Но ведь Киргегард звал
нас к Абсурду, который не укладывается в плоскость о двух измерениях и
который предполагает новое, третье измерение как условие постижения истины -
веру, о ней же сказано, что "если у вас будет с горчичное зерно веры - не
будет для вас ничего невозможного... ((?(?( ?((((("((( ?(<()". И дети Иова,
и Авраамов Исаак, и царская дочь, и Регина Ольсен, все это "конечное".
Противоречиво и, стало быть, безумно и смешно стремиться, да еще бесконечно
страстно, к тому, что должно иметь конец72. Если мы спросим себя, откуда к
Киргегарду пришла эта истина, - то едва ли нам придется колебаться в ответе:
она пришла к нему от Сократа, мудрейшего, лучшего из людей, живших до и вне
Св. Писания. И у Сократа она была на своем месте. Сократ знал только Зевса,
а Зевс сам был под властью естественного несотворенного разума, и для него
не все было возможно. Закон возникновения и гибели всего, что возникает,
стоял над ним и был сильнее его. Все, что имеет начало, должно иметь и
конец. Мы не можем судить иначе: "недоступно всякому мышлению, что можно, не
бывши вечным, стать вечным". Но недоступное мышлению есть ли вместе с тем и
то, чему не дано осуществиться в действительности? Говорил же нам Киргегард
сам, что, чтоб обрести веру, нужно отказаться от мышления. И тогда смешное и
безумное перестанет быть смешным и безумным, и бесконечно страстное
стремление к конечному получит свое оправдание. И, наоборот, если мышление,
сократовское мышление, т.е. мышление о двух измерениях, в котором
intelligere раздавило ridere, lugere et detestari, восторжествует, если
разум с его "невозможным" и мораль с ее "должен" окажутся предвечными и
восторжествуют, вера, рождающаяся из lugere et detestari, наряду с
бесконечным стремлением к конечному, окажется безумной, ненужной и смешной.
И Св. Писание в свой черед придется систематически исправлять или
перетолковывать, чтоб и оно не оказалось смешным и безумным.
Как это ни странно, Киргегард шел сразу обоими путями, и это,
по-видимому, был наиболее или даже единственно для него доступный способ
хоть сколько-нибудь справиться с одолевшими и постоянно выбивавшими его из
обычной колеи человеческого существования вопросами.
Мы знаем, что ему пришлось устранить змея из библейского сказания о
грехопадении. Змей не соответствовал и даже оскорблял наши
религиозно-этические идеалы. Грех, по человеческому пониманию, не мог и не
должен был войти в души извне. Не может Киргегард примириться тоже со
словами Св. Писания о том, что солнце восходит равно над грешниками и
праведниками. Каждый раз, когда что-нибудь ему об этом напоминает, он
приходит в негодование и решительно протестует: в нашем мире, в мире
материальном, оно действительно так обстоит, но в мире духа - "закон"
другой. Там "кто не работает, тот не ест", там солнце не восходит над злыми,
только над добрыми. Он не раз говорит об этом даже в своих ранних
произведениях - в "Entweder-Oder" и "Begriff der Andst". И нужно признать,
что тут соблюдена строгая последовательность. Раз приходится из сказания о
грехопадении устранить змея, чтоб дать удовлетворение этическому, то никак
нельзя в Новом Завете сохранить слова Иисуса о солнце, равно восходящем над
праведниками и грешниками. Грешники - это ведь и есть злое - этическое
никогда не допустит, чтоб осужденное им не было осуждено и Богом. Если же
Бог, т.е. религиозное, воспротивится, этическое и его осудит. Оно одно,
только оно решает, что такое добро, что такое зло, что такое грех, что такое
справедливость. Сократ учил, что боги не властны над этическим: святое
святое не потому, что его любят боги, а боги любят святое, потому что оно
святоcxxxi. Для Сократа добро, как и разум, предвечны, несотворены и от
Бога, который сотворил мир, совершенно независимы. Для него, поэтому, было
бы величайшим кощунством допущение, что грех пришел от дерева познания.
Наоборот: все грехи происходят от неведения. Несомненно тоже, что грех
требует возмездия: грешникам и солнце не должно светить, и дождь не должен
давать освежающей прохлады. Грешники попадают в безраздельную власть
этического. Этическое не может вернуть человеку оторванную ногу, погибших
детей, возлюбленную. Но казнить оно умеет: Киргегард достаточно рассказал
нам об этом в своем ответе Фальстафу.
XII. ВЛАСТЬ ЗНАНИЯ
Суеверие приписывает объективности власть головы Медузы, превращающей
субъективность в камень, а отсутствие свободы лишает человека возможности
разрушить чары.
Киргегард
Предвечное, несотворенное "этическое" ничего не может дать человеку, но
оно умеет требовать. И даже так: чем меньше оно может дать, тем больше оно
требует. Если бы Киргегард в этом случае тоже захотел "идти до конца", он
должен был бы и на евангельские слова о солнце, восходящем и над
праведниками, и над грешниками, ответить так же, как он ответил Фальстафу.
И, в сущности, - выражения другие - но смысл его страстных "назидательных
речей", собранных в книге "Жизнь и деяния любви"cxxxii, сводится к этому.
Она вся целиком посвящена развитию того положения, что сущность отношения
человека к Богу определяется заповедью: "ты должен любить". Ты должен любить
Бога, ты должен любить ближнего, ты должен любить страдания и ужасы жизни,
ты должен, ты должен, ты должен. Когда Киргегард начинает говорить на тему
"ты должен" - он неисчерпаем. Мысль о том, что из отношения человека к Богу
может быть устранен момент "ты должен", представляется ему подавляющей,
прямо чудовищной. Он не боится открыто заявить: "Отвратительное время
крепостного права - прошло, человечество думает, что оно сделает еще шаг
вперед, если оно отменит зависимость людей от Бога, которому каждый из нас
принадлежит (не по рождению, а потому, что создан из ничего), и в такой
мере, в какой ни один раб не принадлежал своему земному господину"73. В Св.
Писании Киргегард этого найти не мог. Там сказано: вы боги и сыны Всевышнего
все выcxxxiii - и в Евангелии Иоанна (X, 34) повторено (((... (tm)(((cxxxiv.
Если мы вспомним, что еще раньше Киргегард писал, что "этика рассматривает
каждого человека как своего крепостного", то мы без труда догадаемся, откуда
пришла Киргегарду навязчивая идея отождествлять отношения человека к Богу с
отношением крепостного к своему хозяину. И в этом есть своего рода
строжайшая последовательность: отношение человека к заповедям этического,
как и "законам" разума, есть отношение безусловного, рабского подчинения,
тем более страшное и уничтожающее человека, что ни мораль, ни разум и сами
не могут ничем поступиться в своих требованиях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
нас к Абсурду, который не укладывается в плоскость о двух измерениях и
который предполагает новое, третье измерение как условие постижения истины -
веру, о ней же сказано, что "если у вас будет с горчичное зерно веры - не
будет для вас ничего невозможного... ((?(?( ?((((("((( ?(<()". И дети Иова,
и Авраамов Исаак, и царская дочь, и Регина Ольсен, все это "конечное".
Противоречиво и, стало быть, безумно и смешно стремиться, да еще бесконечно
страстно, к тому, что должно иметь конец72. Если мы спросим себя, откуда к
Киргегарду пришла эта истина, - то едва ли нам придется колебаться в ответе:
она пришла к нему от Сократа, мудрейшего, лучшего из людей, живших до и вне
Св. Писания. И у Сократа она была на своем месте. Сократ знал только Зевса,
а Зевс сам был под властью естественного несотворенного разума, и для него
не все было возможно. Закон возникновения и гибели всего, что возникает,
стоял над ним и был сильнее его. Все, что имеет начало, должно иметь и
конец. Мы не можем судить иначе: "недоступно всякому мышлению, что можно, не
бывши вечным, стать вечным". Но недоступное мышлению есть ли вместе с тем и
то, чему не дано осуществиться в действительности? Говорил же нам Киргегард
сам, что, чтоб обрести веру, нужно отказаться от мышления. И тогда смешное и
безумное перестанет быть смешным и безумным, и бесконечно страстное
стремление к конечному получит свое оправдание. И, наоборот, если мышление,
сократовское мышление, т.е. мышление о двух измерениях, в котором
intelligere раздавило ridere, lugere et detestari, восторжествует, если
разум с его "невозможным" и мораль с ее "должен" окажутся предвечными и
восторжествуют, вера, рождающаяся из lugere et detestari, наряду с
бесконечным стремлением к конечному, окажется безумной, ненужной и смешной.
И Св. Писание в свой черед придется систематически исправлять или
перетолковывать, чтоб и оно не оказалось смешным и безумным.
Как это ни странно, Киргегард шел сразу обоими путями, и это,
по-видимому, был наиболее или даже единственно для него доступный способ
хоть сколько-нибудь справиться с одолевшими и постоянно выбивавшими его из
обычной колеи человеческого существования вопросами.
Мы знаем, что ему пришлось устранить змея из библейского сказания о
грехопадении. Змей не соответствовал и даже оскорблял наши
религиозно-этические идеалы. Грех, по человеческому пониманию, не мог и не
должен был войти в души извне. Не может Киргегард примириться тоже со
словами Св. Писания о том, что солнце восходит равно над грешниками и
праведниками. Каждый раз, когда что-нибудь ему об этом напоминает, он
приходит в негодование и решительно протестует: в нашем мире, в мире
материальном, оно действительно так обстоит, но в мире духа - "закон"
другой. Там "кто не работает, тот не ест", там солнце не восходит над злыми,
только над добрыми. Он не раз говорит об этом даже в своих ранних
произведениях - в "Entweder-Oder" и "Begriff der Andst". И нужно признать,
что тут соблюдена строгая последовательность. Раз приходится из сказания о
грехопадении устранить змея, чтоб дать удовлетворение этическому, то никак
нельзя в Новом Завете сохранить слова Иисуса о солнце, равно восходящем над
праведниками и грешниками. Грешники - это ведь и есть злое - этическое
никогда не допустит, чтоб осужденное им не было осуждено и Богом. Если же
Бог, т.е. религиозное, воспротивится, этическое и его осудит. Оно одно,
только оно решает, что такое добро, что такое зло, что такое грех, что такое
справедливость. Сократ учил, что боги не властны над этическим: святое
святое не потому, что его любят боги, а боги любят святое, потому что оно
святоcxxxi. Для Сократа добро, как и разум, предвечны, несотворены и от
Бога, который сотворил мир, совершенно независимы. Для него, поэтому, было
бы величайшим кощунством допущение, что грех пришел от дерева познания.
Наоборот: все грехи происходят от неведения. Несомненно тоже, что грех
требует возмездия: грешникам и солнце не должно светить, и дождь не должен
давать освежающей прохлады. Грешники попадают в безраздельную власть
этического. Этическое не может вернуть человеку оторванную ногу, погибших
детей, возлюбленную. Но казнить оно умеет: Киргегард достаточно рассказал
нам об этом в своем ответе Фальстафу.
XII. ВЛАСТЬ ЗНАНИЯ
Суеверие приписывает объективности власть головы Медузы, превращающей
субъективность в камень, а отсутствие свободы лишает человека возможности
разрушить чары.
Киргегард
Предвечное, несотворенное "этическое" ничего не может дать человеку, но
оно умеет требовать. И даже так: чем меньше оно может дать, тем больше оно
требует. Если бы Киргегард в этом случае тоже захотел "идти до конца", он
должен был бы и на евангельские слова о солнце, восходящем и над
праведниками, и над грешниками, ответить так же, как он ответил Фальстафу.
И, в сущности, - выражения другие - но смысл его страстных "назидательных
речей", собранных в книге "Жизнь и деяния любви"cxxxii, сводится к этому.
Она вся целиком посвящена развитию того положения, что сущность отношения
человека к Богу определяется заповедью: "ты должен любить". Ты должен любить
Бога, ты должен любить ближнего, ты должен любить страдания и ужасы жизни,
ты должен, ты должен, ты должен. Когда Киргегард начинает говорить на тему
"ты должен" - он неисчерпаем. Мысль о том, что из отношения человека к Богу
может быть устранен момент "ты должен", представляется ему подавляющей,
прямо чудовищной. Он не боится открыто заявить: "Отвратительное время
крепостного права - прошло, человечество думает, что оно сделает еще шаг
вперед, если оно отменит зависимость людей от Бога, которому каждый из нас
принадлежит (не по рождению, а потому, что создан из ничего), и в такой
мере, в какой ни один раб не принадлежал своему земному господину"73. В Св.
Писании Киргегард этого найти не мог. Там сказано: вы боги и сыны Всевышнего
все выcxxxiii - и в Евангелии Иоанна (X, 34) повторено (((... (tm)(((cxxxiv.
Если мы вспомним, что еще раньше Киргегард писал, что "этика рассматривает
каждого человека как своего крепостного", то мы без труда догадаемся, откуда
пришла Киргегарду навязчивая идея отождествлять отношения человека к Богу с
отношением крепостного к своему хозяину. И в этом есть своего рода
строжайшая последовательность: отношение человека к заповедям этического,
как и "законам" разума, есть отношение безусловного, рабского подчинения,
тем более страшное и уничтожающее человека, что ни мораль, ни разум и сами
не могут ничем поступиться в своих требованиях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92