И,
по-видимому, у него были все основания так поступать. Может быть, потому,
что он, как царица в сказке Андерсена, прятал свою горошину под
восемьюдесятью перинами, ей пришлось разрастись не только в его глазах, но и
в глазах отдаленных потомков, до таких грандиозных размеров: покажи он ее
всем открыто, никто бы на нее и глядеть не стал. Того больше: когда он ее
извлекал из-под бесчисленных покровов, она и ему казалась - мы об этом
достаточно слышали - ничтожной, скучной, жалкой и смешной. Но скрытая от
человеческих глаз, она приобретала всемирно-историческое значение и для
него, и для других. Он даже забывал свой неистребимый страх и обретал силы и
мужество глядеть в пустые глаза сразившего его Ничто. Нелегко было убедить
ему себя, что не Гегель и спекулятивная философия, а Иов с его воплями ведут
к истине. Нелегко было ему даже на время отказываться от покровительства
этики. А ведь это были только первые шаги. Впереди предстояло труднейшее.
Нужно принять грехопадение - и не такое, каким его принято изображать, а то,
о котором рассказано в Св. Писании, нужно принять Абсурд, нужно вырвать веру
из тисков разума и от веры, Абсурда и Св. Писания ждать того освобождения, в
котором разумное мышление отказало человеку. И все это проделать пред лицом
Необходимости и Этики и того непобедимого страха пред ними, о котором мы
слышали уже. Естественно, если в дальнейшем нам предстоит быть свидетелями
непрямого способа высказывания и тех бесчисленных, странных, не всегда
координированных движений - иной раз почти конвульсивных и судорожных,
которых затеянная им борьба требует. Для Киргегарда разум и этика
превратились, говоря словами Лютера, в bellua qua non occisa homo non potest
vivere ("Чудовище, не убив которое человек не может жить")lxxxii. Отсюда и
идет экзистенциальная философия: человеку нужно не "понять" - а жить, и он
противопоставляет, осмеливается противопоставить свои ridere, lugere и
detestari - пониманию, тому, что добывается философией спекулятивной. И Св.
Писание благословляет его на этот подвиг: justus ex fide vivit ("Праведник
жив будет верой"), говорит нам пророк, а за пророком апостолlxxxiii. И еще:
если у вас будет вера с горчичное зерно, то не будет для вас ничего
невозможного - (?(?( ?((((("((( ?(<(lxxxiv.
V. ДВИЖЕНИЕ ВЕРЫ
Я не могу осуществить движение веры; я не могу закрыть глаза и без
оглядки броситься в бездну Абсурда.
Киргегард
От Иова путь ведет к отцу веры, Аврааму, и к его страшной жертве. Вся
книга "Страх и Трепет", заглавие которой взято из Библии32, посвящена
Аврааму. Уже с Иовом было трудно, очень трудно: мы помним, каких усилий
стоила Киргегарду его решимость противопоставить слезы и проклятия Иова
спокойному и трезвому мышлению Гегеля. Но от Авраама потребовалось больше,
много больше, чем от Иова. Иову его беды были ниспосланы внешней,
посторонней силой - Авраам сам заносит нож над тем, кто ему был дороже всего
на свете. От Иова люди бегут, и даже "этическое", чувствуя свое полное
бессилие, незаметно отстраняется от него. От Авраама же люди не бежать
должны, а ополчиться против него, этика же не только отстраняется от него,
она его предает проклятию. На суд этики - Авраам величайший из преступников,
отверженнейший из людей: сыноубийца. Помочь человеку этика не умеет, но, мы
знаем, она располагает достаточными средствами, чтобы замучить того, кто не
угодил ей. Авраам одновременно и несчастнейший, и преступнейший из людей: он
теряет любимого сына, надежду и опору старости, и, вместе с тем, он, как и
Киргегард, теряет свою честь и свою гордость.
Кто такой этот таинственный Авраам и что это за загадочная Книга, в
которой дело Авраама не заклеймено позорным именем, которого оно заслужило,
а прославлено и возвеличено, в поучение и назидание потомству? Напомню уже
приведенные мною раз слова Киргегарда: "Авраам своим поступком переходит
границы этического. Его (?((( (цель) лежит выше, вне этического. Озираясь на
этот (?(((, он отстраняет этическое". Мы помним тоже, что этическое
прикрывало собой Необходимость, которой дана власть превращать в камень
всякого, взглянувшего на нее. Как мог осмелиться Авраам отстранить
этическое? "Когда я думаю об Аврааме, - пишет Киргегард, - я как бы
совершенно уничтожаюсь. Каждое мгновение я вижу, какой неслыханный парадокс
составляет содержание жизни Авраама; каждое мгновение что-то отталкивает
меня от него, и мысль моя, при всем ее напряжении, в парадокс проникнуть не
может. Я не продвигаюсь ни на один волосок вперед. Я напрягаю все существо,
чтобы добиться своего, но сейчас же чувствую себя совершенно
парализованным". И дальше он поясняет: "Я могу вдуматься в героя, в Авраама
же моя мысль проникнуть не может. Как только я пытаюсь подняться на его
высоту, я сейчас падаю, так как то, что мне открывается, оказывается
парадоксом. Но я оттого не принижаю значения веры, наоборот: для меня вера
есть высшее, что дано человеку, и я считаю нечестным, что философия ставит
на место веры что-то другое и веру высмеивает. Философия не может и не
обязана давать человеку веру, но она должна знать свои пределы, она не
должна ничего отнимать у человека и менее всего вправе она своей болтовней
лишать человека того, что он имеет, точно это было пустяком и
ничтожностью33. Тут, конечно, нужно остановиться и спросить в свой черед: по
какому праву Киргегард утверждает, что вера находится за пределами
философии? И можно ли так "легко" отделаться от притязания философии, "быть
абсолютным судьей", пред которым, как нам сказал Гегель и как думают все
почти философы, "содержание религии должно оправдать и объяснить себя"? Но
Киргегард, как отчасти уже можно понять из того, что он нам рассказал об
Аврааме, и сам знает, какие трудности ему предстоят. Он пишет: "Я глядел в
глаза страшному и не боялся, не дрожал. Но я знаю, что если я даже и
противостою мужественно страшному, мое мужество - не есть мужество веры, но
есть, сравнительно с последним - ничто. Я не могу осуществить движения веры:
я не могу закрыть глаза и без оглядки броситься в бездну Абсурда". Он это
повторяет несчетное количество раз: "Да, этого движения я не могу сделать.
Как только я его пытаюсь сделать, все идет кругом вокруг меня". Или даже
так: "Сделать последнее движение, парадоксальное движение веры для меня
просто невозможно. И я бегу укрыться в горечь покорности"34.
Откуда пришли все эти "не могу" и "невозможно"? Кто или что парализует
волю Киргегарда, мешает ему сделать то, что он называет движением веры и
властно гонит его в скорбную долину покорности и бездействия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
по-видимому, у него были все основания так поступать. Может быть, потому,
что он, как царица в сказке Андерсена, прятал свою горошину под
восемьюдесятью перинами, ей пришлось разрастись не только в его глазах, но и
в глазах отдаленных потомков, до таких грандиозных размеров: покажи он ее
всем открыто, никто бы на нее и глядеть не стал. Того больше: когда он ее
извлекал из-под бесчисленных покровов, она и ему казалась - мы об этом
достаточно слышали - ничтожной, скучной, жалкой и смешной. Но скрытая от
человеческих глаз, она приобретала всемирно-историческое значение и для
него, и для других. Он даже забывал свой неистребимый страх и обретал силы и
мужество глядеть в пустые глаза сразившего его Ничто. Нелегко было убедить
ему себя, что не Гегель и спекулятивная философия, а Иов с его воплями ведут
к истине. Нелегко было ему даже на время отказываться от покровительства
этики. А ведь это были только первые шаги. Впереди предстояло труднейшее.
Нужно принять грехопадение - и не такое, каким его принято изображать, а то,
о котором рассказано в Св. Писании, нужно принять Абсурд, нужно вырвать веру
из тисков разума и от веры, Абсурда и Св. Писания ждать того освобождения, в
котором разумное мышление отказало человеку. И все это проделать пред лицом
Необходимости и Этики и того непобедимого страха пред ними, о котором мы
слышали уже. Естественно, если в дальнейшем нам предстоит быть свидетелями
непрямого способа высказывания и тех бесчисленных, странных, не всегда
координированных движений - иной раз почти конвульсивных и судорожных,
которых затеянная им борьба требует. Для Киргегарда разум и этика
превратились, говоря словами Лютера, в bellua qua non occisa homo non potest
vivere ("Чудовище, не убив которое человек не может жить")lxxxii. Отсюда и
идет экзистенциальная философия: человеку нужно не "понять" - а жить, и он
противопоставляет, осмеливается противопоставить свои ridere, lugere и
detestari - пониманию, тому, что добывается философией спекулятивной. И Св.
Писание благословляет его на этот подвиг: justus ex fide vivit ("Праведник
жив будет верой"), говорит нам пророк, а за пророком апостолlxxxiii. И еще:
если у вас будет вера с горчичное зерно, то не будет для вас ничего
невозможного - (?(?( ?((((("((( ?(<(lxxxiv.
V. ДВИЖЕНИЕ ВЕРЫ
Я не могу осуществить движение веры; я не могу закрыть глаза и без
оглядки броситься в бездну Абсурда.
Киргегард
От Иова путь ведет к отцу веры, Аврааму, и к его страшной жертве. Вся
книга "Страх и Трепет", заглавие которой взято из Библии32, посвящена
Аврааму. Уже с Иовом было трудно, очень трудно: мы помним, каких усилий
стоила Киргегарду его решимость противопоставить слезы и проклятия Иова
спокойному и трезвому мышлению Гегеля. Но от Авраама потребовалось больше,
много больше, чем от Иова. Иову его беды были ниспосланы внешней,
посторонней силой - Авраам сам заносит нож над тем, кто ему был дороже всего
на свете. От Иова люди бегут, и даже "этическое", чувствуя свое полное
бессилие, незаметно отстраняется от него. От Авраама же люди не бежать
должны, а ополчиться против него, этика же не только отстраняется от него,
она его предает проклятию. На суд этики - Авраам величайший из преступников,
отверженнейший из людей: сыноубийца. Помочь человеку этика не умеет, но, мы
знаем, она располагает достаточными средствами, чтобы замучить того, кто не
угодил ей. Авраам одновременно и несчастнейший, и преступнейший из людей: он
теряет любимого сына, надежду и опору старости, и, вместе с тем, он, как и
Киргегард, теряет свою честь и свою гордость.
Кто такой этот таинственный Авраам и что это за загадочная Книга, в
которой дело Авраама не заклеймено позорным именем, которого оно заслужило,
а прославлено и возвеличено, в поучение и назидание потомству? Напомню уже
приведенные мною раз слова Киргегарда: "Авраам своим поступком переходит
границы этического. Его (?((( (цель) лежит выше, вне этического. Озираясь на
этот (?(((, он отстраняет этическое". Мы помним тоже, что этическое
прикрывало собой Необходимость, которой дана власть превращать в камень
всякого, взглянувшего на нее. Как мог осмелиться Авраам отстранить
этическое? "Когда я думаю об Аврааме, - пишет Киргегард, - я как бы
совершенно уничтожаюсь. Каждое мгновение я вижу, какой неслыханный парадокс
составляет содержание жизни Авраама; каждое мгновение что-то отталкивает
меня от него, и мысль моя, при всем ее напряжении, в парадокс проникнуть не
может. Я не продвигаюсь ни на один волосок вперед. Я напрягаю все существо,
чтобы добиться своего, но сейчас же чувствую себя совершенно
парализованным". И дальше он поясняет: "Я могу вдуматься в героя, в Авраама
же моя мысль проникнуть не может. Как только я пытаюсь подняться на его
высоту, я сейчас падаю, так как то, что мне открывается, оказывается
парадоксом. Но я оттого не принижаю значения веры, наоборот: для меня вера
есть высшее, что дано человеку, и я считаю нечестным, что философия ставит
на место веры что-то другое и веру высмеивает. Философия не может и не
обязана давать человеку веру, но она должна знать свои пределы, она не
должна ничего отнимать у человека и менее всего вправе она своей болтовней
лишать человека того, что он имеет, точно это было пустяком и
ничтожностью33. Тут, конечно, нужно остановиться и спросить в свой черед: по
какому праву Киргегард утверждает, что вера находится за пределами
философии? И можно ли так "легко" отделаться от притязания философии, "быть
абсолютным судьей", пред которым, как нам сказал Гегель и как думают все
почти философы, "содержание религии должно оправдать и объяснить себя"? Но
Киргегард, как отчасти уже можно понять из того, что он нам рассказал об
Аврааме, и сам знает, какие трудности ему предстоят. Он пишет: "Я глядел в
глаза страшному и не боялся, не дрожал. Но я знаю, что если я даже и
противостою мужественно страшному, мое мужество - не есть мужество веры, но
есть, сравнительно с последним - ничто. Я не могу осуществить движения веры:
я не могу закрыть глаза и без оглядки броситься в бездну Абсурда". Он это
повторяет несчетное количество раз: "Да, этого движения я не могу сделать.
Как только я его пытаюсь сделать, все идет кругом вокруг меня". Или даже
так: "Сделать последнее движение, парадоксальное движение веры для меня
просто невозможно. И я бегу укрыться в горечь покорности"34.
Откуда пришли все эти "не могу" и "невозможно"? Кто или что парализует
волю Киргегарда, мешает ему сделать то, что он называет движением веры и
властно гонит его в скорбную долину покорности и бездействия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92