мания во всем видеть непременно какую-нибудь тайную причину доводила его даже до сомнения в такой чистой, простодушно искренней любви жены, которую и сам он любил до безумия.
Мы немножко подробно описали графа дю Люка, но нам нужно хорошенько его узнать со всеми его достоинствами и недостатками, так как виновником своего несчастья был единственно он сам.
Доехав до подошвы холма, граф подогнал лошадь и остановился у трактира с ярко освещенными окнами.
На стук лошадиных копыт вышел слуга; луна светила очень ярко; узнав графа, слуга почтительно снял шапку и поспешил подхватить лошадь под уздцы. Оливье соскочил с седла.
— Подержи мою лошадь, Бенжамен, — ласково сказал он, — я на минуту.
Комната, в которую вошел граф Оливье, была большая и очень ярко освещенная; там сидел только тот солдат, которого мы видели вечером на деревенской дороге. За прилавком стояла хозяйка. Солдат сидел у стола, положив возле себя пистолеты и огромную рапиру, и аппетитно ужинал жареным кроликом, запивая страшно кислым вином, однако не морщась и, видимо, находя его даже очень вкусным. Ведь на вкус и цвет товарища нет.
Увидев графа, хозяйка подбежала к нему с почтительными поклонами. Солдат поднял было голову, равнодушно взглянул на вошедшего, но сейчас же опять перестал обращать на него внимание и деятельно принялся оканчивать ужин.
— Вы здесь, господин граф! — вскричала хозяйка.
— Тс-с, Мадлена! — отвечал он, приложив палец к губам. — Не называйте меня! Где ваш отец? Он, вероятно, меня ждет?
— Да, монсеньор.
— Опять? — с улыбкой упрекнул ее Оливье.
— Простите, сударь.
— Ну хорошо, дитя мое; дайте мне вина вон на тот стол, — показал он на стол против того, за которым сидел солдат, — и попросите старика ко мне.
— Сюда, сударь?
— Да, дитя мое.
— Иду, сударь!
И она убежала, легкая, как птичка. Граф сел и для виду налил себе вина.
— Славная девушка! — проговорил солдат. — Весела, свежа, как весеннее утро. Один вид хорошенькой девушки развеселил меня!
Так как эти слова могли и не относиться к нему, граф ничего не ответил, но для развлечения стал рассматривать странного человека, на которого до той минуты не обращал никакого внимания.
Солдат был широкоплечий, мускулистый здоровяк, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет. Физиономия его, представлявшая смесь смелости, хитрости, откровенности и беспечности, говорила, что это был опытный малый, не раз видевший смерть лицом к лицу в битвах и вынесший из них больше толчков и философии, чем богатства; загорелое лицо с иссохшей кожей, сверкающие черные глаза, крючковатый нос и длинные густые усы придавали ему оригинальный вид, но не имели ничего отталкивающего. Костюм был самый простой: легкая кираса прикрывала изношенную, потемневшую буйволовую куртку; толстые панталоны синего сукна были заправлены в громадные сапоги с железными шпорами; рядом с рапирой и шпагой на столе лежали войлочная шляпа с поблекшим пером и свернутый плащ; прежде он был, должно быть, темно-серый, но от дождя, солнца и частого употребления сделался какого-то неопределенного цвета.
Вообще, по мнению графа, это был такой человек, которого в дороге приятнее было бы иметь возле себя, нежели позади или впереди.
Кончив ужин и залпом проглотив вино, солдат громко кашлянул, причмокнул в знак удовольствия, достал из кармана почерневшую трубку, набил ее табаком и закурил, зажав в уголке губ, с видом человека, собирающегося отдохнуть вволю после чудесного ужина. Синеватое облако дыма мигом закрыло его с ног до головы.
Графа невольно влекло к этому человеку, и он уже собирался приветливо заговорить с ним, как вошел трактирщик.
Хорошенькая Мадлена снова стала за прилавком, а отец ее с шапкой в руке поспешно пошел к графу.
— Ну что? — спросил его Оливье.
— Я исполнил ваши приказания, — отвечал хозяин.
— Видел ты малого?
— Точно так, монсеньор.
— Что он тебе сообщил?
— Ничего путного. Правду сказать, монсеньор, при всем моем почтении к вам, лучше бы вы поручили кому-нибудь другому эти дела.
— Отчего? — нахмурил брови граф.
— Оттого что, с вашего позволения, монсеньор, я не верю тут ни одному слову. Этот человек просто пройдоха, картежник и больше ничего. Кроме того, он водится с такой компанией, от которой хорошего трудно ждать.
— Но ведь ты знаешь, старый упрямец, что он хлопочет за другого?
— Пожалуй, так, монсеньор, но в таком случае господин не лучше слуги!
Они все время говорили тихо. Граф подумал с минуту и громко сказал:
— Строго говоря, это, может быть, и так.
— Наверное, так, монсеньор.
— Во всяком случае, я скоро увижу, чего мне держаться.
— Монсеньор едет в Париж?
— Да, сию минуту.
Трактирщик нахмурился.
— Простите старому слуге вашей семьи, монсеньор, человеку, который видел вас крошкой и любит вас…
— Знаю, Бернар, — ласково произнес Оливье, — говори, что такое?
— Монсеньор, вы бы лучше вернулись в Мовер; часто приходится раскаиваться…
— Довольно, довольно, Бернар! — быстро перебил граф. — Я еду в Париж, это необходимо; но успокойся, мне нужно побывать там совсем по другому, серьезному делу; я не стану там заниматься тем, на что ты намекаешь, разве уж обстоятельства заставят.
— Как угодно, монсеньор; я ваш слуга и могу только повиноваться вам.
В эту минуту солдат докурил трубку и постучал ею о край стола, чтоб высыпать пепел.
— Девушка! — крикнул он.
— Я! — отозвалась Мадлена, встав и подходя.
— Моей лошади задавали овса?
— Двойную порцию, как вы приказывали.
— Прекрасно, сколько я вам должен?
— Ровно три ливра.
— И за себя, и за лошадь?
— Да.
— Ну, недорого, — рассмеялся он, вытащил из кармана довольно туго набитый кошелек и положил на стол три серебряные монеты. — Вот вам деньги, — промолвил он. — Велите скорей оседлать Габора; я не люблю дожидаться.
— Габора? — с удивлением повторила девушка.
— Ну да; это моя лошадь,
— Вы не переночуете в Аблоне, капитан? — поинтересовалась Мадлена.
— Сохрани Бог, красотка, ночь сегодня чудесная, лунная, я надеюсь скоро добраться до Парижа.
— Добраться-то доберетесь, капитан, — вмешался трактирщик, — но в город пробраться — это другое дело.
— Как другое дело?
— Dame! Ворота заперты.
— А! Ну, это серьезная причина!
— Так останетесь?
— Ни за что на свете!.. Извините, милостивый государь! На одно слово, пожалуйста… — прибавил он, обращаясь к графу, уже взявшемуся за ручку двери.
Граф обернулся.
— Вы мне говорите? — спросил он.
— Да, но называйте меня капитаном, как вот этот добрый человек, я имею право на это.
— Извольте, капитан! Что же вам от меня угодно?
— Вы едете в Париж?
— Да, сейчас еду.
— Так! Не спорю с вами, потому что вы ведь полагаете проехать в город, несмотря на запертые ворота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Мы немножко подробно описали графа дю Люка, но нам нужно хорошенько его узнать со всеми его достоинствами и недостатками, так как виновником своего несчастья был единственно он сам.
Доехав до подошвы холма, граф подогнал лошадь и остановился у трактира с ярко освещенными окнами.
На стук лошадиных копыт вышел слуга; луна светила очень ярко; узнав графа, слуга почтительно снял шапку и поспешил подхватить лошадь под уздцы. Оливье соскочил с седла.
— Подержи мою лошадь, Бенжамен, — ласково сказал он, — я на минуту.
Комната, в которую вошел граф Оливье, была большая и очень ярко освещенная; там сидел только тот солдат, которого мы видели вечером на деревенской дороге. За прилавком стояла хозяйка. Солдат сидел у стола, положив возле себя пистолеты и огромную рапиру, и аппетитно ужинал жареным кроликом, запивая страшно кислым вином, однако не морщась и, видимо, находя его даже очень вкусным. Ведь на вкус и цвет товарища нет.
Увидев графа, хозяйка подбежала к нему с почтительными поклонами. Солдат поднял было голову, равнодушно взглянул на вошедшего, но сейчас же опять перестал обращать на него внимание и деятельно принялся оканчивать ужин.
— Вы здесь, господин граф! — вскричала хозяйка.
— Тс-с, Мадлена! — отвечал он, приложив палец к губам. — Не называйте меня! Где ваш отец? Он, вероятно, меня ждет?
— Да, монсеньор.
— Опять? — с улыбкой упрекнул ее Оливье.
— Простите, сударь.
— Ну хорошо, дитя мое; дайте мне вина вон на тот стол, — показал он на стол против того, за которым сидел солдат, — и попросите старика ко мне.
— Сюда, сударь?
— Да, дитя мое.
— Иду, сударь!
И она убежала, легкая, как птичка. Граф сел и для виду налил себе вина.
— Славная девушка! — проговорил солдат. — Весела, свежа, как весеннее утро. Один вид хорошенькой девушки развеселил меня!
Так как эти слова могли и не относиться к нему, граф ничего не ответил, но для развлечения стал рассматривать странного человека, на которого до той минуты не обращал никакого внимания.
Солдат был широкоплечий, мускулистый здоровяк, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет. Физиономия его, представлявшая смесь смелости, хитрости, откровенности и беспечности, говорила, что это был опытный малый, не раз видевший смерть лицом к лицу в битвах и вынесший из них больше толчков и философии, чем богатства; загорелое лицо с иссохшей кожей, сверкающие черные глаза, крючковатый нос и длинные густые усы придавали ему оригинальный вид, но не имели ничего отталкивающего. Костюм был самый простой: легкая кираса прикрывала изношенную, потемневшую буйволовую куртку; толстые панталоны синего сукна были заправлены в громадные сапоги с железными шпорами; рядом с рапирой и шпагой на столе лежали войлочная шляпа с поблекшим пером и свернутый плащ; прежде он был, должно быть, темно-серый, но от дождя, солнца и частого употребления сделался какого-то неопределенного цвета.
Вообще, по мнению графа, это был такой человек, которого в дороге приятнее было бы иметь возле себя, нежели позади или впереди.
Кончив ужин и залпом проглотив вино, солдат громко кашлянул, причмокнул в знак удовольствия, достал из кармана почерневшую трубку, набил ее табаком и закурил, зажав в уголке губ, с видом человека, собирающегося отдохнуть вволю после чудесного ужина. Синеватое облако дыма мигом закрыло его с ног до головы.
Графа невольно влекло к этому человеку, и он уже собирался приветливо заговорить с ним, как вошел трактирщик.
Хорошенькая Мадлена снова стала за прилавком, а отец ее с шапкой в руке поспешно пошел к графу.
— Ну что? — спросил его Оливье.
— Я исполнил ваши приказания, — отвечал хозяин.
— Видел ты малого?
— Точно так, монсеньор.
— Что он тебе сообщил?
— Ничего путного. Правду сказать, монсеньор, при всем моем почтении к вам, лучше бы вы поручили кому-нибудь другому эти дела.
— Отчего? — нахмурил брови граф.
— Оттого что, с вашего позволения, монсеньор, я не верю тут ни одному слову. Этот человек просто пройдоха, картежник и больше ничего. Кроме того, он водится с такой компанией, от которой хорошего трудно ждать.
— Но ведь ты знаешь, старый упрямец, что он хлопочет за другого?
— Пожалуй, так, монсеньор, но в таком случае господин не лучше слуги!
Они все время говорили тихо. Граф подумал с минуту и громко сказал:
— Строго говоря, это, может быть, и так.
— Наверное, так, монсеньор.
— Во всяком случае, я скоро увижу, чего мне держаться.
— Монсеньор едет в Париж?
— Да, сию минуту.
Трактирщик нахмурился.
— Простите старому слуге вашей семьи, монсеньор, человеку, который видел вас крошкой и любит вас…
— Знаю, Бернар, — ласково произнес Оливье, — говори, что такое?
— Монсеньор, вы бы лучше вернулись в Мовер; часто приходится раскаиваться…
— Довольно, довольно, Бернар! — быстро перебил граф. — Я еду в Париж, это необходимо; но успокойся, мне нужно побывать там совсем по другому, серьезному делу; я не стану там заниматься тем, на что ты намекаешь, разве уж обстоятельства заставят.
— Как угодно, монсеньор; я ваш слуга и могу только повиноваться вам.
В эту минуту солдат докурил трубку и постучал ею о край стола, чтоб высыпать пепел.
— Девушка! — крикнул он.
— Я! — отозвалась Мадлена, встав и подходя.
— Моей лошади задавали овса?
— Двойную порцию, как вы приказывали.
— Прекрасно, сколько я вам должен?
— Ровно три ливра.
— И за себя, и за лошадь?
— Да.
— Ну, недорого, — рассмеялся он, вытащил из кармана довольно туго набитый кошелек и положил на стол три серебряные монеты. — Вот вам деньги, — промолвил он. — Велите скорей оседлать Габора; я не люблю дожидаться.
— Габора? — с удивлением повторила девушка.
— Ну да; это моя лошадь,
— Вы не переночуете в Аблоне, капитан? — поинтересовалась Мадлена.
— Сохрани Бог, красотка, ночь сегодня чудесная, лунная, я надеюсь скоро добраться до Парижа.
— Добраться-то доберетесь, капитан, — вмешался трактирщик, — но в город пробраться — это другое дело.
— Как другое дело?
— Dame! Ворота заперты.
— А! Ну, это серьезная причина!
— Так останетесь?
— Ни за что на свете!.. Извините, милостивый государь! На одно слово, пожалуйста… — прибавил он, обращаясь к графу, уже взявшемуся за ручку двери.
Граф обернулся.
— Вы мне говорите? — спросил он.
— Да, но называйте меня капитаном, как вот этот добрый человек, я имею право на это.
— Извольте, капитан! Что же вам от меня угодно?
— Вы едете в Париж?
— Да, сейчас еду.
— Так! Не спорю с вами, потому что вы ведь полагаете проехать в город, несмотря на запертые ворота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127