Денег не хватало, и хотя пятеро-семеро особо доверенных друзей из директорского славного корпуса подкидывали теперь Клаве по сотне-полторы каждый месяц, если не деньгами в деликатных конвертиках, то чем-нибудь другим - ей все не хватало.
И тогда к ней снова пришла крашеная блондинка.
Притворив дверь, попросив Клаву закрыть дверь на ключ - такого еще не бывало, подруга Маша предложила крупный фрахт. Появился, сказала она, ее старый друг, фамилия роли не играет, южных кровей. Южный друг разведал, что Москва выделяет Северу большую партию югославских дубленок. Из каждых пяти, которые попадут ему по госцене через Машин магазин, доходы от одной, проданной по ценам свободного рынка, он будет вручать Клаве.
"Так, - спокойно сосредоточилась Клава, - пахнет сговором".
- А сколько цен дают на вольном рынке? - спросила она.
- Зависит от сметки мастера, - деловито ответила Маша. - Как минимум, коэффициент - один и восемь. Порой - два. Бывает - два с половиной.
- Две с половиной госцены? - удивилась Клава и сама поразилась собственным своим до конца еще не изведанным возможностям.
Она не ответила сразу блондинке Маше. Просила время - обдумать, сообразить. Требовалось разрешение Наперсника. А значит, его участие. Но такие вещи не обсуждают вслух. По крайней мере на этом уровне. Так что Клаве действительно требовалось обдумать, в какой форме - не явной, но достаточно прозрачной - обратиться к Наперснику. Помогла все та же Маша. Написала примитивную докладную: в связи с большой потребностью геологов, поисковиков, экспедиторов прошу увеличить количество утепленных верхних изделий - ничего себе, формулировочка! Сначала подмахнула Клава. Потом Наперсник, но с существенной оговоркой: "в случае появления возможностей". Не уцепишь.
Они посмотрели друг другу в глаза - учитель и ученица. Приписка Наперсника означала для него стопроцентную страховку. Все возлагалось на Клаву. Какую она найдет возможность? Найдет - пожалуйста, почему же не утеплить геологов, поисковиков, экспедиторов?
Клава глядела Наперснику в глаза и понимала: вот уж действительно он выпускает ее на произвольную программу, как у фигуристов.
Югославские дубленки пришли, большая партия, сверху хотели помочь основательно. Только кто же будет таскать такие роскошные шубки? Жалко, в них по театрам, а не по трассам надо бы!
За первые пять дубленок Клава с Машей получили по пятьсот. Как сказала блондинка, без вычетов. Пятьсот, причитавшиеся Наперснику, Клава положила в сейф. Подмахнула документы на отправку в Машин магазин целой партии - пятьдесят штук, тридцать из них надо было продать через прилавок.
Партия дефицита оказалась действительно велика, Клава раскидывала по тридцать-пятьдесят во многие магазины, звонили из треста, из главка, раза три звонил Наперсник - обеспечивал кое-кого. Клава успокоилась: в этой бурной торговле, вызванной завозом, их махинацию, оформленную законно, никто не заметит.
Не заметили. Пожадничал южный друг. Получив очередную партию, забрал все дубленки сразу, набил ими несколько мешков, загрузил в такси.
Замели его в поезде, и, деля свою пайку на троих, он раскололся.
Деньги у Клавы нашли прямо в сейфе. Ее долю и долю Наперсника. Про учителя она, конечно, промолчала, и всё повисло на ней. Многие тысячи.
* * *
Пожалуй, только через год Клава стала замечать жизнь. Увидела снова небо, набухшие почки, услышала шорох дождя.
Следствие, суд, грузовик с решеткой и скользкие - всегда скользкие железные ступеньки в этот грузовик, лица людей, разглядывающих ее, лицо Павла и даже личико Ленечки - все сплавилось в какой-то один, долгий, сводящий с ума кошмар - полусон, полубред, полуявь...
Через год, в заключении, Клава получила сообщение, что развод, возбужденный по инициативе Павла, оформлен.
Она усмехнулась и вдруг снова увидела жизнь - небо, почки, снова услышала шум дождя.
Она поняла, что у нее теперь ничего нет, кроме вот этой жизни с ее простыми звуками. И что единственная ценность из прошлого, которую никому не удастся у нее отнять, - сын, Ленечка.
Клава написала Павлу письмо. Оно заняло половину странички, от силы. Писать было нечего, кроме одного: как сын? Что бы там ни случилось, но мать имеет право знать о нем - о его здоровье, учебе, ведь уже без нее он пошел в школу.
Видно, сознание человека устроено так, что грех свой, дурное, будто какую опухоль, он из сознания старается как бы изъять. Не забыть, нет, забыть грех невозможно, а вот именно что изъять. Будто бы страшное, что произошло с тобой, было вовсе не с тобой, а с кем-то еще, хорошо известным, близким - но не с тобой. И это страшное тебя не касается твоей души, твоего будущего, вообще - тебя. Оно присутствует где-то вообще, не мешая жить. Так устроена психика. Потому что, если помнить без конца об этом, голова не выдержит, сойдешь с ума. Бывает и так, ясное дело, но чаще все же человек осужденный живет по инерции хорошего в своей душе, плохое точно бы пропускается, не желая, чтобы о нем помнили. Это если говорить о внутренней жизни.
Конечно, грех греху рознь, есть такие, что - никакой жизни, страх и мука преследуют каждый миг, но известно и такое: даже убийца про себя как убийцу не думает. То ли прикидывается, то ли на самом деле так - страшное свое деяние из себя выбрасывает. Не зря же Достоевский еще заметил: убийцы чаще всего слезливы, сентиментальны, себя жалеют.
В Клавином сознании ее грех отсутствовал.
При разговорах, ясное дело, она объясняла, что сидит за взятку, статья такая-то, а душа ее вынашивала будущую, почти святую жизнь. Она работает почтальоншей, разносит газеты и письма в каком-нибудь городке, живет в маленькой комнатушке, и светлая бедность ее посвящается единственному в жизни - милому Ленечке.
Он растет чистым, честным, и Клава всю свою жизнь кладет ему под ноги, только чтоб вырос настоящим, достойным, красивым человеком. Если можно было бы уйти в монастырь и туда бы пускали с детьми, она бы ушла не задумываясь, чтобы скромной жизнью, тишиной, тихой просьбой к чему-то извечному замолить свой грех и обеспечить безгреховность Ленечки.
Но таких монастырей не бывает. Что ж. Бедная скромность - вот идеал, который она выбирает. Истина в этом. Уж ей ли не знать?
Мебель, тряпки, хрусталь, жратва - да это ли цель жизни и высшая правда? Нет! Правда - в простоте и ясности.
Простоту Клава понимала совершенно конкретно, ясность - довольно туманно. Бедно жить в конце концов не так и трудно, но какой целью означить завершение жизни?
Ленечкой.
Умом Клава понимала, что Ленечка когда-нибудь вырастет и мать не станет нужна ему, как прежде. Но это далекое было слишком далеко.
Пока Клава ждала письма.
Но его все не было.
Написала снова. И опять не получила ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159