Первое представление 1620 года в театре Марэ
Прошло два месяца после происшествий, описанных в первой части нашего рассказа. Наступила зима, начинался холод, дождь хлестал в окна, ветер свистел в обнаженных ветвях деревьев, из труб, крутясь, поднимались к серому небу длинные струи дыма.
Париж принял зимний вид.
Во вторник, двадцать седьмого ноября 1620 года, темное, холодное, туманное утро часам к одиннадцати разъяснело. Проглянувшее немножко солнце совсем развеселило столичных жителей.
К театру Марэ, что на улице Вьей-Рю-дю-Тампль, собиралось множество народа в экипажах и на носилках. С самого утра по всей улице толпились, крича, смеясь и толкаясь, парижане. В театре Марэ первый раз шла «Марианна», большая трагедия знаменитого в то время поэта Александра Арди; много раз ее обещали и много раз откладывали.
Двор и весь город съехались к театру. Слуги и пажи бесцеремонно расталкивали толпу, очищая место экипажам своих повелителей.
В одной из карет сидели друг против друга граф дю Люк и его неразлучный приятель капитан Ватан.
Авантюрист не изменился: у него была все та же воинственная осанка, все тот же покрой платья, только оно было теперь поновее и получше.
Оливье дю Люк изменился не только внешне, но даже., казалось, и в нравственном отношении.
Оживленные, слишком румяные лица обоих ясно говорили, что они совсем недавно хорошо позавтракали и поэтому не могли добраться до театра пешком.
Костюм графа составляли алый бархатный плащ, богато расшитый золотом, атласный бирюзовый камзол с кружевами и позументами и панталоны такого же цвета, засунутые в белые сапоги с золочеными шпорами; ловко надетая набок серая касторовая шляпа, низенькая, с кокетливо загнутыми кверху полями и красными с черным перьями. Перевязь, на которой висела длинная шпага, была вся зашита золотом.
Гугеноты, товарищи графа, едва узнавали в этом щеголе, этом утонченном прежнего серьезного, хладнокровного вельможу, которого так любили и уважали.
Раза три слуги и полицейские пытались протестовать против бесцеремонности, с которой кучер графа забрызгивал их грязью, даже не предупреждая обычным криком, но тот так посмотрел на недовольных, что они сочли за лучшее покориться. Впрочем, в этой давке вообще не считались толчками или попавшими в лицо комьями грязи: каждый хлопотал только, как бы достать место. Оставалось три четверти часа до начала спектакля, назначенного в два часа, а актеры были очень аккуратны; полиция велела начать пускать публику с часу, чтоб к четырем все кончилось.
В коридоре, в маленькой дощатой будочке, директор труппы с Александром Арди, уж одетым Тенью Аристовула, раздавали билеты.
Невозможно передать, какой смех и веселье возбуждало в толпившихся у кассы зрителях это страшное привидение.
Граф дю Люк, бросив мимоходом пистоль на бюро директора, скрылся со своим приятелем в темных изгибах узкого коридора, который вел к самой сцене.
В 1600 году приезжая труппа, набранная в провинции, прибыла в Париж и остановилась на улице Потери-Деварси, в Серебряном отеле, выхлопотав себе разрешение играть на парижской сцене, несмотря на энергичное сопротивление труппы Троицы, которой принадлежал Бургундский замок. Эта труппа одна пользовалась в силу грамот Генриха II и Карла IX правом давать спектакли в Париже. В начале правления Людовика XIII новая труппа, поселившаяся в Серебряном отеле, устроила свой театр, прозванный театром Марэ.
Незатейливо было в то время вообще устройство театра. В одном конце залы стояла эстрада вышиной в рост человека; это была сцена; перемена декораций совершалась только с помощью занавеса в глубине сцены; по бокам были устроены плохонькие кулисы.
Галерея, шедшая по сторонам, разделялась на ложи; прямо на актеров могли смотреть только те зрители, которые имели места против самой сцены, на противоположном конце театра.
Партер, то есть все пространство под ложами, кишело народом; там все стояли, и давка была страшная.
Самыми лучшими местами, где обычно сидели придворные и знать, считались скамейки на самой сцене, по обеим ее сторонам, вдоль кулис; понятно, как это лишало пьесу всякой иллюзии и как стесняло актеров! Но публика в то время была не так требовательна, как теперь. И цены за места были просто грошовые.
В тот день, о котором мы говорим, театр был особенно полон публики; пришлось отказать в билетах более чем двумстам желающим.
В ложах сияли мундиры вельмож и бриллианты дам, разодетых в шелк и кружева. В партере громко и бесцеремонно кричали, смеялись, обменивались шутками с сидевшими в ложах и шумно требовали скорее начинать пьесу.
Граф дю Люк и капитан сидели на самой сцене, с краю, и следовательно, очень близко к зрителям, занимавшим ложи и партер.
Капитан тихо разговаривал с графом, который, прислонясь спиной к кулисе, беспрестанно закрывал глаза, несмотря на отчаянные усилия держать их открытыми, и, по-видимому, был расположен скорее спать, нежели слушать.
— Morbleu! Да проснитесь, граф! — сказал капитан. — Если вы будете так давать себе волю, то в конце концов свалитесь в партер или провалитесь за кулису.
— Хорошо, хорошо! Не беспокойтесь, — отвечал, не открывая глаз, Оливье, — если бы я и заснул, так проснусь, когда надо будет.
— Когда что надо будет? Право, лучше уйти, граф.
— Оставьте меня в покое, капитан! — сердито произнес он. — Я не уйду!.. Пришел и буду тут сидеть; я хочу ее видеть.
— Да кого? — нетерпеливо вскричал капитан.
— Ее, тысячу чертей! Ведь вы хорошо знаете.
— Ее?
— Ну да! Даму в пунцовой маске.
— Даму в пунцовой маске? — переспросил совершенно сбитый с толку капитан.
— Parbleu! Я только для того и пришел сюда. Авантюрист пожал плечами.
— Morbleu! — воскликнул он. — Вот замечательная-то выдумка!
— Отчего замечательная? — проворчал граф, приподнимая отяжелевшие веки. — Вы, кажется, думаете, что я сошел сума?
— Нисколько, parbleu, я просто думаю, что вы пьяны.
— Пьян! — презрительно повторил Оливье. — Оттого что я выпил какие-нибудь три-четыре бутылки!
— Три-четыре бутылки!.. Ну, да это в сторону!.. Но, признаюсь, я не ожидал того, что вы мне говорите.
— Это отчего, любезный друг?
— Morbleu! Да как же вы хотите узнать эту даму в пунцовой маске, когда ни разу не видели ее без маски?
— А, да! Ну, это правда!
Граф помолчал с минуту, потом проговорил:
— На кой же черт я здесь в таком случае?
— Я вас уже полчаса об этом спрашиваю.
— Я, верно, не расслышал, мой друг, не сердитесь, вы ведь знаете, мне нужно немножко оживиться, опьянеть, — сказал он с удивленной улыбкой.
— Так уйдем! Здесь вовсе не весело.
— Уйти?.. Ну уж нет, приятель! Как знать, может быть, нас скоро ожидает здесь премного удовольствия.
— Как хотите, — покорно согласился капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Прошло два месяца после происшествий, описанных в первой части нашего рассказа. Наступила зима, начинался холод, дождь хлестал в окна, ветер свистел в обнаженных ветвях деревьев, из труб, крутясь, поднимались к серому небу длинные струи дыма.
Париж принял зимний вид.
Во вторник, двадцать седьмого ноября 1620 года, темное, холодное, туманное утро часам к одиннадцати разъяснело. Проглянувшее немножко солнце совсем развеселило столичных жителей.
К театру Марэ, что на улице Вьей-Рю-дю-Тампль, собиралось множество народа в экипажах и на носилках. С самого утра по всей улице толпились, крича, смеясь и толкаясь, парижане. В театре Марэ первый раз шла «Марианна», большая трагедия знаменитого в то время поэта Александра Арди; много раз ее обещали и много раз откладывали.
Двор и весь город съехались к театру. Слуги и пажи бесцеремонно расталкивали толпу, очищая место экипажам своих повелителей.
В одной из карет сидели друг против друга граф дю Люк и его неразлучный приятель капитан Ватан.
Авантюрист не изменился: у него была все та же воинственная осанка, все тот же покрой платья, только оно было теперь поновее и получше.
Оливье дю Люк изменился не только внешне, но даже., казалось, и в нравственном отношении.
Оживленные, слишком румяные лица обоих ясно говорили, что они совсем недавно хорошо позавтракали и поэтому не могли добраться до театра пешком.
Костюм графа составляли алый бархатный плащ, богато расшитый золотом, атласный бирюзовый камзол с кружевами и позументами и панталоны такого же цвета, засунутые в белые сапоги с золочеными шпорами; ловко надетая набок серая касторовая шляпа, низенькая, с кокетливо загнутыми кверху полями и красными с черным перьями. Перевязь, на которой висела длинная шпага, была вся зашита золотом.
Гугеноты, товарищи графа, едва узнавали в этом щеголе, этом утонченном прежнего серьезного, хладнокровного вельможу, которого так любили и уважали.
Раза три слуги и полицейские пытались протестовать против бесцеремонности, с которой кучер графа забрызгивал их грязью, даже не предупреждая обычным криком, но тот так посмотрел на недовольных, что они сочли за лучшее покориться. Впрочем, в этой давке вообще не считались толчками или попавшими в лицо комьями грязи: каждый хлопотал только, как бы достать место. Оставалось три четверти часа до начала спектакля, назначенного в два часа, а актеры были очень аккуратны; полиция велела начать пускать публику с часу, чтоб к четырем все кончилось.
В коридоре, в маленькой дощатой будочке, директор труппы с Александром Арди, уж одетым Тенью Аристовула, раздавали билеты.
Невозможно передать, какой смех и веселье возбуждало в толпившихся у кассы зрителях это страшное привидение.
Граф дю Люк, бросив мимоходом пистоль на бюро директора, скрылся со своим приятелем в темных изгибах узкого коридора, который вел к самой сцене.
В 1600 году приезжая труппа, набранная в провинции, прибыла в Париж и остановилась на улице Потери-Деварси, в Серебряном отеле, выхлопотав себе разрешение играть на парижской сцене, несмотря на энергичное сопротивление труппы Троицы, которой принадлежал Бургундский замок. Эта труппа одна пользовалась в силу грамот Генриха II и Карла IX правом давать спектакли в Париже. В начале правления Людовика XIII новая труппа, поселившаяся в Серебряном отеле, устроила свой театр, прозванный театром Марэ.
Незатейливо было в то время вообще устройство театра. В одном конце залы стояла эстрада вышиной в рост человека; это была сцена; перемена декораций совершалась только с помощью занавеса в глубине сцены; по бокам были устроены плохонькие кулисы.
Галерея, шедшая по сторонам, разделялась на ложи; прямо на актеров могли смотреть только те зрители, которые имели места против самой сцены, на противоположном конце театра.
Партер, то есть все пространство под ложами, кишело народом; там все стояли, и давка была страшная.
Самыми лучшими местами, где обычно сидели придворные и знать, считались скамейки на самой сцене, по обеим ее сторонам, вдоль кулис; понятно, как это лишало пьесу всякой иллюзии и как стесняло актеров! Но публика в то время была не так требовательна, как теперь. И цены за места были просто грошовые.
В тот день, о котором мы говорим, театр был особенно полон публики; пришлось отказать в билетах более чем двумстам желающим.
В ложах сияли мундиры вельмож и бриллианты дам, разодетых в шелк и кружева. В партере громко и бесцеремонно кричали, смеялись, обменивались шутками с сидевшими в ложах и шумно требовали скорее начинать пьесу.
Граф дю Люк и капитан сидели на самой сцене, с краю, и следовательно, очень близко к зрителям, занимавшим ложи и партер.
Капитан тихо разговаривал с графом, который, прислонясь спиной к кулисе, беспрестанно закрывал глаза, несмотря на отчаянные усилия держать их открытыми, и, по-видимому, был расположен скорее спать, нежели слушать.
— Morbleu! Да проснитесь, граф! — сказал капитан. — Если вы будете так давать себе волю, то в конце концов свалитесь в партер или провалитесь за кулису.
— Хорошо, хорошо! Не беспокойтесь, — отвечал, не открывая глаз, Оливье, — если бы я и заснул, так проснусь, когда надо будет.
— Когда что надо будет? Право, лучше уйти, граф.
— Оставьте меня в покое, капитан! — сердито произнес он. — Я не уйду!.. Пришел и буду тут сидеть; я хочу ее видеть.
— Да кого? — нетерпеливо вскричал капитан.
— Ее, тысячу чертей! Ведь вы хорошо знаете.
— Ее?
— Ну да! Даму в пунцовой маске.
— Даму в пунцовой маске? — переспросил совершенно сбитый с толку капитан.
— Parbleu! Я только для того и пришел сюда. Авантюрист пожал плечами.
— Morbleu! — воскликнул он. — Вот замечательная-то выдумка!
— Отчего замечательная? — проворчал граф, приподнимая отяжелевшие веки. — Вы, кажется, думаете, что я сошел сума?
— Нисколько, parbleu, я просто думаю, что вы пьяны.
— Пьян! — презрительно повторил Оливье. — Оттого что я выпил какие-нибудь три-четыре бутылки!
— Три-четыре бутылки!.. Ну, да это в сторону!.. Но, признаюсь, я не ожидал того, что вы мне говорите.
— Это отчего, любезный друг?
— Morbleu! Да как же вы хотите узнать эту даму в пунцовой маске, когда ни разу не видели ее без маски?
— А, да! Ну, это правда!
Граф помолчал с минуту, потом проговорил:
— На кой же черт я здесь в таком случае?
— Я вас уже полчаса об этом спрашиваю.
— Я, верно, не расслышал, мой друг, не сердитесь, вы ведь знаете, мне нужно немножко оживиться, опьянеть, — сказал он с удивленной улыбкой.
— Так уйдем! Здесь вовсе не весело.
— Уйти?.. Ну уж нет, приятель! Как знать, может быть, нас скоро ожидает здесь премного удовольствия.
— Как хотите, — покорно согласился капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127