.. небесные растения и травы обращены к земле и взирают прямо на
порожденные ими травы, сообщая им какое-нибудь особенное свойство" *1).
Но случается, что исход схватки соперников остается неясным и
спокойное зеркало отражает лишь образ "двух раздраженных солдат". В таком
случае подобие становится борьбой одной формы против другой или же,
скорее6 борьбой внутри одной и той же формы, разделенной материальностью
или пространством. Человек Перацельса, как небосвод, "усеян светилами", но
не связан с ним как "вор с галерой, как убийца с колесом, рыба с рыбаком,
дичь с охотником". Небосводу человека надлежит быть "свободным и
могучим", "не подчиняться никакому приказу", "не управляться никаким
другим сотворенными существом". Его внутреннее небо может быть
самостоятельным и основываться только на себе самом, но при условии, что
благодаря своей мудрости, являющейся также и знанием, человек как бы
уподобляется мировому порядку, воспроизводит его в себе и таким образом
опрокидывает в свой внутренний небосвод тот небосвод, где мерцают видимые
звезды. Тогда эта зеркальная мудрость в свою очередь охватит мир, в котором
она размещалась; ее большое кольцо устремится вглубь неба и далее ;
человек откроет, что содержит "звезды внутри себя самого777 и что таким
образом, несет в себе небосвод со всеми его влияниями *2).
< *1) Crollius. Traite^ dts signaturts, Lyon, 1624^ p.18.
*2) Paracelse. Loc. cit.>
Соперничество проявляется прежде всего в форме простого отражения,
скрытого, отдаленного; оно преодолевает в безмолвии пространства мира. Но
расстояние, которое оно преодолевает, не уничтожается этой хитроумной
метафорой: оно остается открытым для наблюдения. И в этой дуэли обе
противоборствующие фигуры завладевают друг другом. Одно подобное
охватывает другое, которое в свою очередь его окружает, и возможно, будет
снова охвачено другим благодаря этому удвоению, которое может
возобновляться до бесконечности. Звенья соперничества образуют не цепь как
элементы пригнанности, а, скорее, концентрические круги, отражающие друг
друга и соперничающие между собой.
Третья форма подобия -- а н а л о г и я. Это старое понятие,
известное уже греческой науке и средневековому мышлению; однако его
использование, по-видимому, стало иным. В аналогии, о которой мы говорим,
совмещаются пригнанность и соперничество. Подобно соперничеству, аналогия
обеспечивает удивительное столкновение сходств в пространстве; однако
она говорит, подобно пригнанности, о взаимной пригонке вещей, их связях и
соединениях. ЕЕ могущество велико, так как рассматриваемые ею подобия -- не
массивные, зримые подобия вещей самих по себе, а всего лишь более тонкие
сходства их отношений. Облегченная таким образом аналогия способна
установить неопределенное число черт родства,исходя из одного и того
же момента. Отношение, например, светил к небу, в котором они мерцают,
столь же хорошо обнаруживается в отношении травы к земле, живых существ -- к
земному шару, на котором они живут, минералов и алмазов -- к породам, в
которых они содержатся, органов чувств -- к лицу, которое они одушевляют
пигментных пятен на коже -- к телу, которое они тайком отмечают. Аналогия
может также замкнуться на себе, оставаясь при этом бесспорной. Старую
аналогию между растением и животным (растение -- это животное, голова
которого внизу, а рот -- или корень -- погружен в землю) Цезальпин не
критикует и не устраняет: напротив, он ее усиливает, развивает,
обнаруживая, что растение -- это стоящее животное, питательные вещества в
котором поднимаются снизу вверх, вдоль стебля, простирающегося, как тело,
и увенчивающегося головой -- то есть соцветием, цветами, листьями.
Отношение здесь обратное, но не противоречащее исходной аналогии, которая
помещает "корень в нижнюю часть растения, стебель -- в высшую, потому что
у животных венозная сеть также начинается в нижней части живота, причем
главная вена поднимается к сердцу и голове" *1).
Эта обратимость, как и эта поливалентность, дает аналогия широкое
поле применения. Посредством аналогии могут сближаться любые фигуры мира.
Тем не менее в этом изборожденном во всех направлениях пространстве
существует особая точка. Она насыщена аналогиями (причем каждая из них
может найти здесь одну из своих точек опоры(, и, проходя через нее,
отношения обращаются, не изменяясь. Эта точка -- человек; он находятся в
пропорциональном соотношении с небом, как и с животными и растениями, как
и с землей, металлами, сталактитами или бурями. Возвышаясь среди различных
ликов мира, человек соотносится с небесным сводом (его лицо так относится
к его телу, как лик небес к эфиру, биение пульса в его венах подобно
круговращению светил по присущим их путям; семь отверстий на его лице
соответствуют семи планетам неба). Однако человек опрокидывает все эти
отношения, и снова подобные отношения обнаруживаются в аналогии
человеческого телесного существа с землей, на которой он живет: кожа
человека -- это земля, его кости -- скалы, вены -- большие потоки; мочевой
пузырь -- это море, а смесь главных частей тела соответствуют семи металлам,
сокрытым в рудных жилах *2). Тело человека -- это возможная половина
атласа мира. Как известно, Пьер Белон начертил первую сравнительную и
подробную таблицу, изобразившую строение скелета человека и скелета птиц:
"На ней видно, что большому пальцу руки соответствует оконечность крыла,
называемая отростком и пропорциональная размеру крыла; оконечность крыла
подобна нашим пальцам ; кость ног у птиц соответствует нашей пятке ; так
же как мы имеем четыре пальца на ноге, так четыре пальца имеют и птицы,
причем палец. находящийся сзади, соответствует нашему большому пальцу" *3.
< * 1) Ce^salpin. Dt plantis libri XYI, 1583.
* 2) Crolliusi. Traite' des signatures, p. 88.
* 3) P.Belon. Histoire de la nature des oiseaux, Paris, 1555, p.37>
Столь точной сравнительная анатомия является лишь для взгляда,
вооруженного знаниями ХIХ века. Оказывается, что сетка, сквозь которую в
наше знание проникают фигуры сходства, совпадает в этом пункте ( и почти
только в этом одном пункте) с той, в которой располагало вещи знание ХVI
века.
Однако, по правде говоря, описание Белона обнаруживает всего лишь
ту позитивность, которая в его время делала его возможным. Оно не является
ни более рациональным, ни более научным, чем наблюдение Альдрованди, когда
он сравнивает низменные части человека с омерзительными частями мира, с
Адом, с его мраком, с осужденными на муки грешниками, являющимися как бы
экскрементами Вселенной*1); оно принадлежит к той же самой
аналогизирующей космографии, что и классическое в эпоху Кроллиуса
сравнение апоплексии с бурей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
порожденные ими травы, сообщая им какое-нибудь особенное свойство" *1).
Но случается, что исход схватки соперников остается неясным и
спокойное зеркало отражает лишь образ "двух раздраженных солдат". В таком
случае подобие становится борьбой одной формы против другой или же,
скорее6 борьбой внутри одной и той же формы, разделенной материальностью
или пространством. Человек Перацельса, как небосвод, "усеян светилами", но
не связан с ним как "вор с галерой, как убийца с колесом, рыба с рыбаком,
дичь с охотником". Небосводу человека надлежит быть "свободным и
могучим", "не подчиняться никакому приказу", "не управляться никаким
другим сотворенными существом". Его внутреннее небо может быть
самостоятельным и основываться только на себе самом, но при условии, что
благодаря своей мудрости, являющейся также и знанием, человек как бы
уподобляется мировому порядку, воспроизводит его в себе и таким образом
опрокидывает в свой внутренний небосвод тот небосвод, где мерцают видимые
звезды. Тогда эта зеркальная мудрость в свою очередь охватит мир, в котором
она размещалась; ее большое кольцо устремится вглубь неба и далее ;
человек откроет, что содержит "звезды внутри себя самого777 и что таким
образом, несет в себе небосвод со всеми его влияниями *2).
< *1) Crollius. Traite^ dts signaturts, Lyon, 1624^ p.18.
*2) Paracelse. Loc. cit.>
Соперничество проявляется прежде всего в форме простого отражения,
скрытого, отдаленного; оно преодолевает в безмолвии пространства мира. Но
расстояние, которое оно преодолевает, не уничтожается этой хитроумной
метафорой: оно остается открытым для наблюдения. И в этой дуэли обе
противоборствующие фигуры завладевают друг другом. Одно подобное
охватывает другое, которое в свою очередь его окружает, и возможно, будет
снова охвачено другим благодаря этому удвоению, которое может
возобновляться до бесконечности. Звенья соперничества образуют не цепь как
элементы пригнанности, а, скорее, концентрические круги, отражающие друг
друга и соперничающие между собой.
Третья форма подобия -- а н а л о г и я. Это старое понятие,
известное уже греческой науке и средневековому мышлению; однако его
использование, по-видимому, стало иным. В аналогии, о которой мы говорим,
совмещаются пригнанность и соперничество. Подобно соперничеству, аналогия
обеспечивает удивительное столкновение сходств в пространстве; однако
она говорит, подобно пригнанности, о взаимной пригонке вещей, их связях и
соединениях. ЕЕ могущество велико, так как рассматриваемые ею подобия -- не
массивные, зримые подобия вещей самих по себе, а всего лишь более тонкие
сходства их отношений. Облегченная таким образом аналогия способна
установить неопределенное число черт родства,исходя из одного и того
же момента. Отношение, например, светил к небу, в котором они мерцают,
столь же хорошо обнаруживается в отношении травы к земле, живых существ -- к
земному шару, на котором они живут, минералов и алмазов -- к породам, в
которых они содержатся, органов чувств -- к лицу, которое они одушевляют
пигментных пятен на коже -- к телу, которое они тайком отмечают. Аналогия
может также замкнуться на себе, оставаясь при этом бесспорной. Старую
аналогию между растением и животным (растение -- это животное, голова
которого внизу, а рот -- или корень -- погружен в землю) Цезальпин не
критикует и не устраняет: напротив, он ее усиливает, развивает,
обнаруживая, что растение -- это стоящее животное, питательные вещества в
котором поднимаются снизу вверх, вдоль стебля, простирающегося, как тело,
и увенчивающегося головой -- то есть соцветием, цветами, листьями.
Отношение здесь обратное, но не противоречащее исходной аналогии, которая
помещает "корень в нижнюю часть растения, стебель -- в высшую, потому что
у животных венозная сеть также начинается в нижней части живота, причем
главная вена поднимается к сердцу и голове" *1).
Эта обратимость, как и эта поливалентность, дает аналогия широкое
поле применения. Посредством аналогии могут сближаться любые фигуры мира.
Тем не менее в этом изборожденном во всех направлениях пространстве
существует особая точка. Она насыщена аналогиями (причем каждая из них
может найти здесь одну из своих точек опоры(, и, проходя через нее,
отношения обращаются, не изменяясь. Эта точка -- человек; он находятся в
пропорциональном соотношении с небом, как и с животными и растениями, как
и с землей, металлами, сталактитами или бурями. Возвышаясь среди различных
ликов мира, человек соотносится с небесным сводом (его лицо так относится
к его телу, как лик небес к эфиру, биение пульса в его венах подобно
круговращению светил по присущим их путям; семь отверстий на его лице
соответствуют семи планетам неба). Однако человек опрокидывает все эти
отношения, и снова подобные отношения обнаруживаются в аналогии
человеческого телесного существа с землей, на которой он живет: кожа
человека -- это земля, его кости -- скалы, вены -- большие потоки; мочевой
пузырь -- это море, а смесь главных частей тела соответствуют семи металлам,
сокрытым в рудных жилах *2). Тело человека -- это возможная половина
атласа мира. Как известно, Пьер Белон начертил первую сравнительную и
подробную таблицу, изобразившую строение скелета человека и скелета птиц:
"На ней видно, что большому пальцу руки соответствует оконечность крыла,
называемая отростком и пропорциональная размеру крыла; оконечность крыла
подобна нашим пальцам ; кость ног у птиц соответствует нашей пятке ; так
же как мы имеем четыре пальца на ноге, так четыре пальца имеют и птицы,
причем палец. находящийся сзади, соответствует нашему большому пальцу" *3.
< * 1) Ce^salpin. Dt plantis libri XYI, 1583.
* 2) Crolliusi. Traite' des signatures, p. 88.
* 3) P.Belon. Histoire de la nature des oiseaux, Paris, 1555, p.37>
Столь точной сравнительная анатомия является лишь для взгляда,
вооруженного знаниями ХIХ века. Оказывается, что сетка, сквозь которую в
наше знание проникают фигуры сходства, совпадает в этом пункте ( и почти
только в этом одном пункте) с той, в которой располагало вещи знание ХVI
века.
Однако, по правде говоря, описание Белона обнаруживает всего лишь
ту позитивность, которая в его время делала его возможным. Оно не является
ни более рациональным, ни более научным, чем наблюдение Альдрованди, когда
он сравнивает низменные части человека с омерзительными частями мира, с
Адом, с его мраком, с осужденными на муки грешниками, являющимися как бы
экскрементами Вселенной*1); оно принадлежит к той же самой
аналогизирующей космографии, что и классическое в эпоху Кроллиуса
сравнение апоплексии с бурей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152