ГЛАВА V. Как капитан Ватан приехал в Париж и как его отлично приняли в гостинице, где он остановился
Вернемся к капитану Ватану.
Оставив посреди дороги озадаченного графа дю Люка, он во весь опор помчался в город и проехал воротами Сен-Виктор.
Капитан очень воинственно сидел на своем Таборе, покручивая усы и напевая какую-то казарменную песенку, от которой покраснел бы любой солдат.
Он знал Париж вдоль и поперек и направился прямо к Тиктонской улице, к гостинице, над дверьми которой красовалась вывеска, покачиваясь и скрипя на железном пруте. На зеленом фоне этой громадной вывески изображалось какое-то диковинное красное животное с грозно торчащим посреди лба рогом, на котором было нанизано множество жареных пулярок. Внизу стояла надпись-ребус яркими буквами в четыре дюйма величины: A la Chere lie Corne.
Капитан поглядел на вывеску, потом на ярко освещенные окна гостиницы, из которой неслись всевозможные вакхические напевы.
— Вот раскричались-то! — проговорил он про себя, закрутив кверху усы, что делал всегда, когда был в веселом расположении духа. — Эй! — крикнул он. — Кто-нибудь!
Выбежал толстый, краснощекий, улыбающийся малый.
— Пожалуйте, господин! — пригласил он, взяв лошадь капитана под уздцы.
— От него так и пышет здоровьем, — подумал Ватан и громко спросил: — А что, разве в гостинице «Единорог» уже другой хозяин?
— Никак нет, а я уже десять лет служу здесь.
— А! Называйте меня капитаном, друг мой, — снисходительно сказал Ватан. — Как вас зовут?
— Бонифаций, к вашим услугам.
— Так хозяин этой гостиницы по-прежнему…
— Мэтр Грипнар и его жена, капитан, — отвечал с низким поклоном слуга.
— Его жену зовут Фаншета?
— Да, капитан.
— Превосходно!
Капитан величественно сошел с лошади.
— Бонифаций, друг мой, — обратился он к слуге, — поставь мою лошадь сейчас же в конюшню, задал ей побольше овса и подложи целую груду соломы под ноги. Слышишь?
— Слушаю, капитан; мигом все сделаю. Капитан вошел в гостиницу.
Огромная зала гостиницы «Единорог» представляла преприятный вид, особенно для усталого, проголодавшегося путешественника. В глубине ее, перед пылавшим огнем огромного очага жарилось на четырех вертелах множество дичи, мяса, кур, и жир с таким аппетитным треском падал на большой противень, стоявший под ними, что слюнки текли…
Справа и слева шли полки с темной глиняной посудой и блестящими медными кастрюлями и котелками. Около дюжины столов, занимавших отдельную часть комнаты, было занято более или менее упившимися посетителями.
У полок с правой стороны, за прилавком, заставленным всевозможными бутылками, рюмками и стаканами, стояла свежая, красивая бабенка лет сорока, в кокетливо надетом чепчике, с пышным бюстом, лукаво смотревшими из-под бархатных ресниц глазами, ослепительно белыми зубами и пунцовым ротиком. Много привлекала сюда народу такая хозяйка!
Четверо гарсонов, очень похожих на Бонифация, хлопотливо бегали вокруг столов, подавая вино.
У очага наблюдал за жареньем толстяк, но из всей его фигуры видна была одна спина. Все это было освещено, кроме огня очага, лампами в три рожка, висевшими на потолке.
Капитан вошел, звеня шпорами, волоча за собой рапиру и не обращая внимания на сердито посматривавших на него посетителей.
Остановившись у прилавка, он снял шляпу и любезно поклонился хозяйке.
— Здравствуйте, Фаншета, дитя мое! — приветствовал он ее. — Как поживали в продолжении пятнадцати—двадцати лет, что мы с вами не виделись?
Женщина вздрогнула, точно увидав привидение, внимательно посмотрела минуты с три на странного посетителя, потом вдруг подняла руки к небу и, бросившись, как сумасшедшая, в объятия капитана, стала обнимать и целовать его, плача и смеясь.
— Возможно ли! — воскликнула она. — Вы! Это вы!
— Должно быть, милое дитя, — произнес он, отвечая ей скромными ласками, — постарел, переменился я немножко, но в душе все тот же.
— Я бы вас из тысячи узнала, ей-Богу, вы совсем не настолько переменились, как говорите!
— Полно льстить, душечка, — отвечал он, смеясь. — А Грипнар?
— Вот он! — она указала на толстяка перед очагом, не шевельнувшегося даже посмотреть, что случилось.
Между тем посетителям, большая часть которых была завсегдатаями трактира, стало досадно, что такая осторожная с ними хозяйка с восторгом бросилась на шею этому верзиле, которого они никогда не видали; сначала они точно онемели от удивления, но потом начали грозно перешептываться и наконец дали полную волю своему бешенству.
Человек пять, похрабрее, встали, осторожно оставаясь за столом, как за валом, и стали громко кричать, посылая капитану далеко не лестные эпитеты.
Сначала капитан не обратил внимания на шум, но наконец заметил, что крики относились к нему, холодно обернулся, смерил глазами противников и улыбнулся своей обычной насмешливой улыбкой.
— Это что значит, дурачье? — вскричал он голосом, который сразу покрыл крики. — Не окатили ли вас вдруг святой водой, что вы так взволновались и так страшно гримасничаете? Черт побери, господа! Не угодно ли вам немножко утихнуть, или мне придется взять на себя труд образумить вас?
Великолепная речь капитана произвела совершенно не то действие, которого он ожидал. Крики перешли в рев; пьяницы вскочили и, вооружившись жбанами, кружками, тарелками, собирались броситься на общего врага. Однако в последнюю минуту они вдруг приостановились и как будто советовались между собой взглядами.
Короче сказать, их пугала длинная рапира капитана, хотя он еще и не вынимал ее из ножен.
— Ventre de biche, господа! — сказал капитан, нимало не волнуясь. — Порядочные вы неучи, надо вам сказать! Так разве нынче принимают приезжих в добром городе Париже?! Так как вам угодно, чтоб я вас проучил, — не беспокойтесь, я беру это на себя, и вы долго сохраните об этом уроке трогательное воспоминание!
Говоря таким образом, капитан схватил своими длинными, мохнатыми руками — с баранью лопатку шириной каждая — ближайший к прилавку стол, поднял его, как перышко, хотя он был очень тяжел, и сразу опрокинул на своих противников со всеми блюдами и жбанами, которые на нем стояли.
Пьяницы, испуганные такой неслыханной силой, бросились бежать, толкая друг друга и вереща от боли. А капитан покатывался со смеху.
Хозяйка гостиницы между тем, зная плутов, предвидела исход ссоры, и, как благоразумная женщина, бросилась к мужу.
— Эй, мэтр Грипнар! — закричала она, теребя его за рукав. — Да оставьте на минуту вертела и оглянитесь. Неужели вы позволите, чтоб у вас в доме убивали ваших старинных друзей?
— А? Что такое, душа моя? — вскричал толстяк, точно спросонок.
— Да вы поглядите! — продолжала жена.
Грипнар обернулся. И надо отдать ему справедливость, не успел он признать капитана, как вся его апатия разом исчезла, уступив место сильнейшему гневу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127