И, быть может, в
каком-то смысле еще нужнее.
Киргегард называл свою философию экзистенциальной - словом, которое само
по себе нам говорит мало. И хотя Киргегард его употребляет часто, он того,
что можно было бы назвать определением экзистенциальной философии, нам не
дал.
"По отношению к экзистенциальным понятиям желание избегнуть определений
свидетельствует о такте"1, - пишет он. Киргегард и вообще избегает
исчерпывающих определений: это связано у него с убеждением, что лучший
способ общения с людьми есть "непрямое высказывание". Он перенял этот метод
у Сократа, который видел свое предназначение не в том, чтобы нести людям
готовые истины, а в том, чтобы помогать им самим рождать истины. Только
рожденная человеком истина может пойти ему на потребу. Соответственно этому,
киргегардовская философия так построена, что усвоить ее, как мы обыкновенно
усваиваем какой-либо строй идей, невозможно. Тут требуется не усвоение, а
что-то другое. Он заранее приходит в ужас и бешенство при мысли, что после
его смерти "приват-доценты" будут излагать его философию как законченную
систему идей, расположенных по отделам, главам и параграфам, и что любители
интересных философских конструкций будут испытывать умственное наслаждение,
следя за развитием его мыслей. Философия для Киргегарда отнюдь не есть чисто
интеллектуальная деятельность души. Начало философии не удивление, как учили
Платон и Аристотель, а отчаяние. В отчаянии, в ужасах человеческая мысль
перерождается и обретает новые силы, подводящие ее к несуществующим для
других людей источникам истины. Человек продолжает думать, но он думает
совсем не так, как думают люди, которые, удивляясь тому, что мироздание
открывает им, стремятся понять строй бытия.
В этом отношении особенно показательной является его небольшая книжечка
"Повторение". Она принадлежит к той группе сочинений Киргегарда, которые
были написаны и опубликованы им непосредственно после разрыва и в связи с
разрывом с невестой, Региной Ольсенli. В самое короткое время Киргегард
написал сперва свою огромную книгу "Entweder-Oder", потом "Страх и Трепет",
который вместе с "Повторением" был выпущен в одном томе, и, наконец, "Что
такое страх" (Der Begriff der Angst). Все эти книги написаны на одну тему,
которая варьируется у него на тысячу ладовlii. Я уже указал на нее:
философия имеет своим началом не удивление, как думали греки, а отчаяние. В
"Повторении" он ей дает такое выражение: "Вместо того, чтоб обратиться за
помощью ко всемирно знаменитому философу или к professor'y publicus
ordinarius (т.е. к Гегелю), мой друг (Киргегард всегда говорит в третьем
лице, когда ему нужно высказать свою наиболее заветную мысль) ищет прибежища
у частного мыслителя, который знал все, что есть лучшего в мире, но которому
потом пришлось уйти из жизни: у Иова... который, сидя на пепле и скребя
черепками струпья на своем теле, бросает беглые замечания и намеки. Здесь
истина выразится убедительней, чем в греческом симпозионе"2.
Частный мыслитель Иов противопоставляется всемирно знаменитому Гегелю, и
даже греческому симпозиону - т.е. самому Платону. Имеет ли смысл такое
противопоставление и дано ли самому Киргегарду осуществить его? Т.е. принять
за истину не то, что ему открывает философская мысль просвещенного эллина, а
то, что вещает обезумевший от ужаса и притом невежественный герой одного из
повествований Старой Книги? Почему истина Иова "убедительней", чем истина
Гегеля или Платона? И точно ли она убедительней?
Киргегарду не так легко было разделаться со всемирно знаменитым
философом. Он сам свидетельствует об этом: "Он не смеет кому-либо довериться
и рассказать о своем позоре и о своем несчастии, что он не понимает великого
человека"3. И еще: "Диалектическое бесстрашие не так легко добывается, и
только через кризис решаешься пойти против удивительного учителя, который
все лучше знает и только твою проблему обошел! Обыкновенные люди, -
продолжает Киргегард, - пожалуй, и не догадаются, о чем тут идет речь. Для
них гегелевская философия - только теоретическое построение, очень
интересное и занимательное. Но есть "юноши", которые cвои уши отдали Гегелю,
которые в трудную минуту, когда человек идет к философии за тем, чтобы
добыть у нее "единое на потребу", - готовы скорей отчаяться в самих себе,
чем допустить, что их учитель не искал истины, а преследовал совсем иные
задачи. Такие люди, если им суждено обрести себя, заплатят Гегелю смехом и
презрением: и в этом будет великая справедливость"liii.
Быть может, они еще суровее поступят. Уйти от Гегеля к Иову! если бы
Гегель мог бы хоть на мгновение допустить, что такое возможно, что истина не
у него, а у невежественного Иова, что метод разыскания истины есть не
выслеживание открытого им "самодвижения понятия", а дикие и бессмысленные, с
его точки зрения, вопли отчаяния, он должен был бы признаться, что все дело
его жизни сведено на нет, что он сам сведен на нет. И, пожалуй, не один
Гегель и не в Гегеле одном тут дело. Пойти к Иову за истиной значит
усомниться в основах и принципах философского мышления. Можно отдавать
предпочтение Лейбницу, или Спинозе, или древним и противопоставлять их
Гегелю. Но променять Гегеля на Иова - это все равно, что заставить время
обратиться вспять, вернуться к тому, что было много тысяч лет назад, когда
люди не подозревали даже того, что принесли нам наше познание и наши науки.
Но Киргегард не удовольствуется и Иовом. Он рвется еще дальше в глубь времен
- к Аврааму. И ему противопоставляет даже не Гегеля, а того, кого
Дельфийский оракул, а за оракулом все человечество, признал мудрейшим из
людей: Сократа.
Над Сократом, правда, Киргегард смеяться не дерзает. Сократа он чтит,
пред Сократом он даже благоговеет. Но со своей нуждой и со своими
трудностями он идет не к Сократу, а к Аврааму. Сократ был величайшим из
людей, но из тех людей, которые жили на земле до того, как им открылась
Библия4. Пред Сократом можно преклоняться, но не у него смятенная душа
найдет ответы на свои вопросы. Платон, подводя итоги тому, что он получил в
наследие от своего учителя, писал: величайшее несчастье, какое может
приключиться с человеком, - это если он станет (((?((((('ом, т.е.
ненавистником разумаliv. И вот нужно сказать сразу: Киргегард ушел от Гегеля
к Иову и от Сократа к Аврааму только потому, что они требовали от него любви
к разуму, а он ненавидел разум больше всего на свете.
Платон и Сократ грозили ненавистникам разума всякими бедами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
каком-то смысле еще нужнее.
Киргегард называл свою философию экзистенциальной - словом, которое само
по себе нам говорит мало. И хотя Киргегард его употребляет часто, он того,
что можно было бы назвать определением экзистенциальной философии, нам не
дал.
"По отношению к экзистенциальным понятиям желание избегнуть определений
свидетельствует о такте"1, - пишет он. Киргегард и вообще избегает
исчерпывающих определений: это связано у него с убеждением, что лучший
способ общения с людьми есть "непрямое высказывание". Он перенял этот метод
у Сократа, который видел свое предназначение не в том, чтобы нести людям
готовые истины, а в том, чтобы помогать им самим рождать истины. Только
рожденная человеком истина может пойти ему на потребу. Соответственно этому,
киргегардовская философия так построена, что усвоить ее, как мы обыкновенно
усваиваем какой-либо строй идей, невозможно. Тут требуется не усвоение, а
что-то другое. Он заранее приходит в ужас и бешенство при мысли, что после
его смерти "приват-доценты" будут излагать его философию как законченную
систему идей, расположенных по отделам, главам и параграфам, и что любители
интересных философских конструкций будут испытывать умственное наслаждение,
следя за развитием его мыслей. Философия для Киргегарда отнюдь не есть чисто
интеллектуальная деятельность души. Начало философии не удивление, как учили
Платон и Аристотель, а отчаяние. В отчаянии, в ужасах человеческая мысль
перерождается и обретает новые силы, подводящие ее к несуществующим для
других людей источникам истины. Человек продолжает думать, но он думает
совсем не так, как думают люди, которые, удивляясь тому, что мироздание
открывает им, стремятся понять строй бытия.
В этом отношении особенно показательной является его небольшая книжечка
"Повторение". Она принадлежит к той группе сочинений Киргегарда, которые
были написаны и опубликованы им непосредственно после разрыва и в связи с
разрывом с невестой, Региной Ольсенli. В самое короткое время Киргегард
написал сперва свою огромную книгу "Entweder-Oder", потом "Страх и Трепет",
который вместе с "Повторением" был выпущен в одном томе, и, наконец, "Что
такое страх" (Der Begriff der Angst). Все эти книги написаны на одну тему,
которая варьируется у него на тысячу ладовlii. Я уже указал на нее:
философия имеет своим началом не удивление, как думали греки, а отчаяние. В
"Повторении" он ей дает такое выражение: "Вместо того, чтоб обратиться за
помощью ко всемирно знаменитому философу или к professor'y publicus
ordinarius (т.е. к Гегелю), мой друг (Киргегард всегда говорит в третьем
лице, когда ему нужно высказать свою наиболее заветную мысль) ищет прибежища
у частного мыслителя, который знал все, что есть лучшего в мире, но которому
потом пришлось уйти из жизни: у Иова... который, сидя на пепле и скребя
черепками струпья на своем теле, бросает беглые замечания и намеки. Здесь
истина выразится убедительней, чем в греческом симпозионе"2.
Частный мыслитель Иов противопоставляется всемирно знаменитому Гегелю, и
даже греческому симпозиону - т.е. самому Платону. Имеет ли смысл такое
противопоставление и дано ли самому Киргегарду осуществить его? Т.е. принять
за истину не то, что ему открывает философская мысль просвещенного эллина, а
то, что вещает обезумевший от ужаса и притом невежественный герой одного из
повествований Старой Книги? Почему истина Иова "убедительней", чем истина
Гегеля или Платона? И точно ли она убедительней?
Киргегарду не так легко было разделаться со всемирно знаменитым
философом. Он сам свидетельствует об этом: "Он не смеет кому-либо довериться
и рассказать о своем позоре и о своем несчастии, что он не понимает великого
человека"3. И еще: "Диалектическое бесстрашие не так легко добывается, и
только через кризис решаешься пойти против удивительного учителя, который
все лучше знает и только твою проблему обошел! Обыкновенные люди, -
продолжает Киргегард, - пожалуй, и не догадаются, о чем тут идет речь. Для
них гегелевская философия - только теоретическое построение, очень
интересное и занимательное. Но есть "юноши", которые cвои уши отдали Гегелю,
которые в трудную минуту, когда человек идет к философии за тем, чтобы
добыть у нее "единое на потребу", - готовы скорей отчаяться в самих себе,
чем допустить, что их учитель не искал истины, а преследовал совсем иные
задачи. Такие люди, если им суждено обрести себя, заплатят Гегелю смехом и
презрением: и в этом будет великая справедливость"liii.
Быть может, они еще суровее поступят. Уйти от Гегеля к Иову! если бы
Гегель мог бы хоть на мгновение допустить, что такое возможно, что истина не
у него, а у невежественного Иова, что метод разыскания истины есть не
выслеживание открытого им "самодвижения понятия", а дикие и бессмысленные, с
его точки зрения, вопли отчаяния, он должен был бы признаться, что все дело
его жизни сведено на нет, что он сам сведен на нет. И, пожалуй, не один
Гегель и не в Гегеле одном тут дело. Пойти к Иову за истиной значит
усомниться в основах и принципах философского мышления. Можно отдавать
предпочтение Лейбницу, или Спинозе, или древним и противопоставлять их
Гегелю. Но променять Гегеля на Иова - это все равно, что заставить время
обратиться вспять, вернуться к тому, что было много тысяч лет назад, когда
люди не подозревали даже того, что принесли нам наше познание и наши науки.
Но Киргегард не удовольствуется и Иовом. Он рвется еще дальше в глубь времен
- к Аврааму. И ему противопоставляет даже не Гегеля, а того, кого
Дельфийский оракул, а за оракулом все человечество, признал мудрейшим из
людей: Сократа.
Над Сократом, правда, Киргегард смеяться не дерзает. Сократа он чтит,
пред Сократом он даже благоговеет. Но со своей нуждой и со своими
трудностями он идет не к Сократу, а к Аврааму. Сократ был величайшим из
людей, но из тех людей, которые жили на земле до того, как им открылась
Библия4. Пред Сократом можно преклоняться, но не у него смятенная душа
найдет ответы на свои вопросы. Платон, подводя итоги тому, что он получил в
наследие от своего учителя, писал: величайшее несчастье, какое может
приключиться с человеком, - это если он станет (((?((((('ом, т.е.
ненавистником разумаliv. И вот нужно сказать сразу: Киргегард ушел от Гегеля
к Иову и от Сократа к Аврааму только потому, что они требовали от него любви
к разуму, а он ненавидел разум больше всего на свете.
Платон и Сократ грозили ненавистникам разума всякими бедами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92