К тому же Харри зарабатывал немного, только когда защитил свою диссертацию, начал сводить концы с концами, до этого он сам нуждался в ее помощи, сад выручал и его. Встал на ноги и помер, жизнь часто жестока к людям. А что касается Лондона, то ей запомнились высокие омнибусы, таких двухэтажных машин ей раньше видеть не приходилось. Эндель то и дело указывал ей то на одно, то на другое здание, на собор, торговый или банкирский дом» но Мария толком и не слышала, что сын рассказывал ей о городе, в душе у нее все еще царило благостное чувство, охватившее ее, когда ей показалось, что вместе с Энделем перед ней стоят два Кристьяна, Аста и Харри. Встреча с сыном ослепила и оглушила матушку Лыхмус, она не замечала ничего вокруг себя, то же самое было и при расставании. Поэтому она мало что могла бы рассказать об аэровокзале и о столице Англии.
Матушка Лыхмус собралась с мыслями лишь тогда, когда Лондон остался далеко позади. Ехать им пришлось долго, Эндель жил не в Лондоне, а в маленьком городке в сотне километров к западу или северо-западу от Лондона. У них было достаточно времени поговорить, наперебой спрашивая друг друга и отвечая теперь матушка Лыхмус поняла, что и Эндель взволнован. Но она поняла и то, что сын сильно изменился, он стал совсем другим человеком. Внешне Эндель очень походил на отца, но только внешне, не характером. Из Кристьяна, бывало, клещами слова не вытянешь, Эндель же был довольно говорлив, куда разговорчивее Асты и Харри. Мальчиком он не был таким словоохотливым, во всяком случае, насколько она помнила. Так думала матушка Лыхмус, сидя рядом с сыном в машине, слушая его и отвечая на его вопросы. Еще она отметила про себя, что Эндель словно бы любит похвастаться. Рассказывал о своем доме и о двух машинах, на одной ездит он, на другой старший сын Харри; живет прилично, да она и сама скоро это увидит. Несколько раз подчеркнул, что на фабрике его уважают, на фабрике он один из старейших foreman'oв, в эстонском понимании foreman — ведущий рабочий, его сменой всегда довольны. Поначалу было трудно, так трудно, хоть вешайся, но теперь он твердо стоит на ногах, вряд ли в Эстонии он жил бы самостоятельнее, чем здесь, в Британской империи. В свое время Эндель хотел выучиться на садовника, мечтал о морозоустойчивых сортах фруктовых деревьев, теперь же говорил о машинах, фальцах и тисках так, будто родился он не в утопающем в садах городке, а в промышленном центре, где вместо деревьев к небу тянутся трубы, башни и мачты.
Особенно много, почти беспрерывно, Эндель говорил по дороге с аэродрома домой и первые дни дома. Живя у сына, она, Мария, заметила и то, что со своей женой и детьми Эндель разговариэает куда меньше, чем с нею, Что было тому причиной^ матушка Лыхмустак и не поняла. Она расстроилась было, что между Эн« целем и Алисой пробежала черная кошка, но потом отбросила эту мысль. Эндель со своей женой жили как всякая пожилая пара, иногда, правда, из их комнаты неслись громкие голоса, но в какой семье этого не бывает. Матушка Лыхмус подумала даже о том, что Эн-цель, чего доброго, недостаточно хорошо знает английский язык, а ведь с Алисой и детьми он должен объясняться по-английски, в семье говорили только на этом языке. Но вскоре она и от этого опасения отказалась. Эндель говорил по-английски складно, за словом в карман не лез, правда, произношение у него было чуть-чуть иное, чем у Алисы и у детей,— у матушки Лыхмус ухо чуткое, в таких вещах она разбиралась,— но с языком у него трудностей не было. В конце концов Мария подумала, что сын так много разговаривает с ней потому, что она ведь не может говорить с другими, ни с Алисой, ни с детьми. Теперь, когда она сидела в самолете, закрыв глаза и откинувшись в кресле с опущенной спинкой, ей пришла вдруг в голову совсем иная мысль: не тяготило ли Энделя где-то в глубине души чувство вины перед ней, своей матерью, что он остался на чужбине и ни разу не навестил ее? Разве не старался он в первые дни расписывать свою жизнь чуть ли не как в раю, позднее, да, позднее, с его языка слетали и другие слова. И ее муж Кристьян становился разговорчивее, проведя всю ночь за картами, или если какая-нибудь женщина привязывала его к своей юбке, женщины на Кристьяна заглядывались.
С Энделем они вели разговор почти каждый вечер. Поначалу их беседы длились по нескольку часов, сын все расспрашивал и расспрашивал ее. Все до последней мелочи о Кристьяне и об Асте, а особенно о Хар-ри. Какой именно специальности Харри обучался и от« чего он помер,— не облучился ли он часом, или, может, подействовали какие-нибудь химикаты, современные химикаты все ядовиты. Он так подробно расспрашивал о болезни Харри, что матушка Лыхмус встревожилась, не подтачивает ли его самого какая-нибудь хворь. Голос у Энделя был сиплый, он часто покашливал. Сын успокаивал ее, что все это из-за здешнего влажного и туманного климата и от курения. Едва докурив сигарету, Эндель прикуривал от нее новую. Слова сына успокоили Марию, но искра страха осталась тлеть. Энделя интересовало и то, как сложилась жизнь его школьных товарищей и друзей; Мария рассказала^ сколько знала. Когда она сказала, что Ильмар, сосед Энделя по парте, закончил университет и занимается изучением каких-то бесконечно далеких туманностей Эндель бросил вдруг резким голосом: «Сумел, хитрюга вовремя удрать!» Тогда для матушки Лыхмус эти слова прозвучали упреком, упреком не только Ильмару„ но и ей. Теперь она больше так не думала, теперь ей многое- представлялось в ином свете, чем показалось поначалу. Эндель еще не раз переводил разговор на Ильмара, с которым они в школе были закадычными друзьями, только Эндель интересовался земными делами— деревьями и кустами, разными растениями, Ильмар же мог без устали рассказывать об удивительных тайнах вселенной. Сын Ильмара обучался в Тарту физике, дочка там же эстонскому языку. Больше детей у Ильмара не было. Эндель как бы мельком заметил^ что, если бы эта сволочь Кютман не рыскал за ним как ищейка, он, пожалуй, стал бы изучать биологию.
Теперь матушка Лыхмус знала, как сложилась его жизнь после насильственного ухода из дома. Сначала ребят, завербованных в подсобные рабочие военной авиации, повезли в Таллин. Ехали они в товарном вагоне, вагон был битком набит такими же, как он, шестнадцати-семнадцатилетними мальчишками. В Таллине их долго не продержали, погрузили вскоре на корабль, на корабле были раненые и много разного другого люда — военные и гражданские, больше всего немцев, но и кадакасаксы — онемечившиеся эстонцы, которые в тридцать девятом по зову Гитлера уехали в Германию, вернулись в сорок первом, а теперь снова стряхивали с ног пыль эстонской земли. Эти чувствовали себя обманутыми и были перепуганы, страшились русских самолетов и подводных лодок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82