Еще выше напишем! И на радио, на телевизор напишем! Пусть все знают, какой у великого ученого папаша!
- Правда напишете? - спросил Семен Петрович, поворачиваясь к дочери.
Та ничего не ответила, одернула на коленях платье. Иван шевельнулся было на стуле - раздался многоголосый скрип, но Иван тут же застыл, вроде бы дематериализовался, постарался исчезнуть из комнаты.
Взгляд Рудакова обежал всех и остановился на внуке. Олежка сидел с таким видом, словно находился на уроке, хорошо знал ответ на вопрос и изо всех сил стремился поднять руку, но стеснялся.
- Ну? Чего молчите?
- Дедушка, - раздался в тишине голос мальчика. - Отдай мне дом. Я же твой внук. Я буду хорошо учиться... стану богатым... Я... красивый тебе памятник на могиле поставлю, когда ты умрешь... Мраморный... За тысячу рублей... Отдай, а, деда... Девочка ведь совсем тебе чужая, а я твой внук...
Рудаков дотянулся до головы Олежки, погладил его по мягким волосам и ничего не ответил. Опять наступила тишина. И по их позам: упрямой, враждебной - Ильи, смущенной - дочери, совестливой - Ивана и радостно-уверенной - внука, Семен Петрович понял, что напишут. Обязательно напишут. И не успокоятся, пока не отомстят, пока не исковеркают жизнь его сыну, Кольке, отличному, умному парню, талантливому ученому, настоящему человеку, из-за которого все-таки можно считать, что он, Рудаков, прожил жизнь не зря.
- Я дам ответ в понедельник утром. В девять часов, - сказал главный бухгалтер. - В девять часов позвоните мне на работу... Или... где я буду, в общем, найдете.
И сразу рухнула тишина. Все разом задвигались, заговорили. Варя заплакала, закрыв лицо руками, Иван, покраснев, причмокивая толстыми губами, стал разливать водку по стаканам, Олежка подошел к деду и обнял его за шею, а Илья сразу сник, обмяк, словно сбросил с себя большую тяжесть, освободился от груза.
- Ты пойми, Семен, - говорил он, глядя на Рудакова сразу подтаявшими глазами, которые только что смотрели двумя белыми льдинками. - Ты пойми, мы ради тебя же стараемся. Добро в роду останется... Вроде бы не зря жил. Внук помнить будет. Слышал - памятник мраморный собирается поставить. Мне никто памятник не поставит... А если вернешься вдруг... оттуда... все бывает... Голову есть где приклонить. Музей-то не разрешит койку поставить, что с возу упало - то пропало. Двадцать копеек за вход еще придется платить. А жена молодая и того хуже - на порог не пустит. Через месяц замуж выскочит. Муж дрючьем тебя встретит. Уж на этот счет не сомневайся.
- Ладно, - сказал Рудаков. - Хватит меня уговаривать. Сказал - подумаю.
- Выпьем за это дело. - Иван взял свой стакан. Он сразу повеселел.
- За какое дело? - спросил Семен Петрович.
- Ну... - Иван смутился. - За то... чтобы хорошо думалось.
- За это можно.
- В правильном направлении, - уточнил Илья и отхлебнул маленький глоток. У него был такой вид, будто он не сомневался в победе.
Все выпили и закусили помидорами.
- Ну, мужики, пора по домам, - засобиралась Варя. - Давай, отец, я приберусь. Намусорили мы тут.
- Сам приберу, - сказал Рудаков. - Спасибо за компанию.
- Спасибо и тебе, - сказал Иван и протянул руку. Рудаков пожал ее. Илья тоже протянул. Семен Петрович пожал и ее.
- Дедусь, спокойной ночи,- внук прижался к деду. Варя потянула сына за рукав и вдруг сама прижалась к отцу.
- Спокойной ночи, лапочка...
- Спокойной ночи...
Все-таки они любили его. А может быть, своей любовью пытались повлиять на его решение...
Они вышли гуськом. Впереди Илья, сзади Олежка. Так они пересекли двор и вышли на улицу. Семену Петровичу они напоминали маленькую стайку диких гусей, затерявшуюся в большом ночном небе. Почему-то Рудакову показалось, что они никогда больше не соберутся вот так вместе.
Маленькая цепочка родственников, связанных одной кровью, среди хаоса других судеб...
Рудаков посидел немного и вышел на улицу. Фонари почему-то не горели. Яркая полная луна, такая яркая и полная, какая бывает лишь в сказках и в детстве, вставала над садами. Утоптанная дорожка белела вдоль разбитой, засыпанной мусором и золой дороги. Из палисадников пахло увядающими георгинами и тронутыми первыми холодными ночами листьями смородины. Семен Петрович жадно дышал густым осенним воздухом, от выпитой водки и осенних запахов у него кружилась голова. У него давно уже не кружилась голова вот так, под луной, среди засыпающих садов.
- Лейтенант сейчас приходил, - сказал появившийся Еремыч. - Он мне свояком доводится... Спрашивал, вернулся ли ты... Видно, боятся, не дал ли ты тягу... Пока брать тебя, Петрович, не будут... Подождут, когда кости с экспертизы вернутся...
- Еремыч, - сказал главный бухгалтер. - Как ты к родственникам относишься?
- Я? Положительно.
- А если они сволочи?
- Даже так, - не задумываясь, сказал сосед. - Кровь ведь своя. Родная кровь плохой не бывает. Она завсегда права. То есть в смысле ее завсегда понять можно... Родную кровь, Петрович, завсегда выручать надо.
- А я вот, Еремыч, пришел к выводу, что близости по крови нет. Есть только по духу. А раз так - то и долгу перед родственниками никакого нет...
- Ишь ты, ловко... - Еремыч взлохматил свою бороденку. - Зачем жить-то тогда? Для чужих людей? Этих... близких по духу. Выходит, так?
- Выходит, так...
- Ты что-то бузишь, Петрович. Ежели ты от родной крови открещиваешься, то отщепенец ты, Петрович, преступник.
- Отступлюсь я, наверно, Петрович... От сына отступлюсь...
- Что?! От Кольки?!
- От Кольки, Еремыч, от Кольки. Пусть выплывает сам... из реки с нечистотами... Он сильный, выплывет. Еще сильнее от этого станет. Закалится больше... Не буду я, Еремыч, идти из-за сына против своей совести. И не хочу жертвовать ради него тем, что дорого мне. Вот так, Еремыч...
10. СТАРИК
Когда ревизор Леонид Георгиевич Токарев пришел в себя, свеча уже догорела и вокруг стоял полный мрак. Токарев не знал, сколько времени прошло с того момента, как он увидел свечу, горевшую над ухмылявшимся скелетом. Час, два, сутки, неделя?
Что это было - обморок или глубокий сон? Леонид Георгиевич не знал... Он знал только, что пока еще жив. Голодный, уставший, но живой...
Токарев протянул вперед руку, прополз осторожно на коленях, и его рука коснулась чего-то холодного, круглого, скользкого... Череп... Значит, не померещилось... Что это? Кому это было надо? Зажигать свечку, класть скелет... Леонид Георгиевич встал и пошел.
Как он заблудился? Они шли с Леночкой, веселые, хмельные, потом что-то мелькнуло в скверном свете свечи... Что-то белое... Он решил подурачиться, сделать вид, что ему явился Старик, и побежал вперед за якобы мелькнувшим белым...
- Старик! - кричал хмельной Токарев. - Дай пиастры! Я собираю монеты! Не жмись! Мне не надо золота, я согласен на железо! Старик, куда же ты?
Опять мелькнуло белое... Еще раз и еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100