Со временем честность и справедливость стали второй натурой Токарева. Но, подчиняясь общему закону, с возрастом натура Токарева менялась переступил он разумную грань. Даже в быту он никогда не шел на компромисс с людьми или с самим собой. Например, Леонид Георгиевич, делая покупки в магазине, заранее высчитывал стоимость товара - он даже носил с собой специальный карандашик и блокнотик - и когда кассирша отрывисто бросала ему:
- Два тридцать шесть!
Леонид Георгиевич спокойно ее поправлял:
- Вы ошиблись, девушка. Два тридцать четыре. Кассирша прищуривала подведенный, жуткий, потусторонний глаз:
- Нет, два тридцать шесть!
- Два тридцать четыре, девушка. Очередь начинала волноваться.
- Вот привязался! Обеднял из-за двух копеек.
- Мужик, хватит дурака валять! Продвигайся!
- Я за него заплачу! - кричал обычно какой-нибудь филантроп. - На бутылку у него есть, а тут копейку жмет.
- Я не жму, - спокойно отвечал Токарев. - Я из принципа.
Ревизор вынимал из кармана свой знаменитый блокнотик с карандашиком и начинал подсчитывать:
- Две бутылки кефира по тридцать копеек - шестьдесят копеек, сто граммов сыра по три рубля - тридцать копеек.
- Давай, давай считать! - кричала кассирша и бешено таращила свои глазищи, похожие на глаза пришельцев из космоса, если они у них, конечно, есть: тарахтела костяшками счетов, не глядя на них: - Два кефира по тридцать копеек!
Толпа сзади уже негодовала,
- Дай ему по шапке!
- Мужик, на тебе пятак!
- Зальют глаза и ходят права качают!
- Девушка, не отпускайте ему!
- Поимел бы совесть, мужик, очередь держать полчаса!
- Я из принципа, - отвечал Леонид Георгиевич, грустно и покорно снося все насмешки и оскорбления.
Он был, конечно, прав. Разъяренная кассирша с глазами пришелицы из космоса бросала ему две копейки.
- Подавись!
Токарев спокойно клал монету в кошелек и удалялся.
Со временем его приметили в магазинах их района и старались не обсчитывать.
Во дворе дома, где жил Леонид Георгиевич, над ним добродушно посмеивались. Но общественное мнение двора резко изменилось не в пользу Токарева после одного случая. Случай произошел совершенно неожиданный, даже, можно сказать, дикий. Во всяком случае, ни о чем подобном раньше двор не слышал. Да и в ближайших дворах тоже.
Суть дела была вот в чем. На пятом этаже проживал приятный во всех отношениях человек. Николаи Иванович Золотарев. Начальник какой-то строительной конторы, или артели, или, может быть, даже треста. Этого никто точно не знал. Во всяком случае, этот человек - Николай Иванович Золотарев имел самое прямое отношение к строительным делам: сапоги его были почти всегда испачканы цементом или известкой, а из багажника персональной черной "Волги" шофер вынимал разные строительные принадлежности: то керамическую плитку жар-птичьей расцветки, то соединительную планку к унитазу невероятный дефицит! - а то и сам унитаз, но какой! Голубой, как апрельское небо, или золотой, как апельсин!
Весь двор и даже некоторые соседние дворы любили Николая Ивановича Золотарева. Не только потому, что Николай Иванович занимал такой важный пост и разъезжал в черной персональной "Волге", был прост со всеми, всегда здоровался за руку. У Николая Ивановича почти каждый день было хорошее настроение, он шутил с жильцами как равный с равными.
Например, с жильцом двора Иннокентием, который работал в похоронном бюро, он шутил следующим образом. Когда Николай Иванович вылезал из своей черной "Волги", Иннокентий, всегда находящийся под легким газом, подходил неверной, как свет луны, походкой, хлопал его по плечу и говорил:
- Ну что, брат Николаша, скоро к нам?
- Рад бы, да некогда, Кеша, - отвечал Золотарев. - Совещания замучили. Вот сегодня опять о недоделках на объекте Б-13 песочили. Аж пух летел.
- Ну смотри, - говорил доброжелательно Кеша. - А то белые тапочки кончаются. И гробы в соседнем квартале пожиже пойдут. Из осины. Какие же это гробы из осины? Стыдно даже в такой ложиться.
- Ничего, брат Иннокентий, - отвечал тоже доброжелательно Николай Иванович. - Прижмет, так и в осиновом перебьешься.
- А участки? - настаивал Кеша. - Хорошие уже почти все порасхватали. Остались, что у дороги. Пылища, МАЗы ревут, в заборе дыра. С могил цветы крадут.
- В заначке-то уж что-нибудь, да осталось, - отвечал Николай Иванович Золотарев. - Не может быть такого, чтобы в заначке не осталось.
- Это уж точно, - согласно кивал Иннокентий, дыша портвейном и столярным клеем - гробовщики иногда под горячую руку закусывали клеем. - Для тебя попридержим. Ты только особо не задерживайся, а то пожалует к нам кто поважнее тебя - и плакало твое местечко на центральной аллее.
- Да вот как план дадим, так и поспешу, - отвечал Николай Иванович.
Кстати сказать, план никогда не выполнялся, и, говоря так, Золотарев ничем не рисковал.
Вот каким образом шутили крупный начальник Николай Иванович Золотарев и гробовщик Иннокентий, и людям простота подобных отношений очень нравилась.
Но дело было даже не в этом. Не только за это любил народ Николая Ивановича. Любили его за чуткость и отзывчивость. Нужна, допустим, срочно прокладка для крана. Или хуже того - сам кран, или пробка для ванной, или килограмм цемента, чтобы замазать дырку, которую пробил сосед, приколачивая картину, - Николай Иванович всегда поможет. В текучке своих сверхнапряженных будней не забудет позвонить куда следует, и вам тут же выдадут пробку, килограмм цемента или еще чего там вам требуется. Причем, прося у Николая Ивановича пробку, вам не надо унижаться, делать подхалимский голос, съеживать плечи - вообще все то, что делает человек, когда он что-то просит. Можно было подойти к Николаю Ивановичу, когда тот вылезал из своей черной "Волги" или перед сном прогуливался по двору, и запросто сказать:
- Слушайте, Иваныч. У меня кран потек. Можно рассчитывать на прокладку? За мной не заржавеет.
На что Золотарев отвечал, улыбаясь:
- О чем речь, старина? Приходи завтра прямо ко мне, без очереди. Выпишу тебе прокладку.
И при этом еще потреплет по плечу или сожмет локоть, что, как известно, означает проявление дружеских чувств.
Естественно, никаких магарычей Николай Иванович не принимал, хотя иногда любил выпить с гробовщиком Иннокентием в беседке, что возвышалась посередине детского городка. Чисто символически, конечно. Кеша выливает, закусывает огурчиком или еще чем попавшимся под руку - желудок у Кеши варил все, - а Николай Иванович сидит напротив, постукивает пальцем по тусклому стакану с ядовито-красной жидкостью и говорит о жизни с Кешей, поскольку с Кешей интересно было говорить: человек каждый день видит смерть и, может быть, даже знает, в чем смысл жизни. Знает, да скрывает или не может выразить, поскольку не шибко грамотный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100