Да и потом не забывал навещать его по праздникам. Шутка ли сказать, второй человек после министра, с высоким начальством на короткой ноге. Даже с американцами, которые в Египте занимаются вопросами безопасности, имеет дело. Такому человеку все карты в руки. К кому же мне обращаться, как не к нему?
Принял он меня радушно, ничего сказать не могу, целых полчаса у себя в кабинете продержал. А вот глаза у него неприятные — холодные такие, будто тоже из стали, как оправа его очков. Выслушал меня, помолчал, подумал и сказал, что не возражает. Ты, говорит, по-моему, человек подходящий, тебе можно было бы доверить это дело. Но тут же завилял. Мол, дело это не простое, есть в нем какие-то там нюансы, неизвестные мне, но, разумеется, известные ему, потому как должность у него такая. Ага, думаю, ищет предлог, чтобы все-таки отказать. А он будто мысли мои прочитал. Не беспокойся, говорит, я действительно хочу, чтоб это дело поручили именно тебе. Никто лучше тебя с ним не справится, я в этом убежден. В общем, говорит, если ты готов взвалить на себя эту ношу и неукоснительно действовать в интересах государственной политики, я думаю, никаких проблем с твоим назначением не будет.
Я, разумеется, тут же сказал, что готов. Дескать, как же иначе, это мой долг... В таком случае, говорит, будем считать, что мы договорились. Сегодня же доложу министру. Как ты понимаешь, последнее слово все-таки не за мной, а за ним — он многозначительно улыбнулся, — а может, и за кем-то повыше. Впрочем, думаю, никаких осложнений не будет.
До двери меня проводил, руку пожал да еще по плечу похлопал — не робей, мол, выше голову! А дня через четыре сам позвонил и сказал: все в порядке, я назначен главным прокурором по делу об убийстве Рут Харрисон. Ох и ликовал же я! По дороге домой бутылку французского коньяка даже на радостях купил.
А здорово все-таки я в последнее время осунулся. Лицо какое-то вялое, изможденное. Совсем издергался. Что ни ночь, кошмары: будто это я сижу на скамье подсудимых. Просыпаюсь с криком в холодном поту. Руки вон дрожать стали, сегодня даже порезался, когда брился.
На часах девять. Заседание в половине одиннадцатого, есть еще время. День только начинается, а сил уже никаких. И никому ведь не расскажешь, ни с кем не поделишься, даже с Лейлой. И не потому, что рискованно. Нет, просто стыдно. У меня на глазах совершается преступление, а я молчу. Больше того, сам участвую в этой грязной игре.
Помню, как, впервые придя на процесс, увидел его на скамье подсудимых и по обыкновению стал исподтишка за ним наблюдать. Любопытно ведь, как поведет себя человек в его положении. Да и не каждый день случаются такие громкие процессы, как этот. А кроме того, мною руководил и профессиональный интерес: ведь на суде обвиняемый становится моим противником. Помню, как на мгновение скрестились наши взгляды и я первым отвел глаза, не выдержал. Не по себе мне стало, когда я заглянул в эти спокойно-отрешенные глаза, которые будто говорили: "Перед вами человек, покончивший все счеты с жизнью. И с совестью. И даже с богом. Делайте со мной что хотите".
Этот взгляд преследовал меня потом целый день и не дал мне спать всю ночь. Вот тут-то и начались мои сомнения. А что, если я участвую в осуждении невиновного? Так ли уж несомненно, что он убил Рут Харрисон, а не она сама наложила на себя руки? И чем объяснить, что против него так откровенно настроено ведомство общественной безопасности? Просто землю роют, чтобы его засудить. Каких только свидетелей не раскапывают! Но при этом сначала обязательно привезут их к себе в министерство, хорошенько там с ними поработают и только потом передают следствию. Неспроста все это. Сперва я, правда, объяснял это тем, что убитая — американская подданная. Кто знает, может властям в США не безразлично, при каких обстоятельствах она погибла. Тем более что птица она, судя по всему, не простая, может, даже и с ЦРУ была связана. Впрочем, кем бы она ни была, меня это не касается. Все равно никакого влияния на ход следствия это оказать не может.
Я с головой ушел в дело Халиля Мансура, допрашивал его часами, копался, искал хоть какую-нибудь зацепку — ничего! Отвечает просто, без выкрутасов и хитростей, с полной откровенностью. Рассказывает все, до мельчайших подробностей, — как познакомился с Рут Харрисон, как они полюбили друг друга, как ездили вместе в Париж, где он нанялся на работу в фирму ее мужа... И про то, как складывались у него дела на прежней работе и как уволили его после забастовки, а он вернулся туда снова благодаря вмешательству влиятельной особы. И так это гладко, без запинки рассказывает, что поначалу я подумал: лжет. Продумал все хорошенько, обкатал в уме, а теперь выдает за экспромт. Но потом понял: нет, невозможно выстроить в уме такой стройный, логически безупречный рассказ, в котором буквально ни сучка ни задоринки. Это не выдумка, это истина. Я просиживал с ним до поздней ночи, истязал его бесконечными вопросами, давил на него, пытался подловить и так и эдак — все было напрасно. Ни разу он не споткнулся, не замешкался с ответом, ни разу не сорвался, не вышел из себя. К концу такого вот допроса я чувствовал себя как выжатый лимон, а ему хоть бы что. Еще, бывало, спросит: "Не хотите ли узнать чего-нибудь еще?", как будто это не я, а он меня допрашивает! Какая-то нечеловеческая выдержка. Откуда она у него? От природы или потому, что он уже испытал все это в прошлом? А потом понял — ни то и ни другое. Просто человек дошел, что называется, до точки, и никакие муки, физические или душевные, ему теперь не страшны. Тот, кто изведал истинное отчаяние и скорбь, вряд ли станет горевать о жизни с ее никчемной суетой.
Да, он полюбил эту женщину, а она его. Вечером, накануне ее смерти, у них было объяснение, решили расстаться. Последнюю ночь провели вместе. Утром он проснулся первым, уложил чемодан, поставил в гостиной. В ожидании когда она встанет, позавтракал. Внезапно услышал приглушенный звук выстрела, кинулся в спальню. На кровати увидел ее, в правой руке пистолет, из маленького отверстия над ухом струится кровь. Тронул ее за руку — пульса нет. Обернулся, заметил в дверях Джафара, слугу. Крикнул ему, чтобы вызвал полицию и "скорую помощь". Приехали, забрали обоих. Его посадили в "Цитадель", а что с Джафаром — не знает, не слышал о нем с того самого утра. Спрашиваю, не могло ли их решение расстаться стать причиной ее самоубийства. "Отчего же, могло — в числе других причин". — "Каких именно?" — "Это вы поймете потом". И добавляет при этом, что в момент ареста у него в кармане были две магнитофонные кассеты. Во время обыска там же, в квартире, их у него изъяли. "Это серьезные вещественные доказательства. Убедительно прошу вас разыскать их и приобщить к делу..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42