Наоборот, они еще крепче засели в его сознании: через несколько лет жена Тыумаа бросила мужа и сошлась с унтер-офицером кавалерийского полка, об этом сплетничали в их округе жены лавочников и домовладельцев. Женщины шептались и о том, что Тыумаа пасовал в постели.
Разъяснения психиатра не могли поколебать давней уверенности Ваарика. Георг Ваарик гордился своей мужской силой, впервые он вступил в связь уже в шестнадцать лет, это была вдова, старше его на десять^ лет; ее муж погиб в полицейском батальоне в 1943 году под Невелем. Вдова эта возвысила его в собственных глазах, она утверждала, что мужчина он просто исключительный. Читая недавно Бабеля, Ваарик подумал, что в молодости он, пожалуй, не уступал тому мяснику с восточного базара, который ночь напролет не давал покоя своей молодухе.
Психиатр внимательно осмотрел его, расспросил обо всем, как на исповеди, между прочим поинтересовался, не заметил ли он у себя ослабления сексуального влечения. Ваарик ответил отрицательно, хотя это и не вполне соответствовало истине. Он искренне верил, что
его мужские значительно выше средних, и не хотел ничего лишаться, поэтому и отказался от снотворных. Психиатр посоветовал ему поменьше обременять себя умственным трудом, больше бывать на свежем воздухе, заниматься оздоровительным бегом и физической работой, но и не отказываться от снотворных, если все предложенные им меры не помогут наладить сон. Последний его совет Ваарик пропустил мимо ушей.
Выслушав рассуждения врачей и их советы, почитав медицинскую литературу, Георг Ваарик сам поставил диагноз: стресс. Он явно перетрудился, переборщил со всевозможными обязанностями. Однажды ночью, мучимый жуткими кошмарами, он спросил себя: стоило ли так трепать нервы из-за директорского кресла и биться над диссертацией? Ваарик пошел еще дальше — он стал сомневаться, нужно ли ему было вообще заниматься наукой. Но и на этот раз, как обычно в таких случаях, он отогнал все сомнения. Депрессии подвержены все люди умственного труда, любая личность с сильно развитым чувством самокритики, и его сомнения возникли на этой же почве. Он не смеет опускать руки и отстраняться от общественной жизни, наоборот, должен euje больше подстегивать себя. Его звездный час впереди, ведь ему нет и пятидесяти.
Что касается этого совещания, то из-за него Ваарик стал нервничать уже несколько дней тому назад. Обычно собрания и совещания не вызывали у него отрицательных эмоций — наоборот, чем авторитетнее форум, тем прекраснее он себя чувствовал. Главное — быть среди приглашенных; он сильно расстраивался, если его обходили. Правда, бывало, он шел на собрание с тяжелым сердцем: в тех случаях, когда ему предстояло отчитываться и можно было опасаться более резкой, чем обычно, критики. Сегодня ему не нужно было ни доклад делать, ни в прениях выступать, а просто присутствовать. Сначала, во время подготовки совещания, ему посоветовали взять слово в порядке обсуждения, назвали даже вопросы, которые он мог бы затронуть, однако позднее сообщили, что выступать ему не обязательно. В ответ на это Георг Ваарик сказал организатору совещания, что он и не успел еще подумать над своим выступлением: дел по горло, и он охотно воспользуется возможностью не выступать. В действительности же конспект речи был у него написан. Ваарик никогда не записывал слово в слово того, что он собирался говорить, выступления по конспекту удавались ему лучше. Написанный текст исключал импровизацию, а именно она придавала его выступлению особую окраску. Так, по крайней мере, считал он сам.
Узнав, что выступать ему не нужно, Георг Ваарик будто бы и вправду почувствовал облегчение: как-шд-как, одна дополнительная обязанность свалилась с плеч. Однако позднее у него появились опасения и предположения, тревожившие его все больше. Ваарику показалось, что к нему, директору института, относятся без должного почтения. Неужели он и впрямь дутая величина и им можно пренебречь? Он никак не мог понять, почему ему сначала предложили выступать, а потом передумали. Только ли потому, что согласились с категорическим требованием Кивикаара ограничить число выступающих — чтобы совещание не растянулось на два дня? Даже если это и так, не очень-то приятно сознавать, что именно твое выступление посчитали несущественным и решили обойтись без него. А ведь теперь его акции должны были бы подняться. По-видимому, частыми выступлениями он подпортил свою репутацию. Надо, пожалуй, на какое-то время стушеваться, подниматься на трибуну только в тех случаях, когда испытываешь в этом глубокую внутреннюю потребность, когда просто не можешь не выступить. Дежурные речи нужно перечеркнуть жирной чертой. Или же дело обстоит намного хуже?.. И его время проходит? Нечто вроде отрицания отрицания: выдвинули, чтобы отбросить?
Когда Георг Ваарик после двух-трех часов томительного метания в постели наконец уснул, он снова увидел тот странный сон, который уже не раз лишал его душевного равновесия и наполнял чувством страха. Во сне с ним происходило нечто непонятное и жуткое: его кожа истончалась, как оболочка чрезмерно надутого мыльного пузыря, да и чувствовал он себя мыльным пузырем и все время боялся, что вдруг кто-нибудь проткнет его каким-нибудь острым предметом, ну, хотя бы хорошо отточенным карандашом. Или прожжет горящей сигаретой. И он был все время начеку: избегал курильщиков, мужчин с тростью, а особенно мальчишек — каждый из них мог оказаться хулиганом, боялся и женщин, у которых в руках были зонты с острым концом. Складные тупоносые зонты его не пугали. Он несколько раз просыпался и шел на кухню есть мед — говорят, мед хорошо успокаивает. По стоило ему задремать, и он снова видел тот же сон. Дошло до того, что Ваарик уже боялся уснуть. К счастью, два предутренних часа прошли более спокойно. Обычно утром он не помнил, что ему приснилось, по сои о мыльном пузыре засел в памяти до малейших деталей. Даже жуткий страх, что его могут проткнуть, не проходил полностью.
Георг Ваарик заметил, как, передаваемые из рук в руки, двигались по залу к президиуму сложенные белые листочки из блокнотов: участники совещания посылали председательствующему заявки на выступления. Ваарик глядел на эти записки с завистью. У него вдруг появилось желание все-таки выступить. Он не должен сдаваться, даже если он мыльный пузырь... «О господи! — попытался он направить свои мысли в другое русло.— Что за чушь лезет мне в голову?.. Я превратился в суеверную старуху, которая дает запугать себя вещим сном!»
Георг Ваарик заставил себя слушать.
«Мы пока не умеем еще должным образом пользоваться находящимися в нашем распоряжении материальными ресурсами. Нередко ведем себя так, как будто живем одним днем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Разъяснения психиатра не могли поколебать давней уверенности Ваарика. Георг Ваарик гордился своей мужской силой, впервые он вступил в связь уже в шестнадцать лет, это была вдова, старше его на десять^ лет; ее муж погиб в полицейском батальоне в 1943 году под Невелем. Вдова эта возвысила его в собственных глазах, она утверждала, что мужчина он просто исключительный. Читая недавно Бабеля, Ваарик подумал, что в молодости он, пожалуй, не уступал тому мяснику с восточного базара, который ночь напролет не давал покоя своей молодухе.
Психиатр внимательно осмотрел его, расспросил обо всем, как на исповеди, между прочим поинтересовался, не заметил ли он у себя ослабления сексуального влечения. Ваарик ответил отрицательно, хотя это и не вполне соответствовало истине. Он искренне верил, что
его мужские значительно выше средних, и не хотел ничего лишаться, поэтому и отказался от снотворных. Психиатр посоветовал ему поменьше обременять себя умственным трудом, больше бывать на свежем воздухе, заниматься оздоровительным бегом и физической работой, но и не отказываться от снотворных, если все предложенные им меры не помогут наладить сон. Последний его совет Ваарик пропустил мимо ушей.
Выслушав рассуждения врачей и их советы, почитав медицинскую литературу, Георг Ваарик сам поставил диагноз: стресс. Он явно перетрудился, переборщил со всевозможными обязанностями. Однажды ночью, мучимый жуткими кошмарами, он спросил себя: стоило ли так трепать нервы из-за директорского кресла и биться над диссертацией? Ваарик пошел еще дальше — он стал сомневаться, нужно ли ему было вообще заниматься наукой. Но и на этот раз, как обычно в таких случаях, он отогнал все сомнения. Депрессии подвержены все люди умственного труда, любая личность с сильно развитым чувством самокритики, и его сомнения возникли на этой же почве. Он не смеет опускать руки и отстраняться от общественной жизни, наоборот, должен euje больше подстегивать себя. Его звездный час впереди, ведь ему нет и пятидесяти.
Что касается этого совещания, то из-за него Ваарик стал нервничать уже несколько дней тому назад. Обычно собрания и совещания не вызывали у него отрицательных эмоций — наоборот, чем авторитетнее форум, тем прекраснее он себя чувствовал. Главное — быть среди приглашенных; он сильно расстраивался, если его обходили. Правда, бывало, он шел на собрание с тяжелым сердцем: в тех случаях, когда ему предстояло отчитываться и можно было опасаться более резкой, чем обычно, критики. Сегодня ему не нужно было ни доклад делать, ни в прениях выступать, а просто присутствовать. Сначала, во время подготовки совещания, ему посоветовали взять слово в порядке обсуждения, назвали даже вопросы, которые он мог бы затронуть, однако позднее сообщили, что выступать ему не обязательно. В ответ на это Георг Ваарик сказал организатору совещания, что он и не успел еще подумать над своим выступлением: дел по горло, и он охотно воспользуется возможностью не выступать. В действительности же конспект речи был у него написан. Ваарик никогда не записывал слово в слово того, что он собирался говорить, выступления по конспекту удавались ему лучше. Написанный текст исключал импровизацию, а именно она придавала его выступлению особую окраску. Так, по крайней мере, считал он сам.
Узнав, что выступать ему не нужно, Георг Ваарик будто бы и вправду почувствовал облегчение: как-шд-как, одна дополнительная обязанность свалилась с плеч. Однако позднее у него появились опасения и предположения, тревожившие его все больше. Ваарику показалось, что к нему, директору института, относятся без должного почтения. Неужели он и впрямь дутая величина и им можно пренебречь? Он никак не мог понять, почему ему сначала предложили выступать, а потом передумали. Только ли потому, что согласились с категорическим требованием Кивикаара ограничить число выступающих — чтобы совещание не растянулось на два дня? Даже если это и так, не очень-то приятно сознавать, что именно твое выступление посчитали несущественным и решили обойтись без него. А ведь теперь его акции должны были бы подняться. По-видимому, частыми выступлениями он подпортил свою репутацию. Надо, пожалуй, на какое-то время стушеваться, подниматься на трибуну только в тех случаях, когда испытываешь в этом глубокую внутреннюю потребность, когда просто не можешь не выступить. Дежурные речи нужно перечеркнуть жирной чертой. Или же дело обстоит намного хуже?.. И его время проходит? Нечто вроде отрицания отрицания: выдвинули, чтобы отбросить?
Когда Георг Ваарик после двух-трех часов томительного метания в постели наконец уснул, он снова увидел тот странный сон, который уже не раз лишал его душевного равновесия и наполнял чувством страха. Во сне с ним происходило нечто непонятное и жуткое: его кожа истончалась, как оболочка чрезмерно надутого мыльного пузыря, да и чувствовал он себя мыльным пузырем и все время боялся, что вдруг кто-нибудь проткнет его каким-нибудь острым предметом, ну, хотя бы хорошо отточенным карандашом. Или прожжет горящей сигаретой. И он был все время начеку: избегал курильщиков, мужчин с тростью, а особенно мальчишек — каждый из них мог оказаться хулиганом, боялся и женщин, у которых в руках были зонты с острым концом. Складные тупоносые зонты его не пугали. Он несколько раз просыпался и шел на кухню есть мед — говорят, мед хорошо успокаивает. По стоило ему задремать, и он снова видел тот же сон. Дошло до того, что Ваарик уже боялся уснуть. К счастью, два предутренних часа прошли более спокойно. Обычно утром он не помнил, что ему приснилось, по сои о мыльном пузыре засел в памяти до малейших деталей. Даже жуткий страх, что его могут проткнуть, не проходил полностью.
Георг Ваарик заметил, как, передаваемые из рук в руки, двигались по залу к президиуму сложенные белые листочки из блокнотов: участники совещания посылали председательствующему заявки на выступления. Ваарик глядел на эти записки с завистью. У него вдруг появилось желание все-таки выступить. Он не должен сдаваться, даже если он мыльный пузырь... «О господи! — попытался он направить свои мысли в другое русло.— Что за чушь лезет мне в голову?.. Я превратился в суеверную старуху, которая дает запугать себя вещим сном!»
Георг Ваарик заставил себя слушать.
«Мы пока не умеем еще должным образом пользоваться находящимися в нашем распоряжении материальными ресурсами. Нередко ведем себя так, как будто живем одним днем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82