая из темноты.– Что ты тут копаешься?
Ринтын откровенно признался:
– Сильву не могу распрячь.
– Давай помогу,– предложила Маша и с завидным проворством распрягла лошадь.
Ринтын не знал, как благодарить девушку. Он чистосердечно рассказал, как ходил вокруг и около лошади, не решаясь подступиться к ней.
– Я собак боюсь,– призналась Маша.– А лошадь – животное безобидное. Я научилась обращаться с ними в Сибири, в детском доме для эвакуированных. Там приходилось делать все самим: и дрова рубить в лесу, и возить, и пилить, и колоть… Стирали тоже сами. Знаешь, каково полоскать белье на сибирском морозе? Бр?р!..
Из МТС пригнали две молотилки и поставили у большого сарая. Дня не хватало, и работали часть ночи. Защитив рот и нос от пыли марлевой повязкой, Ринтын совал снопы в ненасытную пасть молотилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155