Вспомните, что вы у банщика, то есть в таком месте, где особенно соблюдается тайна.
— Так; ну, а подземелье, которым я сюда пришел?
— Это, капитан, еще проще. Впрочем, я ведь обещал рассказать вам его историю.
— Так, так, братец! Говори же, я слушаю; за твое здоровье!
— За ваше, капитан! Как вам нравится это кипрское?
— Чудесно!
— Вам известно, капитан, что Новый мост начат при Генрихе Третьем, а докончен после многих остановок только при Генрихе Четвертом. В смутные времена Лиги было не до него.
— Так! За твое здоровье! Право, какое чудесное вино!
— За ваше здоровье, капитан! Толпа ирландцев и разных мошенников завладела тогда некоторыми оконченными арками моста и поселилась там.
— А! Так это они устроили подземелье с его ходами и переходами?
— Именно, капитан. Они воспользовались смутами гражданской войны и особенно горячо работали во время осады Парижа, этой страшной осады, когда за разными бедствиями никто и не замечал даже их работ.
— Да, бедственное это было время; столько людей погибло от голода… Ну, подальше это воспоминание! За твое здоровье! И за твое, крестник!
Они чокнулись.
— Наконец король вступил в Париж, проданный ему Бриссаком и компанией. Заключили мир. Новый мост стали достраивать; между рабочими было много оборванцев, и я в том числе.
— А! И ты был?
— Да, после всех наших бед! Эти рабочие стакнулись с ирландцами, и под моим надзором подземные галереи были проведены по всем направлениям, как вы сегодня видели. Никто этого и не подозревал.
В один прекрасный день дозорный накрыл ирландцев, и всех их сейчас же отправили на родину. Вот и все, капитан. Дело, как видите, простое.
— Очень простое, братец; но уверен ли ты, что ни полиция, ни купеческий старшина ничего не подозревают?
— Parbleu! Да ведь у нас шпионы между ними же!
— А! Да у тебя, как видно, и своя полиция, Клер-де-Люнь?
— Надо всегда быть настороже.
— Конечно, я тебя и не порицаю за это. Ты защищаешь самого себя, и ты прав; однако ж…
— Что, капитан?
— Ведь тот, кто продаст такой драгоценный секрет купеческому старшине или кому-нибудь из полиции, сделает выгодное дело?
— Нисколько, капитан.
— Отчего же?
— Оттого что через час он не будет существовать.
— А! Ты действуешь быстро, братец.
— У нас нельзя иначе; впрочем, между нами изменников нет.
— Смотри, не говори больше такого слова! Ну, а предположим, что кто-нибудь посторонний знает вашу тайну и выдаст ее?
— Никто ее не знает, кроме вас, а так как уж вы-то, конечно, не выдадите, я спокоен.
— Спасибо за хорошее мнение, Клер-де-Люнь. Ну, а вот это ты знаешь? — спросил капитан, вынимая из кармана бумагу и показывая ее tire — laine .
— Что это такое?
— Утверждение в должности полицейского чиновника.
— На ваше имя?
— Посмотри подпись! Видишь?
— Да! — озадаченно произнес tire — laine .
— За твое здоровье, Клер-де-Люнь! Но тот не имел сил ответить ему.
Капитан медленно допил стакан, как-то нехорошо улыбаясь. Долго собеседники молчали. Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе искоса переглядывались, и их взгляды говорили не в пользу капитана.
Тот, не показывая вида, что замечает, и потягивая маленькими глотками вино, следил за ними.
— Что ж вы вдруг так примолкли, детки? — полюбопытствовал он через минуту. — Жаль! Вы так славно говорите!
— О, капитан! — пробормотал Клер-де-Люнь. — Кто бы этого мог ожидать?
— Чего, дитя мое?
— Чтоб такой человек, как вы, стал помогать полиции?
— Что? Как ты это говоришь, малец?
— Вы, капитан, человек таких редких достоинств, вдруг сделались простым полицейским чиновником!
— А почему бы и нет, куманек? Ведь должность честная!
— Преследовать бедняков!
— Да я их очень жалею, — сказал капитан, обводя ироническим взглядом комнату.
— Все равно, капитан, я этого от вас не ожидал.
— Чего, скажи, пожалуйста, дитя мое?
— Чтобы вы нам изменили.
— Да кой черт тебе сказал это?
— Dame! А я так доверял вам, ничего от вас не скрывал!
— Берегись, Клер-де-Люнь! Ты плохо выбираешь выражения, любезный!
— Как так, капитан?
— Ты говоришь, что я изменяю тебе?
— Да оно так ведь, кажется?
— Тебе худо кажется. Рассуди сам. Разве я принадлежу к вашей шайке? Нет ведь. Я поймал тебя, когда ты залез в мой карман; вместо того чтобы убить, я тебя пощадил. Где тут измена?
— Так, капитан, но потом?
— Что потом? Я хотел поговорить с тобой и звал тебя к себе; ты отказался, находя более удобным, чтоб я шел к тебе; я согласился исполнить твое желание. Ты начал сыпать передо мной сюрпризами. Я ведь ни слова не говорил. Наконец и мне захотелось доставить тебе сюрприз. Ты вдруг рассердился, надулся, стал сурово на меня поглядывать и обвинять в измене. Ну, скажи, разве ты был прав? Не думаю.
— Да, капитан, я виноват, простите; я не подумал, что вы способны…
— Воспользоваться неожиданно представившимся случаем? Ошибаешься, братец.
— А? Что вы хотите сказать, капитан?
— Вот что: я тебе предлагаю условие, но предупреждаю — выбирай и решай сам, я же ничего не изменю со своей стороны.
— Заранее принимаю, капитан; уговор, во всяком случае, будет мне выгоден.
— Не торопись, подумай!
— Я уже обдумал и соглашаюсь, закрыв глаза. Вы такой человек, с которым ничего не выиграешь, тягаясь в хитрости, а которому лучше отдаться в руки.
— Ты, может быть, прав, братец!
— Parbleu! Конечно, прав, капитан.
— Заметь, однако ж, что мой уговор будет касаться не только тебя, но и всех твоих сообщников.
— Об этом и говорить нечего; я знал это заранее, капитан.
— И все-таки согласен?
— Больше, чем когда-нибудь.
— Ну, давай руку, братец! Я опять уважаю тебя.
— Благодарю вас, капитан, и я даю слово; вы знаете, умею ли я держать его.
— Я тебя знаю; будь спокоен; а ты, крестник, что скажешь?
— Мне, крестный, нечего сказать. Ведь вы знаете, я ваш душой и телом, что бы ни случилось! Вы благодетель моей семьи.
— Об этом не будем говорить, дитя мое.
— Напротив, крестный. Я могу быть негодяем, но, поверьте, не такой уж я гадкий, как говорят: у меня еще есть кое-что в сердце.
— Я и не сомневаюсь, дитя мое, поэтому тут не о чем и говорить. Я живу у твоего отца; не скрою, он сильно жалуется на тебя. Я не хотел ничего сказать ни за, ни против. Расскажи мне, что такое у вас было, чтоб я мог рассудить.
— Извольте, крестный, но тут и рассказывать-то нечего; дело очень обыкновенное.
— Все равно, говори; выслушав, я могу сказать тебе свое мнение!
— Виноват, я вас перебью, капитан; не лучше ли нам прежде переговорить окончательно насчет нашего уговора?
— Не беспокойся, друг Клер-де-Люнь; время еще не ушло. Мы ведь не торопимся по домам?
— Конечно, нет.
— Ну, так дай мне выслушать малого, дружище, и поступай, как я: пей, слушай его.
— Как угодно, капитан, я ведь сказал…
— Чтоб знать, чего держаться; успокойся, кум, скоро все узнаешь, обещаю тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Так; ну, а подземелье, которым я сюда пришел?
— Это, капитан, еще проще. Впрочем, я ведь обещал рассказать вам его историю.
— Так, так, братец! Говори же, я слушаю; за твое здоровье!
— За ваше, капитан! Как вам нравится это кипрское?
— Чудесно!
— Вам известно, капитан, что Новый мост начат при Генрихе Третьем, а докончен после многих остановок только при Генрихе Четвертом. В смутные времена Лиги было не до него.
— Так! За твое здоровье! Право, какое чудесное вино!
— За ваше здоровье, капитан! Толпа ирландцев и разных мошенников завладела тогда некоторыми оконченными арками моста и поселилась там.
— А! Так это они устроили подземелье с его ходами и переходами?
— Именно, капитан. Они воспользовались смутами гражданской войны и особенно горячо работали во время осады Парижа, этой страшной осады, когда за разными бедствиями никто и не замечал даже их работ.
— Да, бедственное это было время; столько людей погибло от голода… Ну, подальше это воспоминание! За твое здоровье! И за твое, крестник!
Они чокнулись.
— Наконец король вступил в Париж, проданный ему Бриссаком и компанией. Заключили мир. Новый мост стали достраивать; между рабочими было много оборванцев, и я в том числе.
— А! И ты был?
— Да, после всех наших бед! Эти рабочие стакнулись с ирландцами, и под моим надзором подземные галереи были проведены по всем направлениям, как вы сегодня видели. Никто этого и не подозревал.
В один прекрасный день дозорный накрыл ирландцев, и всех их сейчас же отправили на родину. Вот и все, капитан. Дело, как видите, простое.
— Очень простое, братец; но уверен ли ты, что ни полиция, ни купеческий старшина ничего не подозревают?
— Parbleu! Да ведь у нас шпионы между ними же!
— А! Да у тебя, как видно, и своя полиция, Клер-де-Люнь?
— Надо всегда быть настороже.
— Конечно, я тебя и не порицаю за это. Ты защищаешь самого себя, и ты прав; однако ж…
— Что, капитан?
— Ведь тот, кто продаст такой драгоценный секрет купеческому старшине или кому-нибудь из полиции, сделает выгодное дело?
— Нисколько, капитан.
— Отчего же?
— Оттого что через час он не будет существовать.
— А! Ты действуешь быстро, братец.
— У нас нельзя иначе; впрочем, между нами изменников нет.
— Смотри, не говори больше такого слова! Ну, а предположим, что кто-нибудь посторонний знает вашу тайну и выдаст ее?
— Никто ее не знает, кроме вас, а так как уж вы-то, конечно, не выдадите, я спокоен.
— Спасибо за хорошее мнение, Клер-де-Люнь. Ну, а вот это ты знаешь? — спросил капитан, вынимая из кармана бумагу и показывая ее tire — laine .
— Что это такое?
— Утверждение в должности полицейского чиновника.
— На ваше имя?
— Посмотри подпись! Видишь?
— Да! — озадаченно произнес tire — laine .
— За твое здоровье, Клер-де-Люнь! Но тот не имел сил ответить ему.
Капитан медленно допил стакан, как-то нехорошо улыбаясь. Долго собеседники молчали. Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе искоса переглядывались, и их взгляды говорили не в пользу капитана.
Тот, не показывая вида, что замечает, и потягивая маленькими глотками вино, следил за ними.
— Что ж вы вдруг так примолкли, детки? — полюбопытствовал он через минуту. — Жаль! Вы так славно говорите!
— О, капитан! — пробормотал Клер-де-Люнь. — Кто бы этого мог ожидать?
— Чего, дитя мое?
— Чтоб такой человек, как вы, стал помогать полиции?
— Что? Как ты это говоришь, малец?
— Вы, капитан, человек таких редких достоинств, вдруг сделались простым полицейским чиновником!
— А почему бы и нет, куманек? Ведь должность честная!
— Преследовать бедняков!
— Да я их очень жалею, — сказал капитан, обводя ироническим взглядом комнату.
— Все равно, капитан, я этого от вас не ожидал.
— Чего, скажи, пожалуйста, дитя мое?
— Чтобы вы нам изменили.
— Да кой черт тебе сказал это?
— Dame! А я так доверял вам, ничего от вас не скрывал!
— Берегись, Клер-де-Люнь! Ты плохо выбираешь выражения, любезный!
— Как так, капитан?
— Ты говоришь, что я изменяю тебе?
— Да оно так ведь, кажется?
— Тебе худо кажется. Рассуди сам. Разве я принадлежу к вашей шайке? Нет ведь. Я поймал тебя, когда ты залез в мой карман; вместо того чтобы убить, я тебя пощадил. Где тут измена?
— Так, капитан, но потом?
— Что потом? Я хотел поговорить с тобой и звал тебя к себе; ты отказался, находя более удобным, чтоб я шел к тебе; я согласился исполнить твое желание. Ты начал сыпать передо мной сюрпризами. Я ведь ни слова не говорил. Наконец и мне захотелось доставить тебе сюрприз. Ты вдруг рассердился, надулся, стал сурово на меня поглядывать и обвинять в измене. Ну, скажи, разве ты был прав? Не думаю.
— Да, капитан, я виноват, простите; я не подумал, что вы способны…
— Воспользоваться неожиданно представившимся случаем? Ошибаешься, братец.
— А? Что вы хотите сказать, капитан?
— Вот что: я тебе предлагаю условие, но предупреждаю — выбирай и решай сам, я же ничего не изменю со своей стороны.
— Заранее принимаю, капитан; уговор, во всяком случае, будет мне выгоден.
— Не торопись, подумай!
— Я уже обдумал и соглашаюсь, закрыв глаза. Вы такой человек, с которым ничего не выиграешь, тягаясь в хитрости, а которому лучше отдаться в руки.
— Ты, может быть, прав, братец!
— Parbleu! Конечно, прав, капитан.
— Заметь, однако ж, что мой уговор будет касаться не только тебя, но и всех твоих сообщников.
— Об этом и говорить нечего; я знал это заранее, капитан.
— И все-таки согласен?
— Больше, чем когда-нибудь.
— Ну, давай руку, братец! Я опять уважаю тебя.
— Благодарю вас, капитан, и я даю слово; вы знаете, умею ли я держать его.
— Я тебя знаю; будь спокоен; а ты, крестник, что скажешь?
— Мне, крестный, нечего сказать. Ведь вы знаете, я ваш душой и телом, что бы ни случилось! Вы благодетель моей семьи.
— Об этом не будем говорить, дитя мое.
— Напротив, крестный. Я могу быть негодяем, но, поверьте, не такой уж я гадкий, как говорят: у меня еще есть кое-что в сердце.
— Я и не сомневаюсь, дитя мое, поэтому тут не о чем и говорить. Я живу у твоего отца; не скрою, он сильно жалуется на тебя. Я не хотел ничего сказать ни за, ни против. Расскажи мне, что такое у вас было, чтоб я мог рассудить.
— Извольте, крестный, но тут и рассказывать-то нечего; дело очень обыкновенное.
— Все равно, говори; выслушав, я могу сказать тебе свое мнение!
— Виноват, я вас перебью, капитан; не лучше ли нам прежде переговорить окончательно насчет нашего уговора?
— Не беспокойся, друг Клер-де-Люнь; время еще не ушло. Мы ведь не торопимся по домам?
— Конечно, нет.
— Ну, так дай мне выслушать малого, дружище, и поступай, как я: пей, слушай его.
— Как угодно, капитан, я ведь сказал…
— Чтоб знать, чего держаться; успокойся, кум, скоро все узнаешь, обещаю тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127