Змей
внушил первому человеку страх, хотя и ложный, - страх пред Ничто - но
подавляющий и непреодолимый. И этот страх усыпил человеческий дух,
парализовал человеческую волю. Киргегард отводит змея, заявляя, что не может
соединить с ним никакого определенного представления. Что роль змея
"непонятна" нашему разуму - я этого оспаривать не стану. Но ведь и сам
Киргегард постоянно твердит нам, что настойчивое желание во что бы то ни
стало "постигнуть", "понять" смысл грехопадения только свидетельствует о
нежелании нашем почувствовать всю глубину и значительность заключающейся тут
проблемы. Тут "понимание" не только не помогает, оно тут является помехой:
мы вошли в область, где царствует "Абсурд" с его непрерывно вспыхивающими и
угасающими "вдруг": ведь всякое "вдруг", всякая внезапность находятся в
непримиримой вражде с "пониманием" и, так же как и библейское fiat, для,
обычного человеческого мышления есть deus ex machina, в котором
умозрительная философия совершенно правильно усматривает начало своей
гибели.
Я полагаю, - надеюсь, что последующее изложение нас убедит в том, - что
Киргегард изменяет себе каждый раз, когда пытается исправлять Библию (увы!
это он не раз делает), и что, стало быть, мы будем гораздо ближе к нему,
если скажем так: состояние невинности исключало страх, так как оно не знало
ограниченных возможностей. Невинный человек жил пред Богом, а Бог значит,
что все - возможно. Змей, соблазнивший человека, имел в своем распоряжении
только Ничто. Это Ничто, хотя оно только Ничто, или, вернее, тем, что оно
Ничто, усыпило человеческий дух, и усыпленный человек стал добычей или
жертвой страха, хотя для страха не было никаких причин или оснований. Но
ведь Ничто есть только Ничто. Как случилось, что оно обернулось в Нечто? И,
обернувшись, приобрело такую безграничную власть над человеком и даже над
всем бытием?
Идея Ничто уже была хорошо знакома древним. По свидетельству Аристотеля
(Met. 985 B 6), Демокрит и Левкипп утверждали существование Ничто: (?(?(
((c)(((( (? ?( ((? (? ?(((( (?(((, говорили они. У Плутарха приводится та же
мысль в еще более выразительных словах: (? ((c)(((( (? (?( ? (? (((?( (?(((
("существующее существует не более, чем несуществующее")c. Правда, у
Левкиппа и Демокрита Ничто отождествляется с пустотой, Нечто - с материей.
Но в таком или ином виде греческая философия - наряду и в противоположность
Пармениду, исходившему из положения, что только существующее существует, не
существующее же не только не существует, но и не может быть мыслимо, -
допускала существование Ничто и даже полагала существование Ничто условием
мышления. Очевидно, что и элеатам эта мысль не была совсем чужда, и, когда
Парменид так настаивал, что Ничто не имеет существования, он боролся с
собой, преодолевал и гнал от себя подозрение, что, быть может, Ничто
каким-то образом все-таки ухищряется существовать: "естественное" мышление в
споре элеатов с атомистами принуждено склониться на сторону последних. Ничто
не есть совершенное, т.е. лишенное существования Ничто. Оно противостоит
чему-то и противостоит как равноправное. Так надо понимать слова Платона о
двух причинностях - божественной и необходимойci. Он только отчетливей
выявил мысль атомистов: Ничто обернулось для него в Необходимость.
Убеждение, что Необходимость разделяет с божеством власть над существующим,
было для эллинства одной из непреодолимейших самоочевидностей и даже, если
угодно, основным постулатом эллинского мышления. И так остается до наших
дней. В новейшей философии оно получило свое выражение в гегелевской
диалектике, в том, что он называл "самодвижением понятия", в учении Шеллинга
о том, что в Боге, кроме него самого, есть и "другое" - его природаcii, и в
том положении, которое Спиноза, духовный отец Гегеля и Шеллинга,
формулировал в прославленной теореме своей: Deus ex solis suae naturae
legibus et a nemine coactus agit ("Бог действует только в силу законов своей
природы и никем не принуждается")ciii.
"Естественное" человеческое мышление, стремящееся к самоочевидностям,
т.е. добивающееся такого ведения, которое усматривает в том, что есть, не
только что оно есть, но что оно есть по необходимости, - только такое
мышление, как нам объяснил Кант, дает нам подлинное знание - естественное
мышление принуждено беречь идею необходимости как свое драгоценнейшее
сокровище. Сколько бы разум ни прославлял свободу, он все же хочет и должен
вправлять ее в рамки необходимости. Эта Необходимость и есть то Ничто, о
котором мы принуждены говорить, что оно существует, ибо, хотя его нигде нет
и нигде разыскать его нельзя, оно, загадочным образом, врывается в
человеческую жизнь, калеча и уродуя ее, как рок, судьба, жребий, Fatum, от
которого некуда уйти и нет спасения.
Киргегард много распространяется о роли фатума в сознании древнего
эллина, об ужасе, который древние испытывали перед Судьбою. Все это,
конечно, верно, как верно и то, что для библейского откровения фатум не
существует. Откровение есть именно потому откровение - что оно, наперекор
всем очевидностям, открывает нам, что для Бога все возможно и что наряду со
всемогуществом Бога нет никакой власти. Когда Иисуса спросили, какая первая
из всех заповедей, он ответил: "Первая из всех заповедей - слушай, Израиль,
Господь Бог наш есть Господь единый" (Марк XII, 29). Как же мог Киргегард
допустить, что невинность, т.е. такое состояние человека, в каком он был,
когда непосредственно стоял пред Господом, предполагает страх пред Ничто и
этим самым, стало быть, заключает в себе начало или потенцию тех ужасов,
которыми полна человеческая жизнь и которые он с такой несравненной,
потрясающей силой изображает и в дневниках своих и в сочинениях? Я так
настаиваю на этом вопросе ввиду того, что для самого Киргегарда в нем или в
ответе на него кроется articulus stantis et cadentis экзистенциальной
философии. Ни Иов и еще меньше Авраам и никто из пророков и апостолов
никогда не допустили бы и мысли, что невинность, которая, как правильно и в
полном соответствии с библейским текстом говорит Киргегард, есть неведение,
нераздельна со страхом. Такое допущение может возникнуть только в душе
человека, утратившего невинность и обретшего "знание". Мы только что
говорили о том, что Сократ и Платон умным зрением усматривали наряду с
властью божественной и власть Необходимости, что Левкипп и Демокрит также
уверенно придавали своему Ничто предикат бытия и что сам Парменид мог только
бороться, но вряд ли в силах был вытравить из своей души мысль о праве на
существование Ничто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
внушил первому человеку страх, хотя и ложный, - страх пред Ничто - но
подавляющий и непреодолимый. И этот страх усыпил человеческий дух,
парализовал человеческую волю. Киргегард отводит змея, заявляя, что не может
соединить с ним никакого определенного представления. Что роль змея
"непонятна" нашему разуму - я этого оспаривать не стану. Но ведь и сам
Киргегард постоянно твердит нам, что настойчивое желание во что бы то ни
стало "постигнуть", "понять" смысл грехопадения только свидетельствует о
нежелании нашем почувствовать всю глубину и значительность заключающейся тут
проблемы. Тут "понимание" не только не помогает, оно тут является помехой:
мы вошли в область, где царствует "Абсурд" с его непрерывно вспыхивающими и
угасающими "вдруг": ведь всякое "вдруг", всякая внезапность находятся в
непримиримой вражде с "пониманием" и, так же как и библейское fiat, для,
обычного человеческого мышления есть deus ex machina, в котором
умозрительная философия совершенно правильно усматривает начало своей
гибели.
Я полагаю, - надеюсь, что последующее изложение нас убедит в том, - что
Киргегард изменяет себе каждый раз, когда пытается исправлять Библию (увы!
это он не раз делает), и что, стало быть, мы будем гораздо ближе к нему,
если скажем так: состояние невинности исключало страх, так как оно не знало
ограниченных возможностей. Невинный человек жил пред Богом, а Бог значит,
что все - возможно. Змей, соблазнивший человека, имел в своем распоряжении
только Ничто. Это Ничто, хотя оно только Ничто, или, вернее, тем, что оно
Ничто, усыпило человеческий дух, и усыпленный человек стал добычей или
жертвой страха, хотя для страха не было никаких причин или оснований. Но
ведь Ничто есть только Ничто. Как случилось, что оно обернулось в Нечто? И,
обернувшись, приобрело такую безграничную власть над человеком и даже над
всем бытием?
Идея Ничто уже была хорошо знакома древним. По свидетельству Аристотеля
(Met. 985 B 6), Демокрит и Левкипп утверждали существование Ничто: (?(?(
((c)(((( (? ?( ((? (? ?(((( (?(((, говорили они. У Плутарха приводится та же
мысль в еще более выразительных словах: (? ((c)(((( (? (?( ? (? (((?( (?(((
("существующее существует не более, чем несуществующее")c. Правда, у
Левкиппа и Демокрита Ничто отождествляется с пустотой, Нечто - с материей.
Но в таком или ином виде греческая философия - наряду и в противоположность
Пармениду, исходившему из положения, что только существующее существует, не
существующее же не только не существует, но и не может быть мыслимо, -
допускала существование Ничто и даже полагала существование Ничто условием
мышления. Очевидно, что и элеатам эта мысль не была совсем чужда, и, когда
Парменид так настаивал, что Ничто не имеет существования, он боролся с
собой, преодолевал и гнал от себя подозрение, что, быть может, Ничто
каким-то образом все-таки ухищряется существовать: "естественное" мышление в
споре элеатов с атомистами принуждено склониться на сторону последних. Ничто
не есть совершенное, т.е. лишенное существования Ничто. Оно противостоит
чему-то и противостоит как равноправное. Так надо понимать слова Платона о
двух причинностях - божественной и необходимойci. Он только отчетливей
выявил мысль атомистов: Ничто обернулось для него в Необходимость.
Убеждение, что Необходимость разделяет с божеством власть над существующим,
было для эллинства одной из непреодолимейших самоочевидностей и даже, если
угодно, основным постулатом эллинского мышления. И так остается до наших
дней. В новейшей философии оно получило свое выражение в гегелевской
диалектике, в том, что он называл "самодвижением понятия", в учении Шеллинга
о том, что в Боге, кроме него самого, есть и "другое" - его природаcii, и в
том положении, которое Спиноза, духовный отец Гегеля и Шеллинга,
формулировал в прославленной теореме своей: Deus ex solis suae naturae
legibus et a nemine coactus agit ("Бог действует только в силу законов своей
природы и никем не принуждается")ciii.
"Естественное" человеческое мышление, стремящееся к самоочевидностям,
т.е. добивающееся такого ведения, которое усматривает в том, что есть, не
только что оно есть, но что оно есть по необходимости, - только такое
мышление, как нам объяснил Кант, дает нам подлинное знание - естественное
мышление принуждено беречь идею необходимости как свое драгоценнейшее
сокровище. Сколько бы разум ни прославлял свободу, он все же хочет и должен
вправлять ее в рамки необходимости. Эта Необходимость и есть то Ничто, о
котором мы принуждены говорить, что оно существует, ибо, хотя его нигде нет
и нигде разыскать его нельзя, оно, загадочным образом, врывается в
человеческую жизнь, калеча и уродуя ее, как рок, судьба, жребий, Fatum, от
которого некуда уйти и нет спасения.
Киргегард много распространяется о роли фатума в сознании древнего
эллина, об ужасе, который древние испытывали перед Судьбою. Все это,
конечно, верно, как верно и то, что для библейского откровения фатум не
существует. Откровение есть именно потому откровение - что оно, наперекор
всем очевидностям, открывает нам, что для Бога все возможно и что наряду со
всемогуществом Бога нет никакой власти. Когда Иисуса спросили, какая первая
из всех заповедей, он ответил: "Первая из всех заповедей - слушай, Израиль,
Господь Бог наш есть Господь единый" (Марк XII, 29). Как же мог Киргегард
допустить, что невинность, т.е. такое состояние человека, в каком он был,
когда непосредственно стоял пред Господом, предполагает страх пред Ничто и
этим самым, стало быть, заключает в себе начало или потенцию тех ужасов,
которыми полна человеческая жизнь и которые он с такой несравненной,
потрясающей силой изображает и в дневниках своих и в сочинениях? Я так
настаиваю на этом вопросе ввиду того, что для самого Киргегарда в нем или в
ответе на него кроется articulus stantis et cadentis экзистенциальной
философии. Ни Иов и еще меньше Авраам и никто из пророков и апостолов
никогда не допустили бы и мысли, что невинность, которая, как правильно и в
полном соответствии с библейским текстом говорит Киргегард, есть неведение,
нераздельна со страхом. Такое допущение может возникнуть только в душе
человека, утратившего невинность и обретшего "знание". Мы только что
говорили о том, что Сократ и Платон умным зрением усматривали наряду с
властью божественной и власть Необходимости, что Левкипп и Демокрит также
уверенно придавали своему Ничто предикат бытия и что сам Парменид мог только
бороться, но вряд ли в силах был вытравить из своей души мысль о праве на
существование Ничто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92