Я убежден, что такой человек, как он, достоин лучшей судьбы, и она бы, конечно, сложилась у него иначе, окажись он в других условиях.
Помню, когда его к нам назначили, поползли по заводу разные слухи. Ведь все знали, что у него было в прошлом, да он и сам этого не скрывал. Болтать о себе много не любил, но, если его спрашивали, отвечал прямо, без утайки: "Да, я социалист, с 1956 года..." Долго мы у себя в профсоюзном комитете спорили — привлекать его к работе или нет? Большинство считало, что лучше не связываться. Кто его знает, чем оно обернется: условия нынче сложные, пойдут всякие разговоры — мол, профсоюзным комитетом заправляют "подрывные элементы"... Другие попросту боялись — все-таки социалист! Ну а третьи вообще считали, что комитету нечего соваться в политику, так оно спокойней. Но я-то думал совсем по-другому. И не потому, что я, скажем, был членом партии — ни в какой партии я тогда не состоял, — или потому, что хорошо разбирался в политике и теории социализма. Нет, просто я считал, что такой человек, как Халиль Мансур, не может не быть за рабочих. Пусть в чем-то мы с ним не согласны, но он социалист, а раз так, он не пойдет против наших интересов.
И еще мне было любопытно: что же он на самом деле за человек? Шутка сказать, столько лет просидел в тюрьме за свои убеждения! Каким он оттуда вышел? Сломался, продал свою совесть? Подобное ведь случается, я это знал. Да, но только не с такими, как Халиль Мансур. Человек всего себя отдал борьбе за высокие идеалы... Ну а что шума вокруг него много, так то еще разобраться надо, кто шумит. Недруги наши весь этот шум поднимают, те самые, что на нас наживаются. А если подумать, зачем им это нужно? То-то и оно! Что же, думаю, Сайд, так и будешь брести за стадом — куда оно, туда и ты? Своей головы у тебя, что ли, нет? Вот и решай сам, не поддавайся им, фанатизм плохой советчик.
Долго я раздумывал, все никак не решался поговорить с Халилем. Я ведь на виду, с этим тоже приходилось считаться. За каждым шагом следят. Я еще не забыл, в каких мне пришлось побывать переделках. А потом махнул рукой — где наша не пропадала! — и пошел к нему, прямо в кабинет. Он сидел за столом, перекладывал какие-то бумаги. Лицо приветливое, но усталое, высохшее какое-то и все в морщинах. На столе ничего лишнего — карандаши, пресс-папье, линейки, "скотч" и два ящичка для "входящих" и "исходящих". На стене за спиной большая таблица, где отмечается процесс производства, новые проекты, исследования. По всему видно, что обитатель кабинета приходит сюда действительно работать, а не делать вид, что работает.
Он предложил мне сесть, захлопотал, стал расспрашивать, что я буду пить — кофе, чай, фруктовую воду...
Мне понравилась его манера говорить — слова выговаривает четко, спокойно, не торопясь. И вообще во всем его поведении чувствуется, что он из семьи, в которой достаток ценился не меньше, чем привычка к порядку. Открытая, чуть-чуть грустная улыбка... Почему-то он напомнил мне звонкую, до отказа натянутую струну — того и гляди, лопнет. Да, была в этом обаятельном, сильном человеке какая-то внутренняя слабинка, но какая — я тогда так и не понял. И все-таки он мне очень понравился.
Шло время, и мы с ним по-настоящему подружились, что само по себе в заводской среде случается не так-то уж часто. У нас ведь социальная среда диктует свои законы: техники свысока глядят на служащих административного аппарата, те — с презрением на рабочих, мужчины ни во что не ставят женщин, а начальники — те просто всех остальных за людей не считают. Так оно и-бывает в обществе, где нет справедливости и где каждый норовит оторвать себе кусок пожирнее, а про солидарность вспоминает, только когда нависнет общая опасность. Поэтому и дружба моя с Халилем стала предметом сплетен и пересудов. Где ж это видано, чтобы образованный, интеллигентный человек, "начальник" знался с простым наладчиком? Нет, тут что-то не так... Но Халиль и бровью не повел. Ему наплевать на то, кем ты
•3/10
работаешь, из какой ты семьи. Для него главное — какой ты человек. Поэтому он запросто приглашал меня к себе домой, познакомил со своей женой, Аминой. Она того же сорта, что и Ха-лиль, и так же, как и он, напомнила мне натянутую струну — только такую, что не лопнет, выдержит любой груз. Каждому из нас, наверное, отпущен при рождении свой запас прочности. Но, конечно, и семья, и детство, и вся последующая жизнь человека тоже играют не последнюю роль. Да, Халиль вырос в обеспеченной семье и с детства не знал лишений. Но ведь лишения дают жизненный опыт, в борьбе с ними человек мужает. У Хали-ля такого опыта не было, вот и не по силам оказалось выдержать испытание тюрьмой. А Амина — как камень: чем больше его точишь, тем глаже он становится снаружи и тверже внутри. Хотя, быть может, эта ее сила только ускорила его гибель...
...Не знаю, что за отношения у него были с Рут Харрисон, но только я убежден, я просто нутром чую, что она сумела нащупать слабинку в его характере и, умело сыграв на ней, столкнула его в пропасть. Таких, как эта самая Рут Харрисон, в наши дни развелось немало. Я бы даже сказал, они стали знамением времени. Жадные до всего лучшего, чистого, что есть в нашей стране, они безжалостно уродуют, развращают нас, опутывают, как паутиной, своим богатством, силой, хитростью и блеском роскоши... Я простой рабочий, мне недоступны премудрости высокой политики. Но есть вещи, которые стали мне близки и понятны. И этим я обязан Халилю Мансуру. Это он сказал мне как-то: "Сайд, для таких, как ты, социализм — единственная надежда..."
Итак, я пошел к нему, чтобы познакомиться и привлечь его к работе в нашем комитете. Я, конечно, понимал, что выбрать его в члены комитета нам не дадут. Ведь начальство у нас понимает демократию по-своему. Для них демократия нужна, чтобы держать профсоюз в узде, и раз так, то долой всех, кто действительно выступает за рабочих. А Халиль Мансур — социалист со стажем. Правда, в последние годы он отошел от борьбы, но подголоском властей не стал, и за это я его очень уважал. Вот и пришла мне в голову неплохая мысль: почему бы не создать нам при комитете нечто вроде группы советников из людей, опыт которых мог бы нам пригодиться? Долго ребята со мной не соглашались, но в конце концов я все-таки сумел их убедить, и мне поручили переговорить с Халилем.
И вдруг — отказ! В первый момент я даже не понял почему. Только что он слушал меня с неподдельным воодушевлением — возбужденный, глаза горят... А потом почему-то помрачнел, взгляд потускнел снова, и весь он как-то насторожился. Будто приподнял на миг завесу и вновь опустил. Стал мне вопросы разные задавать - что, да как, да почему? Пытаюсь убеждать, но вижу — отвечает он неохотно, односложно, сухо как-то.
Ну, думаю, дело гиблое, надо уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Помню, когда его к нам назначили, поползли по заводу разные слухи. Ведь все знали, что у него было в прошлом, да он и сам этого не скрывал. Болтать о себе много не любил, но, если его спрашивали, отвечал прямо, без утайки: "Да, я социалист, с 1956 года..." Долго мы у себя в профсоюзном комитете спорили — привлекать его к работе или нет? Большинство считало, что лучше не связываться. Кто его знает, чем оно обернется: условия нынче сложные, пойдут всякие разговоры — мол, профсоюзным комитетом заправляют "подрывные элементы"... Другие попросту боялись — все-таки социалист! Ну а третьи вообще считали, что комитету нечего соваться в политику, так оно спокойней. Но я-то думал совсем по-другому. И не потому, что я, скажем, был членом партии — ни в какой партии я тогда не состоял, — или потому, что хорошо разбирался в политике и теории социализма. Нет, просто я считал, что такой человек, как Халиль Мансур, не может не быть за рабочих. Пусть в чем-то мы с ним не согласны, но он социалист, а раз так, он не пойдет против наших интересов.
И еще мне было любопытно: что же он на самом деле за человек? Шутка сказать, столько лет просидел в тюрьме за свои убеждения! Каким он оттуда вышел? Сломался, продал свою совесть? Подобное ведь случается, я это знал. Да, но только не с такими, как Халиль Мансур. Человек всего себя отдал борьбе за высокие идеалы... Ну а что шума вокруг него много, так то еще разобраться надо, кто шумит. Недруги наши весь этот шум поднимают, те самые, что на нас наживаются. А если подумать, зачем им это нужно? То-то и оно! Что же, думаю, Сайд, так и будешь брести за стадом — куда оно, туда и ты? Своей головы у тебя, что ли, нет? Вот и решай сам, не поддавайся им, фанатизм плохой советчик.
Долго я раздумывал, все никак не решался поговорить с Халилем. Я ведь на виду, с этим тоже приходилось считаться. За каждым шагом следят. Я еще не забыл, в каких мне пришлось побывать переделках. А потом махнул рукой — где наша не пропадала! — и пошел к нему, прямо в кабинет. Он сидел за столом, перекладывал какие-то бумаги. Лицо приветливое, но усталое, высохшее какое-то и все в морщинах. На столе ничего лишнего — карандаши, пресс-папье, линейки, "скотч" и два ящичка для "входящих" и "исходящих". На стене за спиной большая таблица, где отмечается процесс производства, новые проекты, исследования. По всему видно, что обитатель кабинета приходит сюда действительно работать, а не делать вид, что работает.
Он предложил мне сесть, захлопотал, стал расспрашивать, что я буду пить — кофе, чай, фруктовую воду...
Мне понравилась его манера говорить — слова выговаривает четко, спокойно, не торопясь. И вообще во всем его поведении чувствуется, что он из семьи, в которой достаток ценился не меньше, чем привычка к порядку. Открытая, чуть-чуть грустная улыбка... Почему-то он напомнил мне звонкую, до отказа натянутую струну — того и гляди, лопнет. Да, была в этом обаятельном, сильном человеке какая-то внутренняя слабинка, но какая — я тогда так и не понял. И все-таки он мне очень понравился.
Шло время, и мы с ним по-настоящему подружились, что само по себе в заводской среде случается не так-то уж часто. У нас ведь социальная среда диктует свои законы: техники свысока глядят на служащих административного аппарата, те — с презрением на рабочих, мужчины ни во что не ставят женщин, а начальники — те просто всех остальных за людей не считают. Так оно и-бывает в обществе, где нет справедливости и где каждый норовит оторвать себе кусок пожирнее, а про солидарность вспоминает, только когда нависнет общая опасность. Поэтому и дружба моя с Халилем стала предметом сплетен и пересудов. Где ж это видано, чтобы образованный, интеллигентный человек, "начальник" знался с простым наладчиком? Нет, тут что-то не так... Но Халиль и бровью не повел. Ему наплевать на то, кем ты
•3/10
работаешь, из какой ты семьи. Для него главное — какой ты человек. Поэтому он запросто приглашал меня к себе домой, познакомил со своей женой, Аминой. Она того же сорта, что и Ха-лиль, и так же, как и он, напомнила мне натянутую струну — только такую, что не лопнет, выдержит любой груз. Каждому из нас, наверное, отпущен при рождении свой запас прочности. Но, конечно, и семья, и детство, и вся последующая жизнь человека тоже играют не последнюю роль. Да, Халиль вырос в обеспеченной семье и с детства не знал лишений. Но ведь лишения дают жизненный опыт, в борьбе с ними человек мужает. У Хали-ля такого опыта не было, вот и не по силам оказалось выдержать испытание тюрьмой. А Амина — как камень: чем больше его точишь, тем глаже он становится снаружи и тверже внутри. Хотя, быть может, эта ее сила только ускорила его гибель...
...Не знаю, что за отношения у него были с Рут Харрисон, но только я убежден, я просто нутром чую, что она сумела нащупать слабинку в его характере и, умело сыграв на ней, столкнула его в пропасть. Таких, как эта самая Рут Харрисон, в наши дни развелось немало. Я бы даже сказал, они стали знамением времени. Жадные до всего лучшего, чистого, что есть в нашей стране, они безжалостно уродуют, развращают нас, опутывают, как паутиной, своим богатством, силой, хитростью и блеском роскоши... Я простой рабочий, мне недоступны премудрости высокой политики. Но есть вещи, которые стали мне близки и понятны. И этим я обязан Халилю Мансуру. Это он сказал мне как-то: "Сайд, для таких, как ты, социализм — единственная надежда..."
Итак, я пошел к нему, чтобы познакомиться и привлечь его к работе в нашем комитете. Я, конечно, понимал, что выбрать его в члены комитета нам не дадут. Ведь начальство у нас понимает демократию по-своему. Для них демократия нужна, чтобы держать профсоюз в узде, и раз так, то долой всех, кто действительно выступает за рабочих. А Халиль Мансур — социалист со стажем. Правда, в последние годы он отошел от борьбы, но подголоском властей не стал, и за это я его очень уважал. Вот и пришла мне в голову неплохая мысль: почему бы не создать нам при комитете нечто вроде группы советников из людей, опыт которых мог бы нам пригодиться? Долго ребята со мной не соглашались, но в конце концов я все-таки сумел их убедить, и мне поручили переговорить с Халилем.
И вдруг — отказ! В первый момент я даже не понял почему. Только что он слушал меня с неподдельным воодушевлением — возбужденный, глаза горят... А потом почему-то помрачнел, взгляд потускнел снова, и весь он как-то насторожился. Будто приподнял на миг завесу и вновь опустил. Стал мне вопросы разные задавать - что, да как, да почему? Пытаюсь убеждать, но вижу — отвечает он неохотно, односложно, сухо как-то.
Ну, думаю, дело гиблое, надо уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42