Она сидела, полуотвернувшись от палубы, и смотрела в воду. На ее ногах были стоптанные туфли.
Ноги она поджала под скамейку. Семен Петрович нащупал ее руку, взял в свою большую ладонь.
- Холодная, - сказал он. Девушка ничего не ответила.
- Ну, здравствуй...
- Здравствуй...
- Замерзла?
- Нет...
Он взял и вторую ее ладонь, поднес ко рту, стал дышать.
- Я вправду не замерзла. Но голос у нее был холодный.
- Я боялся, что ты не приедешь.
- Ты же знаешь... брошу все.. В их сторону никто не смотрел.
- Плохой из тебя конспиратор, - сказала девушка. - Пил водку, а сам с меня глаз не спускал.
- Мало ли чего... Может быть, просто понравилась.
- В этом пальто я совсем маленькая... Ты долго ждал?
Он отпустил ее руки.
- Нет. Совсем немного.
- Мы опоздали на пятнадцать минут.
- Я знаю.
Она приблизила к нему лицо.
- От тебя пахнет водкой и селедкой.
- Тебе противно?
- Нет, ничего. Я бы тоже сейчас выпила водки и закусила килькой.
- Я сегодня целый день не курил. Она погладила его по лицу.
- Спасибо, милый. Я это почувствовала. Они помолчали.
- Тебя отпустили? - вдруг тревожно спросила она. - Или ты сам...
- Отпустили.
- До конца?
- До конца.
- Как хорошо...
- Да... Жалко, нельзя поцеловать тебя...
- Можно. Никто не смотрит. Рудаков покачал головой.
- Земля тесная. Вдруг кто знакомый. Потерплю. Он отвернулся и стал смотреть вниз. Темная вода с тихим шипением струилась вдоль борта.
"Господи, как хорошо, что она у меня есть, - подумал Семен Петрович. Как хорошо, что тогда я поехал с ними в санаторий. А то бы ничего не было, ничего... Как же я жил до этого?"
Рудаков после той ночи в санатории, когда они сидели с Ниной в ельнике, и шел снег, и она рисовала на снегу, и поцеловала его в губы, не мог ни работать, ни спать, и в следующее воскресенье поехал в санаторий, сказав жене, что решил попробовать заняться зимней рыбалкой. Он долго добирался автобусом, попутными машинами, шел пешком и заявился в санаторий вечером, к ужину. Он вошел в столовую прямо так, одетым, в пальто и валенках. Весь зал уставился на него. Стало так тихо, что было слышно, как кто-то, видно сидевший спиной и не видевший пришельца, усердно жевал. Нина тихо вскрикнула, у нее выпала из рук ложка. Потом она вся залилась краской, медленно встала и пошла навстречу Рудакову неверным шагом, словно спросонья.
- Приехал все-таки.
Она, не стесняясь, обвила его шею руками, приникла горячей щекой к его заиндевелому подбородку.
Она тут же сбегала в палату, переоделась, и они ушли в лес. Вернулись, когда уже потускневшая перед рассветом луна садилась за лес...
Весь остаток ночи Рудаков шел пешком до трассы, где ходили машины, но шоферы не решались взять неведомо откуда бредущего человека, и только когда встало красное, все залившее алым солнце, его подобрал самосвал. В самосвале он почти не слышал, что болтал разговорчивый шофер, а смотрел в упор, не щурясь, на уже начинающее теплеть солнце, и мрачно думал, перебирая свои неведомые до сих пор чувства. Он понял, что влюбился, хотя не знал, что такое любовь, и не верил в ее существование.
- Случилось что, папаша? - наконец догадался разговорчивый шофер.
- Случилось, - ответил Рудаков.
Шофер замолк, и всю дорогу сочувственно поглядывал на главного бухгалтера.
Семен Петрович стал ездить в санаторий каждую субботу, а когда Нину весной выписали, они встречались в лесных полосах за селом, где она жила. В село Рудаков не ходил, чтобы не было пересудов: Нина работала лаборанткой на элеваторе, и ее знал каждый.
Летом он придумал более спокойную вещь. В пятницу вечером Нина брала билет на теплоход, он садился на этот же теплоход из ближайшего к Петровску села, и они ехали до глухого хутора Пещеры. Там они вдвоем проводили остаток пятницы, субботу и почти все воскресенье...
Это оказалось очень удобным. До сих пор никто ни в Петровске, ни в Нинином селе не сказал про них ни слова. Дома тетке, с которой она жила, Нина говорила, что ездит в санаторий, где прежде лечилась, показаться врачам.
...Теплоход причалил к маленькой пристани. Сели женщина с тяжелым бидоном, из которого, несмотря на то, что он был закупорен и плотно завязан чистой белой марлей, пахло парным молоком; рыбак с огромной ра-коловкой, маленький, с короткими ножками, похожий на паука, затканного сетью; мальчишка с велосипедом и удочками.
К буфету никто не подошел. Мартьяновна щелкала на счетах, освещенная с одного бока красным светом керосиновой лампы; другая сторона скрывалась во мраке. Буфетчица была похожа на колдунью, занимающуюся своими колдовскими делами.
- Я тебе "Белочки" купил.
Семен Петрович залез в карман куртки, достал пригоршню конфет, вложил в руку Нины.
- Спасибо.
Она положила конфеты на колени.
- И еще кое-что.
- Что?
Голос ее стал по-детски любопытным.
- Вот.
Рудаков протянул ей помаду.
- Боже мой! Жемчужная!
- Ага.
- Неужели польская?
- Не знаю.
- Польская. Девчонки полопаются от зависти.
- Это не для девчонок, а для тебя.
- Само собой, но немного и для девчонок. Не будь жадным.
- Ладно уж, - великодушно согласился Семен Петрович.
Нина спрятала конфеты в карман, а помаду оставила в руке.
Теплоход отвалил от маленькой пристани - три доски, две сваи, железная труба, - и прожектор снова беспокойно заметался по обеим берегам.
"Зачем он так светит? - подумал Рудаков о капитане. - Нервничает или просто так? А может быть, он служил во флоте, допустим, на пограничном катере и осталась привычка быть всегда настороже?"
Теперь они шли совсем близко к берегу. Тянулся заболоченный луг. Оттуда порывами набегал ветер. То промозглый, тревожный, какой-то безнадежный, пахнущий болотом, туманом, скользкими холодными тварями - это когда проплывали низкую часть луга; и теплый, ласковый, добрый, приносящий запахи земляники, сухого сена, трепет перепелиных крыльев, когда напротив оказывался сухой луг, - это был запах жизни, счастья, острой жалости, что так не может продолжаться вечно.
И когда проплывали мимо этих разных участков луга, Нина то сгорбливалась, то распрямлялась, совсем как тонкий стебелек в зависимости от того, дует ли холодный ветер или светит теплое солнце.
- Дай я тебя укрою, ты замерзла, - сказал Семен Петрович.
- Не надо, я не замерзла.
Но он снял с себя куртку и насильно укутал ее. Куртка была модная, нейлоновая, с шерстяной подкладкой, очень теплая, он купил ее специально для этих поездок.
Навстречу проплыла баржа, хрипло прогудела простуженным басом в знак приветствия. Капитан теплохода в ответ дал три неожиданно звонких молодых гудка, озорно побил по барже лучами. Баржа была с песком; из рубки высунулся человек в форменной фуражке, "начальник баржи", помахал рукой; издали не было видно, но Рудаков догадался, что он улыбается. Капитан еще просигналил три раза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100