— вскричал он с чувством. — Сердце подсказало мне, что это Жанна.
Молодая женщина встрепенулась, как под влиянием электрического тока, и быстрым движением сняла маску с бледного, заплаканного личика.
— А! На этот раз вы не ошиблись? — сказала она с иронией.
— О, Жанна! Жанна! — воскликнул он. — Вы плачете! Вы наконец прощаете меня?
Молодая женщина ничего не ответила; она закрыла лицо руками и зарыдала.
— Жанна! Ради самого Бога! Эти слезы… не я ли причина их… наша любовь…
Она подняла голову и, презрительно взглянув на него, с горечью произнесла:
— Я плачу о моей прошлой любви и настоящем бесчестье! Прощайте, милостивый государь… Я вас больше не знаю…
Она повернулась и медленно вышла из комнаты.
— О, какой же я несчастный! — пробормотал в отчаянии граф дю Люк.
Пять минут спустя граф, увлеченный друзьями, покинул замок Сюлли, который по приказанию герцога де Люиня был тотчас же осажден королевскими войсками.
Но гугенотов в нем уже не было.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Диана де Сент-Ирем
ГЛАВА I. Как неприятно бывало иногда завтракать у банщика Дубль-Эпе
Пятнадцатого мая 1621 года, пять месяцев спустя после событий, описанных нами во второй части этого романа, когда часы на Самаритянке с обычным шумом пробили половину пятого утра, какой-то человек, плотно закутанный в толстый плащ и в надвинутой на глаза шляпе, пробирался с улицы Дофина на площадь перед коллежем Сен-Дени. Остановившись на минуту на углу улицы и внимательно осмотревшись вокруг, он опять пошел дальше скорыми шагами по направлению к Новому мосту, где в то время не было ни души.
— Черт бы побрал человека, который не умеет быть аккуратным! — пробормотал он сквозь зубы. — Долго ли еще он заставит меня здесь дожидаться?
Говоря так, незнакомец остановился у Бронзового Коня, постоял несколько минут неподвижно и затем опять стал оглядываться.
Это был тот неоцененный час, проходящий с быстротой молнии, во время которого все спит в Париже, действительно или только притворно.
Глубокая тишина царила над этим спящим Вавилоном, прерываемая время от времени какими-то странными, глухими, неизвестно откуда доносящимися звуками.
С того места, где стоял незнакомец, открывалась прелестная панорама.
Сумерки постепенно исчезали при появлении белеющей зари, чтобы уступить место наступающему утру. Величественное, блестящее солнце, окруженное волнами пурпурового и золотистого света, медленно выплывало из-за зеленеющих холмов Медона и Сюрена, бросая во все стороны свои золотые лучи. Небо было голубое и безоблачное. Легкий туман спустился над рекой и как бы набросил серое покрывало на стоявшие на берегу статуи.
Незнакомец, не будучи, по-видимому, в душе поэтом, вместо того чтобы наслаждаться природой и поддаться очарованию этой величественной картины, топал от нетерпения ногой, продолжая ворчать сквозь зубы, и беспрестанно теребил резную рукоятку своей длинной рапиры, которая щегольски приподнимала край его плаща.
Бронзовый колокол на колодце пробил три раза.
— Провались он к черту! — вскричал незнакомец. — Уже без четверти пять; еще, пожалуй, этот достопочтенный человек был так глуп и неловок, что попался молодцам Дефонкти. Это становится уже невыносимым. Я подожду до пяти часов, но если он и к этому времени не придет, так мы увидим…
С отчаяния он принялся рассматривать окружавшие его предметы.
В эту минуту Новый мост был пуст не больше, чем некоторое время тому назад.
По направлению к нему со стороны Рыночного моста и улицы Дофина стекалось множество народа всякого звания и состояния: были тут и всадники, и пешеходы, и купцы, и мелкие чиновники, и солдаты, отправлявшиеся на ученье; можно было даже встретить несколько тщательно закрытых носилок, в которых, вероятно, сидели какие-нибудь красавицы, возвращавшиеся домой.
Словом, Новый мост принял обычный оживленный вид.
При первом ударе пяти часов человек пожилых лет, одетый в черное и весьма почтенной наружности остановился перед незнакомцем, который только что собирался снова произнести какое-то ужасное проклятие. Отерев платком вспотевший лоб, вновь пришедший сказал ему приятным, ласковым голосом:
— Я думаю, что опоздал немного, не правда ли, господин сержант Ла Прери?
— Немного опоздали! — вскричал сержант, потому что этот незнакомец был не кто иной, как наш старый знакомый. — Ну и ну, мэтр Грендорж! Вот уже около часа, как я переминаюсь здесь с ноги на ногу в ожидании вас.
— Ах, Боже мой! — отвечал священник. — Ведь вы знаете, как далеко отсюда до улицы Серизе?
— Черт побери! Вы, на мой взгляд, имеете еще довольно бодрый вид, ваше преподобие, — возразил сержант, еще более рассердившись. — Что вы толкуете мне об улице Серизе — мне, который протрясся верхом больше двухсот лье?
— Полноте, сержант, не сердитесь; я вполне признаю себя виноватым перед вами, потому прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор.
— В самом деле! Легко сказать: прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор — человеку, который в продолжение пяти дней ни разу не сомкнул глаз и несся во весь опор через холмы и рытвины, словно кабан, преследуемый охотниками. Parbleu! Славные же песенки вы поете мне, ваше преподобие!
— Ну, так говорите об этом, если хотите, — произнес священник еще более ласковым голосом.
— Черт побери! Вы скоро заставите меня сойти с ума.
— Подождите, мой друг, успокойтесь немного, а главное, советую вам для вашей же пользы отучиться от скверной привычки клясться на каждом шагу; эти клятвы не прибавляют ни на волос ума тому, что вы говорите, и только отнимают половину удовольствия, которое испытываешь в беседе с вами.
— Вот как! Вы, кажется, собираетесь прочесть мне нотацию?
— Боже меня сохрани! — воскликнул, улыбаясь, священник. — Но сознайтесь, что я имею на это некоторое право.
— О-о, — пробормотал недовольным голосом сержант, — теперь, кажется, не об этом идет речь.
— Совершенно справедливо, что я и стараюсь доказать вам уже четверть часа.
— Хорошо, согласен; поговорим же теперь о нашем деле, мы и без того потеряли много времени.
— Говорить здесь! Возможно ли это, сержант?
— Куда же вы хотите идти? Ведь я совсем не знаю Парижа.
— Я знаю его не больше вашего.
— Вот уже скоро две недели, как вы уведомлены о моем приезде и еще до сих пор не нашли удобного места для нашего свидания.
— Милейший мой, вы, кажется, забываете, что я духовное лицо и что мне почти приходится скрываться.
— Это правда; черт бы побрал всю эту историю! Но что же в таком случае нам остается делать?
— Вот что: вы давно не были в Париже?
— Вы понимаете, я боялся сюда показаться. Там, где сильные ходят, высоко подняв голову, слабым приходится низко опускать ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Молодая женщина встрепенулась, как под влиянием электрического тока, и быстрым движением сняла маску с бледного, заплаканного личика.
— А! На этот раз вы не ошиблись? — сказала она с иронией.
— О, Жанна! Жанна! — воскликнул он. — Вы плачете! Вы наконец прощаете меня?
Молодая женщина ничего не ответила; она закрыла лицо руками и зарыдала.
— Жанна! Ради самого Бога! Эти слезы… не я ли причина их… наша любовь…
Она подняла голову и, презрительно взглянув на него, с горечью произнесла:
— Я плачу о моей прошлой любви и настоящем бесчестье! Прощайте, милостивый государь… Я вас больше не знаю…
Она повернулась и медленно вышла из комнаты.
— О, какой же я несчастный! — пробормотал в отчаянии граф дю Люк.
Пять минут спустя граф, увлеченный друзьями, покинул замок Сюлли, который по приказанию герцога де Люиня был тотчас же осажден королевскими войсками.
Но гугенотов в нем уже не было.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Диана де Сент-Ирем
ГЛАВА I. Как неприятно бывало иногда завтракать у банщика Дубль-Эпе
Пятнадцатого мая 1621 года, пять месяцев спустя после событий, описанных нами во второй части этого романа, когда часы на Самаритянке с обычным шумом пробили половину пятого утра, какой-то человек, плотно закутанный в толстый плащ и в надвинутой на глаза шляпе, пробирался с улицы Дофина на площадь перед коллежем Сен-Дени. Остановившись на минуту на углу улицы и внимательно осмотревшись вокруг, он опять пошел дальше скорыми шагами по направлению к Новому мосту, где в то время не было ни души.
— Черт бы побрал человека, который не умеет быть аккуратным! — пробормотал он сквозь зубы. — Долго ли еще он заставит меня здесь дожидаться?
Говоря так, незнакомец остановился у Бронзового Коня, постоял несколько минут неподвижно и затем опять стал оглядываться.
Это был тот неоцененный час, проходящий с быстротой молнии, во время которого все спит в Париже, действительно или только притворно.
Глубокая тишина царила над этим спящим Вавилоном, прерываемая время от времени какими-то странными, глухими, неизвестно откуда доносящимися звуками.
С того места, где стоял незнакомец, открывалась прелестная панорама.
Сумерки постепенно исчезали при появлении белеющей зари, чтобы уступить место наступающему утру. Величественное, блестящее солнце, окруженное волнами пурпурового и золотистого света, медленно выплывало из-за зеленеющих холмов Медона и Сюрена, бросая во все стороны свои золотые лучи. Небо было голубое и безоблачное. Легкий туман спустился над рекой и как бы набросил серое покрывало на стоявшие на берегу статуи.
Незнакомец, не будучи, по-видимому, в душе поэтом, вместо того чтобы наслаждаться природой и поддаться очарованию этой величественной картины, топал от нетерпения ногой, продолжая ворчать сквозь зубы, и беспрестанно теребил резную рукоятку своей длинной рапиры, которая щегольски приподнимала край его плаща.
Бронзовый колокол на колодце пробил три раза.
— Провались он к черту! — вскричал незнакомец. — Уже без четверти пять; еще, пожалуй, этот достопочтенный человек был так глуп и неловок, что попался молодцам Дефонкти. Это становится уже невыносимым. Я подожду до пяти часов, но если он и к этому времени не придет, так мы увидим…
С отчаяния он принялся рассматривать окружавшие его предметы.
В эту минуту Новый мост был пуст не больше, чем некоторое время тому назад.
По направлению к нему со стороны Рыночного моста и улицы Дофина стекалось множество народа всякого звания и состояния: были тут и всадники, и пешеходы, и купцы, и мелкие чиновники, и солдаты, отправлявшиеся на ученье; можно было даже встретить несколько тщательно закрытых носилок, в которых, вероятно, сидели какие-нибудь красавицы, возвращавшиеся домой.
Словом, Новый мост принял обычный оживленный вид.
При первом ударе пяти часов человек пожилых лет, одетый в черное и весьма почтенной наружности остановился перед незнакомцем, который только что собирался снова произнести какое-то ужасное проклятие. Отерев платком вспотевший лоб, вновь пришедший сказал ему приятным, ласковым голосом:
— Я думаю, что опоздал немного, не правда ли, господин сержант Ла Прери?
— Немного опоздали! — вскричал сержант, потому что этот незнакомец был не кто иной, как наш старый знакомый. — Ну и ну, мэтр Грендорж! Вот уже около часа, как я переминаюсь здесь с ноги на ногу в ожидании вас.
— Ах, Боже мой! — отвечал священник. — Ведь вы знаете, как далеко отсюда до улицы Серизе?
— Черт побери! Вы, на мой взгляд, имеете еще довольно бодрый вид, ваше преподобие, — возразил сержант, еще более рассердившись. — Что вы толкуете мне об улице Серизе — мне, который протрясся верхом больше двухсот лье?
— Полноте, сержант, не сердитесь; я вполне признаю себя виноватым перед вами, потому прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор.
— В самом деле! Легко сказать: прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор — человеку, который в продолжение пяти дней ни разу не сомкнул глаз и несся во весь опор через холмы и рытвины, словно кабан, преследуемый охотниками. Parbleu! Славные же песенки вы поете мне, ваше преподобие!
— Ну, так говорите об этом, если хотите, — произнес священник еще более ласковым голосом.
— Черт побери! Вы скоро заставите меня сойти с ума.
— Подождите, мой друг, успокойтесь немного, а главное, советую вам для вашей же пользы отучиться от скверной привычки клясться на каждом шагу; эти клятвы не прибавляют ни на волос ума тому, что вы говорите, и только отнимают половину удовольствия, которое испытываешь в беседе с вами.
— Вот как! Вы, кажется, собираетесь прочесть мне нотацию?
— Боже меня сохрани! — воскликнул, улыбаясь, священник. — Но сознайтесь, что я имею на это некоторое право.
— О-о, — пробормотал недовольным голосом сержант, — теперь, кажется, не об этом идет речь.
— Совершенно справедливо, что я и стараюсь доказать вам уже четверть часа.
— Хорошо, согласен; поговорим же теперь о нашем деле, мы и без того потеряли много времени.
— Говорить здесь! Возможно ли это, сержант?
— Куда же вы хотите идти? Ведь я совсем не знаю Парижа.
— Я знаю его не больше вашего.
— Вот уже скоро две недели, как вы уведомлены о моем приезде и еще до сих пор не нашли удобного места для нашего свидания.
— Милейший мой, вы, кажется, забываете, что я духовное лицо и что мне почти приходится скрываться.
— Это правда; черт бы побрал всю эту историю! Но что же в таком случае нам остается делать?
— Вот что: вы давно не были в Париже?
— Вы понимаете, я боялся сюда показаться. Там, где сильные ходят, высоко подняв голову, слабым приходится низко опускать ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127