Он не может без конца топтаться в каком-то дурацком лабиринте, выход надо найти, и он найдет его. Но вместе с тем Роланд смутно сознавал, что такой шаг — лишь мечта, что никакого поворота не будет, к этому даже нет возможностей, и что у него одна дорога — тащиться дальше, как заржавевшие часы, или...
Роланд вышел на маленькую лесную лужайку на холме близ реки. Здесь росли анемоны и перелески. Роланд намеревался привести сюда Хилью, даже присмотрел склоненную близко к земле ветку сосны, где они могли бы посидеть. Роланд рассчитал правильно, ветка была сейчас освещена солнцем. И вдруг он действительно увидел Хилью, сидящую на ветке, Хилья улыбалась ему, улыбалась, как при их первой встрече, у Хильи была обаятельная улыбка, которая когда-то сводила Роланда с ума. Это улыбка пленила Роланда с первого взгляда.
Хилья тотчас же исчезла, Роланд присел на ветку и стал искать сигарету и зажигалку. Зажигалку он тоже купил в Стокгольме, как и таблетки для похудения. Закуривая, Роланд думал о том, что он сделал бы се годня, если бы Хилья так ему улыбнулась.
Он не успел докурить сигарету. Из лесу донесся звонкий женский смех и мужские голоса. Роланд встал и направился в другую сторону. Ему не хотелось встречаться с госпожой Рюйтель, Госпожой Рюйтель уборщицы дома отдыха называли цветущую тридцатипятилетнюю даму, свободную от супружеских уз. Госпожа Рюйтель любила разыгрывать наивную девушку, в нее были влюблены все отдыхающие старички-пенсионеры, бывшие известные администраторы от науки и другие деятели; они сопровождали ее повсюду, как оруженосцы. Сезон еще не начался, молодых мужчин в доме отдыха было мало, и госпожа Рюйтель явно страдала от этого. Роланду она откровенно предлагала свое общество, успела даже пожаловаться, что старики ей надоели, но Роланд остался равнодушным. И госпожа Рюйтель продолжала прогуливаться со своими увядшими кавалерами.
Скрываясь за деревьями, Роланд еще услышал, как госпожа Рюйтель произнесла умышленно громко:
— Мы, как видно, помешали Печорину.
Роланд вдруг понял: нет ни единого уголка, где человек мог бы побыть один, сам с собой. Приезд сюда вообще был большой глупостью. Вместо того чтобы действовать, он здесь зря тратит время.
Роланд возлагал на дом отдыха большие надежды. Это был не какой-нибудь большой, людный санаторий, а рассчитанный на двадцать — тридцать человек уютный ведомственный дом отдыха, стоявший в сравнительно тихом месте, близ небольшого поселка. В прошлом году здесь построили также финскую баню, а метрах в десяти, на берегу ручья,— бассейн, к которому вела дорожка из выструганных досок. Хилья советовала ему хоть каждый день пользоваться баней и бассейном. Хилья ничего не сказала о том, что чередование горячих и холодных обливаний благотворно действует на нервы, но наверняка она думала об этом. Забота Хильи была сейчас неприятна Роланду, даже Хилья его раздражала, даже Хилья.
В доме отдыха самочувствие Роланда не улучшилось, скорее напротив. Здесь он еще больше чувствовал себя попавшим в клетку, часто ему даже не хотелось идти гулять. Его не привлекал ни бильярд, ни игра в корону. В настольный теннис здесь вообще не играли. Роланду не было этого ни холодно ни жарко, он не умел играть в эту идиотскую игру. Госпожа Рюйтель, правда, искала партнеров, но старичкам быстрая игра забивала дух. Заслуженные пенсионеры охотно стучали костяшками домино, и госпожа Рюйтель частенько взвизгивала среди.
Через неделю кончается срок его пребывания в доме отдыха, и что будет дальше? Опять то же самое, изматывающее нервы ожидание, бесконечные споры с Рийсманом, Вийгиссааром и попавшими под их влияние младшими научными сотрудниками, пустые вечера за письменным столом. Раздражаешься из-за каждого самого ничтожного пустяка, и все больше сил уходит на то, чтобы хоть в центральном учреждении держать себя в руках. Нигде никакого выхода.
Из лесу Роланд вернулся к обеду, но в столовую не пошел. Он совсем потерял равновесие. Ему было отчаянно жаль самого себя. Л он не терпел этих приступов жалости к себе, оставлявших в душе противный осадок. Жизнь представлялась ему действительно зашедшей в тупик, бесцельной, ему казалось, что его обижают, что кто-то все время подрезает ему крылья, не дает подняться ввысь. Он видел вокруг одних недоброжелателей, эгоистов, бюрократов, конъюнктурщиков типа Рийсмана, наглых честолюбцев, подобных Вийгиссаару, даже самые близкие друзья казались ему пустыми карьеристами. Никто не ценит его честность, прямоту, принципиальность, упорство, энергию, знания, способности. Да и они атрофируются, если все будет так, как сейчас. Лучше уж пойти в садовники, копать где-нибудь на отшибе грядки, трудолюбия у него хватит, терпения тоже. Он и не стремится стать каким-нибудь искусным садовником, хватит с него скромной должности чернорабочего с лопатой, главное, чтоб ни у кого не путался под ногами, чтоб его никто не топтал, чтоб он мог быть самим собой. Ему надоело вечно с кем-то считаться, вечно поглядывать вверх, он по натуре не подхалим, но, конечно, и не идиот, лишенный чувства реального. Но его, наверное, считают идиотом или еще бог знает кем, во всяком случае, его не понимают. Разве кого-нибудь интересует, до чего трудно поддерживать свой авторитет, особенно если его беспрерывно стараются подорвать. Жизнь — нелепая вещь, жизнь бесцельна, особенно его жизнь. Какой жизнью ты можешь жить, какие большие дела можешь совершать, если тебя не ценят, если в дни наград тебя не замечают, а в дни колотушек выталкивают вперед.
Итак, обедать он не пошел. Чувство отвращения к людям росло непреодолимо. Он чувствовал, что на этот раз добром не кончится. И самое крепкое дерево рухнет, если буря непрестанно треплет ветви и выворачивает
корни. В августе шестьдесят седьмого года ураган скосил целые леса. Самые гордые лесные великаны сломались первыми. Роланд сейчас представлялся себе именно таким горделивым, с раскидистой шумящей кроной, деревом. Кто знает, возможно, он был прав.
В дверь кто-то постучал.
Роланд не встал, чтобы открыть, даже не шевельнулся, ему было все ргвно. Он даже не крикнул «войдите». Пусть его наконец оставят в покое, пусть хоть в доме отдыха дадут ему раз побыть одному, побыть самим собой.
Дверь открылась медленно, осторожно, и вошла госпожа Рюйтель. Лицо ее выражало сочувствие и полное понимание.
— Что с вами, товарищ Роланд? Простите мое самовольное вторжение, но у меня душа неспокойна. Вы можете мне нагрубить, я на вашем месте так бы и поступила, я даже это учитывала, но я должна была прийти. Я не могу оставаться безучастной, простите меня еще раз, товарищ Роланд.
Роланд с недоумением уставился на вошедшую. Пылающие щеки, глаза, полные сострадания, все ее ужимки показались Роланду деланными, фальшивыми, рассчитанными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Роланд вышел на маленькую лесную лужайку на холме близ реки. Здесь росли анемоны и перелески. Роланд намеревался привести сюда Хилью, даже присмотрел склоненную близко к земле ветку сосны, где они могли бы посидеть. Роланд рассчитал правильно, ветка была сейчас освещена солнцем. И вдруг он действительно увидел Хилью, сидящую на ветке, Хилья улыбалась ему, улыбалась, как при их первой встрече, у Хильи была обаятельная улыбка, которая когда-то сводила Роланда с ума. Это улыбка пленила Роланда с первого взгляда.
Хилья тотчас же исчезла, Роланд присел на ветку и стал искать сигарету и зажигалку. Зажигалку он тоже купил в Стокгольме, как и таблетки для похудения. Закуривая, Роланд думал о том, что он сделал бы се годня, если бы Хилья так ему улыбнулась.
Он не успел докурить сигарету. Из лесу донесся звонкий женский смех и мужские голоса. Роланд встал и направился в другую сторону. Ему не хотелось встречаться с госпожой Рюйтель, Госпожой Рюйтель уборщицы дома отдыха называли цветущую тридцатипятилетнюю даму, свободную от супружеских уз. Госпожа Рюйтель любила разыгрывать наивную девушку, в нее были влюблены все отдыхающие старички-пенсионеры, бывшие известные администраторы от науки и другие деятели; они сопровождали ее повсюду, как оруженосцы. Сезон еще не начался, молодых мужчин в доме отдыха было мало, и госпожа Рюйтель явно страдала от этого. Роланду она откровенно предлагала свое общество, успела даже пожаловаться, что старики ей надоели, но Роланд остался равнодушным. И госпожа Рюйтель продолжала прогуливаться со своими увядшими кавалерами.
Скрываясь за деревьями, Роланд еще услышал, как госпожа Рюйтель произнесла умышленно громко:
— Мы, как видно, помешали Печорину.
Роланд вдруг понял: нет ни единого уголка, где человек мог бы побыть один, сам с собой. Приезд сюда вообще был большой глупостью. Вместо того чтобы действовать, он здесь зря тратит время.
Роланд возлагал на дом отдыха большие надежды. Это был не какой-нибудь большой, людный санаторий, а рассчитанный на двадцать — тридцать человек уютный ведомственный дом отдыха, стоявший в сравнительно тихом месте, близ небольшого поселка. В прошлом году здесь построили также финскую баню, а метрах в десяти, на берегу ручья,— бассейн, к которому вела дорожка из выструганных досок. Хилья советовала ему хоть каждый день пользоваться баней и бассейном. Хилья ничего не сказала о том, что чередование горячих и холодных обливаний благотворно действует на нервы, но наверняка она думала об этом. Забота Хильи была сейчас неприятна Роланду, даже Хилья его раздражала, даже Хилья.
В доме отдыха самочувствие Роланда не улучшилось, скорее напротив. Здесь он еще больше чувствовал себя попавшим в клетку, часто ему даже не хотелось идти гулять. Его не привлекал ни бильярд, ни игра в корону. В настольный теннис здесь вообще не играли. Роланду не было этого ни холодно ни жарко, он не умел играть в эту идиотскую игру. Госпожа Рюйтель, правда, искала партнеров, но старичкам быстрая игра забивала дух. Заслуженные пенсионеры охотно стучали костяшками домино, и госпожа Рюйтель частенько взвизгивала среди.
Через неделю кончается срок его пребывания в доме отдыха, и что будет дальше? Опять то же самое, изматывающее нервы ожидание, бесконечные споры с Рийсманом, Вийгиссааром и попавшими под их влияние младшими научными сотрудниками, пустые вечера за письменным столом. Раздражаешься из-за каждого самого ничтожного пустяка, и все больше сил уходит на то, чтобы хоть в центральном учреждении держать себя в руках. Нигде никакого выхода.
Из лесу Роланд вернулся к обеду, но в столовую не пошел. Он совсем потерял равновесие. Ему было отчаянно жаль самого себя. Л он не терпел этих приступов жалости к себе, оставлявших в душе противный осадок. Жизнь представлялась ему действительно зашедшей в тупик, бесцельной, ему казалось, что его обижают, что кто-то все время подрезает ему крылья, не дает подняться ввысь. Он видел вокруг одних недоброжелателей, эгоистов, бюрократов, конъюнктурщиков типа Рийсмана, наглых честолюбцев, подобных Вийгиссаару, даже самые близкие друзья казались ему пустыми карьеристами. Никто не ценит его честность, прямоту, принципиальность, упорство, энергию, знания, способности. Да и они атрофируются, если все будет так, как сейчас. Лучше уж пойти в садовники, копать где-нибудь на отшибе грядки, трудолюбия у него хватит, терпения тоже. Он и не стремится стать каким-нибудь искусным садовником, хватит с него скромной должности чернорабочего с лопатой, главное, чтоб ни у кого не путался под ногами, чтоб его никто не топтал, чтоб он мог быть самим собой. Ему надоело вечно с кем-то считаться, вечно поглядывать вверх, он по натуре не подхалим, но, конечно, и не идиот, лишенный чувства реального. Но его, наверное, считают идиотом или еще бог знает кем, во всяком случае, его не понимают. Разве кого-нибудь интересует, до чего трудно поддерживать свой авторитет, особенно если его беспрерывно стараются подорвать. Жизнь — нелепая вещь, жизнь бесцельна, особенно его жизнь. Какой жизнью ты можешь жить, какие большие дела можешь совершать, если тебя не ценят, если в дни наград тебя не замечают, а в дни колотушек выталкивают вперед.
Итак, обедать он не пошел. Чувство отвращения к людям росло непреодолимо. Он чувствовал, что на этот раз добром не кончится. И самое крепкое дерево рухнет, если буря непрестанно треплет ветви и выворачивает
корни. В августе шестьдесят седьмого года ураган скосил целые леса. Самые гордые лесные великаны сломались первыми. Роланд сейчас представлялся себе именно таким горделивым, с раскидистой шумящей кроной, деревом. Кто знает, возможно, он был прав.
В дверь кто-то постучал.
Роланд не встал, чтобы открыть, даже не шевельнулся, ему было все ргвно. Он даже не крикнул «войдите». Пусть его наконец оставят в покое, пусть хоть в доме отдыха дадут ему раз побыть одному, побыть самим собой.
Дверь открылась медленно, осторожно, и вошла госпожа Рюйтель. Лицо ее выражало сочувствие и полное понимание.
— Что с вами, товарищ Роланд? Простите мое самовольное вторжение, но у меня душа неспокойна. Вы можете мне нагрубить, я на вашем месте так бы и поступила, я даже это учитывала, но я должна была прийти. Я не могу оставаться безучастной, простите меня еще раз, товарищ Роланд.
Роланд с недоумением уставился на вошедшую. Пылающие щеки, глаза, полные сострадания, все ее ужимки показались Роланду деланными, фальшивыми, рассчитанными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82