Мне тяжело видеть вашу безупречность! Что такое ваше страдание сравнительно с тем, которое я ощущаю? Неужели вы думаете, что мое сердце не разбилось от боли, когда я была вынуждена сделать вам это страшное признание? Не возбуждайте дурных, преступных страстей, которые клокочут в груди моей! Прогоните меня, но не унижайте больше в моем собственном мнении!
— Я прибавлю одно только слово, Диана: если когда-нибудь вы будете иметь во мне надобность, я всегда протяну вам руку помощи.
— О, это уж слишком, графиня! — воскликнула Диана, задрожав от бешенства. — Ваше презрительное сострадание наносит мне смертельную рану. Мне кажется, вы слишком торопитесь торжествовать от признания, которое меня обязали сделать. Да, — продолжала она со зловещим смехом, — ваши друзья очень ловкие люди; им удалось привести меня к вашим ногам и заставить повиноваться их подлым угрозам, но вы забываете главное: я завтра же могу отречься от этого признания, которое заставляет вас так гордиться; ведь, кроме этих двух человек, свидетельство которых для меня не имеет значения, мы здесь одни, совершенно одни! То, что я вам сказала, не слышало ни одно постороннее ухо. Кто же поверить, когда вам будет угодно говорить громогласно о моем сегодняшнем унижении? Где вы найдете свидетелей, которые подтвердили бы, что ваши слова справедливы?
— Мои слова, бедное дитя, — сказала с улыбкой графиня, — не нуждаются в подтверждении. Я скажу, и этого будет достаточно.
— Может быть! — проговорила Диана, стиснув зубы.
В эту минуту портьера поднялась, и герцогиня де Роган вошла в комнату.
— А в случае, если не будет достаточно, милочка, — колко добавила она, подходя к дивану, — так я подтвержу.
— А! Меня предали! — вскричала девушка с невыразимым бешенством.
— Предали! Каким это образом, милочка? — надменно произнесла герцогиня. — О каком предательстве вы говорите, позвольте узнать? Единственный предатель здесь — это вы, как мне кажется!
— А! Вы так, — злобно отозвалась Диана, — ну что ж, положим! Топчите меня в грязь, благородные дамы, но помните, что червяк, на которого наступают ногой, поднимается, чтоб укусить притеснителя! Так как мы здесь все женщины, будем играть в открытую. Вы прекрасны, милые дамы, но я моложе и прекраснее вас; кроме того, эту скромность, которой вы драпируетесь, я давно отбросила. Я куртизанка! Подобные мне женщины внушают вам зависть, потому что упоительным ядом наших сладострастных объятий и ласк мы отнимаем, шутя, в любую минуту, у всех вас, милые дамы, таких гордых своей безупречной добродетелью, не только мужей, но и ваших любовников, возвращая их вам, когда они не годятся нам более.
В эту минуту дверь маленькой гостиной с шумом раскрылась, и граф дю Люк, бледный, с пылающими гневом глазами неожиданно вошел в комнату.
— Довольно, презренная! — крикнул он дрожащим от бешенства голосом. — Довольно оскорблений! Не знаю, что мне мешает растоптать вас! Я тоже все слышал, я был за этой дверью, не смея дышать, боясь пропустить хоть слово из этой ужасной, циничной исповеди. О, клянусь Богом! Не знаю, что мне мешает это сделать!
Он обнажил шпагу и поднял ее над головой Дианы.
Та не пошевелилась; обернувшись к нему, она поглядела на него с каким-то особенным блеском в глазах, и вскричала дрожавшим как будто от страсти голосом:
— О, убей, убей меня, Оливье! Какое может быть большее счастье, чем умереть от твоей руки!
Жанна и герцогиня кинулись удержать его.
Оливье сделал шаг назад, со злостью кинул шпагу на пол и, бросая презрительный взгляд на спокойно стоявшую девушку, воскликнул:
— Нет! Ее голова принадлежит палачу, я обкраду его, убив эту негодяйку!
Улыбка торжества, как молния, мелькнула на губах девушки; она с презрением пожала плечами.
Граф повернулся к ней спиной и пошел к дрожавшей от волнения и смотревшей на него с выражением глубокой радости Жанне:
— Графиня, — сказал он, опускаясь перед нею на одно колено и целуя протянутую ему руку, — возмездие должно быть блистательным. Я страшно виноват перед вами, могу ли надеяться быть когда-нибудь прощенным?
Несколько секунд длилось молчание.
Графиня выпрямилась; ее лицо было бледно, как мрамор; она была хороша, как древняя Ниобея.
— Оливье, — с грустью промолвила она, — я вас очень любила, но вы были безжалостны и разбили мое сердце, отдав себя в руки этой недостойной женщины, которая теперь смеется, слушая нас. Разлука, которой вы требовали, должна быть вечной. Что же касается этой женщины, вашей любовницы, Оливье, вы позволите, чтоб я ее выгнала из дому, но завтра, может быть, захотите снова с нею сойтись.
Граф, не отвечая, опустил голову. Жанна твердо подошла к Диане.
— Вам нечего больше здесь делать, — проговорила она, — вы признались в вашей гнусности, мне, кроме этого, ничего не надо теперь, — прибавила она, величавым жестом указывая на потайную дверь, — не отравляйте же своим присутствием воздух, которым мы дышим. Выйдите вон, женщина без чести и совести, я вас выгоняю!
— Милостивая государыня! — прошипела та с угрозой в тоне.
— Выйдите вон, говорят вам!
Эти слова были произнесены так повелительно, что Диана стала невольно отступать шаг за шагом к самой двери, в которой споткнулась и упала почти без чувств на руки двух замаскированных людей, произнеся, однако, глухим голосом:
— О, Боже мой! Я отомщу!
Графиня заперла потайную дверь и медленно вернулась к тому креслу, на котором раньше сидела возле герцогини де Роган, как бы не замечая графа, все еще стоявшего на одном колене, с закрытыми руками лицом.
Прошло несколько минут молчания.
Граф приподнялся и подошел к жене.
— Жанна, — сказал он, — я знаю, что совершенное мною относительно вас преступление громадно; но неужели оно непоправимо? Забыли вы разве прошлое счастливое время?
— Мы видели только сладкий сон, Оливье; как все сны, и этот оказался лживым. Минута пробуждения настала скоро, слишком скоро, к сожалению! Это было ужасное пробуждение, оно разбило мне сердце и лишило меня надежд в будущем. Вы молоды, Оливье, вы можете полюбить и, наверное, полюбите.
— О, Жанна, что вы говорите!
— Одну правду, Оливье, ничего больше. Вы мужчина и, как все вам подобные, имеете забывчивое, эгоистическое сердце; будучи безжалостным за мнимые оскорбления, вы ставите ни во что те, которые не побоялись нанести мне. Ваша любовь, Оливье, зародилась не в сердце, но в голове. Вы хотели объяснения? Извольте! Оливье, объяснимся раз и навсегда, потому что, повторяю вам, мое решение принято; все кончено между нами.
— Жанна! Умоляю вас, не говорите так!
— Для вас, Оливье, и для себя я должна быть откровенна. Отказываетесь выслушать меня? Если так, друг мой, я буду молчать.
— О нет, Жанна, говорите, говорите, ради Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Я прибавлю одно только слово, Диана: если когда-нибудь вы будете иметь во мне надобность, я всегда протяну вам руку помощи.
— О, это уж слишком, графиня! — воскликнула Диана, задрожав от бешенства. — Ваше презрительное сострадание наносит мне смертельную рану. Мне кажется, вы слишком торопитесь торжествовать от признания, которое меня обязали сделать. Да, — продолжала она со зловещим смехом, — ваши друзья очень ловкие люди; им удалось привести меня к вашим ногам и заставить повиноваться их подлым угрозам, но вы забываете главное: я завтра же могу отречься от этого признания, которое заставляет вас так гордиться; ведь, кроме этих двух человек, свидетельство которых для меня не имеет значения, мы здесь одни, совершенно одни! То, что я вам сказала, не слышало ни одно постороннее ухо. Кто же поверить, когда вам будет угодно говорить громогласно о моем сегодняшнем унижении? Где вы найдете свидетелей, которые подтвердили бы, что ваши слова справедливы?
— Мои слова, бедное дитя, — сказала с улыбкой графиня, — не нуждаются в подтверждении. Я скажу, и этого будет достаточно.
— Может быть! — проговорила Диана, стиснув зубы.
В эту минуту портьера поднялась, и герцогиня де Роган вошла в комнату.
— А в случае, если не будет достаточно, милочка, — колко добавила она, подходя к дивану, — так я подтвержу.
— А! Меня предали! — вскричала девушка с невыразимым бешенством.
— Предали! Каким это образом, милочка? — надменно произнесла герцогиня. — О каком предательстве вы говорите, позвольте узнать? Единственный предатель здесь — это вы, как мне кажется!
— А! Вы так, — злобно отозвалась Диана, — ну что ж, положим! Топчите меня в грязь, благородные дамы, но помните, что червяк, на которого наступают ногой, поднимается, чтоб укусить притеснителя! Так как мы здесь все женщины, будем играть в открытую. Вы прекрасны, милые дамы, но я моложе и прекраснее вас; кроме того, эту скромность, которой вы драпируетесь, я давно отбросила. Я куртизанка! Подобные мне женщины внушают вам зависть, потому что упоительным ядом наших сладострастных объятий и ласк мы отнимаем, шутя, в любую минуту, у всех вас, милые дамы, таких гордых своей безупречной добродетелью, не только мужей, но и ваших любовников, возвращая их вам, когда они не годятся нам более.
В эту минуту дверь маленькой гостиной с шумом раскрылась, и граф дю Люк, бледный, с пылающими гневом глазами неожиданно вошел в комнату.
— Довольно, презренная! — крикнул он дрожащим от бешенства голосом. — Довольно оскорблений! Не знаю, что мне мешает растоптать вас! Я тоже все слышал, я был за этой дверью, не смея дышать, боясь пропустить хоть слово из этой ужасной, циничной исповеди. О, клянусь Богом! Не знаю, что мне мешает это сделать!
Он обнажил шпагу и поднял ее над головой Дианы.
Та не пошевелилась; обернувшись к нему, она поглядела на него с каким-то особенным блеском в глазах, и вскричала дрожавшим как будто от страсти голосом:
— О, убей, убей меня, Оливье! Какое может быть большее счастье, чем умереть от твоей руки!
Жанна и герцогиня кинулись удержать его.
Оливье сделал шаг назад, со злостью кинул шпагу на пол и, бросая презрительный взгляд на спокойно стоявшую девушку, воскликнул:
— Нет! Ее голова принадлежит палачу, я обкраду его, убив эту негодяйку!
Улыбка торжества, как молния, мелькнула на губах девушки; она с презрением пожала плечами.
Граф повернулся к ней спиной и пошел к дрожавшей от волнения и смотревшей на него с выражением глубокой радости Жанне:
— Графиня, — сказал он, опускаясь перед нею на одно колено и целуя протянутую ему руку, — возмездие должно быть блистательным. Я страшно виноват перед вами, могу ли надеяться быть когда-нибудь прощенным?
Несколько секунд длилось молчание.
Графиня выпрямилась; ее лицо было бледно, как мрамор; она была хороша, как древняя Ниобея.
— Оливье, — с грустью промолвила она, — я вас очень любила, но вы были безжалостны и разбили мое сердце, отдав себя в руки этой недостойной женщины, которая теперь смеется, слушая нас. Разлука, которой вы требовали, должна быть вечной. Что же касается этой женщины, вашей любовницы, Оливье, вы позволите, чтоб я ее выгнала из дому, но завтра, может быть, захотите снова с нею сойтись.
Граф, не отвечая, опустил голову. Жанна твердо подошла к Диане.
— Вам нечего больше здесь делать, — проговорила она, — вы признались в вашей гнусности, мне, кроме этого, ничего не надо теперь, — прибавила она, величавым жестом указывая на потайную дверь, — не отравляйте же своим присутствием воздух, которым мы дышим. Выйдите вон, женщина без чести и совести, я вас выгоняю!
— Милостивая государыня! — прошипела та с угрозой в тоне.
— Выйдите вон, говорят вам!
Эти слова были произнесены так повелительно, что Диана стала невольно отступать шаг за шагом к самой двери, в которой споткнулась и упала почти без чувств на руки двух замаскированных людей, произнеся, однако, глухим голосом:
— О, Боже мой! Я отомщу!
Графиня заперла потайную дверь и медленно вернулась к тому креслу, на котором раньше сидела возле герцогини де Роган, как бы не замечая графа, все еще стоявшего на одном колене, с закрытыми руками лицом.
Прошло несколько минут молчания.
Граф приподнялся и подошел к жене.
— Жанна, — сказал он, — я знаю, что совершенное мною относительно вас преступление громадно; но неужели оно непоправимо? Забыли вы разве прошлое счастливое время?
— Мы видели только сладкий сон, Оливье; как все сны, и этот оказался лживым. Минута пробуждения настала скоро, слишком скоро, к сожалению! Это было ужасное пробуждение, оно разбило мне сердце и лишило меня надежд в будущем. Вы молоды, Оливье, вы можете полюбить и, наверное, полюбите.
— О, Жанна, что вы говорите!
— Одну правду, Оливье, ничего больше. Вы мужчина и, как все вам подобные, имеете забывчивое, эгоистическое сердце; будучи безжалостным за мнимые оскорбления, вы ставите ни во что те, которые не побоялись нанести мне. Ваша любовь, Оливье, зародилась не в сердце, но в голове. Вы хотели объяснения? Извольте! Оливье, объяснимся раз и навсегда, потому что, повторяю вам, мое решение принято; все кончено между нами.
— Жанна! Умоляю вас, не говорите так!
— Для вас, Оливье, и для себя я должна быть откровенна. Отказываетесь выслушать меня? Если так, друг мой, я буду молчать.
— О нет, Жанна, говорите, говорите, ради Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127