А какую силу может дать свекольная ботва, жира в супе не бывает ни капли, впрочем, жир и ни к чему, если печень и желудок начинают бастовать...
И вдруг Эннока охватила злость на самого себяз неужели он совсем уже раскис, только и знает, что хныкать? Тут и без него хватает таких, что стонут и ноют. Опираясь о стену, он нако! ец с трудом поднялся. От напряжения голова кружилась еще сильнее, он почувствовал, что за ним следят, и попробовал отойти от стены. Ноги не подкосились; ничего, что колени дрожат, главное, он стоит, движется. Но глаза застлал туман, Эннок чуть не потерял равновесие. Спотыкаться и падать нельзя, спотыкаться и падать можно на футбольном поле, а не в тюрьме.
Кто-то поддержал его. Эннок охотнее всего оттолкнул бы непрошеного помощника, даже попробовал высвободить руку, но не смог — то ли его держали очень крепко, то ли у него совсем не было сил. Хотел крикнуть, чтоб отошли подальше, но что-то связывало язык8 наверное, чувство собственной беспомощности, Его куч
да-то повели. Эннок понял, что ведут к нарам. У стены помещались одни над другими двое нар, днем здесь лежали больные или те, у кого кулаки были потяжелее... Видно, считают, что он совсем уж доходит, иначе так не поступили бы. В тюрьме о соседях не очень-то заботятся, другое дело, если в камере с тобой товарищи, как это было на батарейной. А здесь только несколько человек держатся вместе, остальные — каждый сам по себе. Страх заставляет, что ли?
— Убирайся! Я тебе сказал: проваливай отсюда! — крикнул кто-то прямо над ухом у Эннока, наверное, человек, который его вел.
— Все равно подохнет, — пробурчал кто-то в ответ
— Убирайся, слышишь?
Это голос мясника, в самом деле, это его гулкий, как из бочки, бас.
— Я бы не стал разыгрывать милосердного самаритянина,— послышался новый голос.— Из-за таких, как он, мы и попали в беду.
— Вот отделают и тебя как следует, тогда запоешь иначе.
Теперь Эннок уже не сомневался, что это мясник.
— Меня привезли сюда по ошибке, им еще влетит за это. Я не какой нибудь прихвостень красных.
— А я какой прихвостень? У меня коммунисты забрали мясную лавку на самом бойком месте, устроили там паршивую зеленую. А видишь, теперь уже пятую неделю держат за решеткой... Ну, ложись хорошенько.
Последние слова относились к Энноку, он это понял, Мясник за него заступается, что это за человек, в сущности? И по какому праву о нем, Энноке, заботятся, он никого не просил помогать, он еще сам в состоянии... Посидит минуту, пока туман перед глазами разойдется, уложить себя не позволит, он не должен распускаться, нельзя...
— Тебе надо отдохнуть,— сказал мясник.— Больше чем кому-нибудь другому. Они тебя в покое не оставят. Я не знаю, кто ты такой, это не мое дело, но уж если кто имеет право лежать на нарах, так это ты. Ты...
Кто-то вмешался:
-— Тут избранных нет, у меня...
Мясник оборвал его:
— Сейчас с тобой еще ни хрена не случилось. Подожди, намнут тебе бока, тогда и ты получишь свое
право. Надеюсь, это будет не сегодня-завтра,— заключил он спокойно и обратился к Энноку: — Ну, ложись!
— Дело еще не совсем плохо,— пробормотал Эннок.
— Тут никто так не измочален, как ты.
— Не я первый, не я последний,— произнес Эннок. Его голос прозвучал глухо, показался ему самому чужим. Спорить больше не хотелось.
Эннок не лег, а сел. Это тоже помогло, туман перед глазами, и правда, рассеялся, все стало видно. Мясник с толстой бычьей шеей и багровым лицом сидит рядом, От него так и пышет силой и здоровьем, пять недель тюрьмы еще никак на нем не отразились. Энноку хотелось бы побольше о нем узнать. Временами мясник казался ему безусловно честным человеком, но тут же просыпалось недоверие— не хотят ли влезть к нему в душу, не стукач ли этот мясник? Эннок подавлял сомнения, возникало даже нечто вроде симпатии. Настроения и чувства сменялись быстро, а настороженность оставалась, настороженность должна сохраняться всегда и везде.
Томила жажда. Воду приносят во время завтрака, редко когда раньше. Эннок верил, несколько глотков воды воскресят его. Надо всегда верить во что то, веру нельзя терять. Если бы он в тридцать восьмом году потерял надежду, лучше было бы сунуть голову в петлю. Так и делают, суют голову в петлю — те, кто не видит больше ни единого луча света.
Мясник протянул ему ломтик хлеба с тонким кусочком сала. Эмиок недоверчиво уставился на хлеб \\ «сало, мясник опять сделался в его глазах подозрительным, еще подозрительнее, чем раньше. Здесь не делятся куском, каждый заботится прежде всего о себе. Эннок все же взял хлеб и принялся медленно жевать, но после нескольких глотков аппетит пропал, желудок не принимал пищи. Это потому, что пить хочется, подумал Эннок, с водой было бы легче проглотить, язык не был бы такой распухший. Вода нужнее человеку, чем хлеб и сало. Эннок вспомнил, что иногда в тюрьме разрешались передачи, наверное, и мясник получил передачу, видно, жена заботится. Мясник и сало — это одно с другим вяжется... Мясник, сало и бычья кровь. В камере, несомненно, есть стукач, в каждой тюрьме и арестном доме сидят стукачи, все высматривают, выведывают но, наверное, мясник не из таких. Почему его арестовали, обычно мясники политикой не занимаются, мяснику
должны быть настроены против советской власти — она положила конец спекуляции скотом и мясом.
— Жена прислала,— заметил мясник.
Эннок понял, что это относится к хлебу и салу. Он спросил:
— За что тебя посадили?
— Видно, первая жена наклепала. Или кто другой донес. Сейчас страх сколько доносов.
Больше Эннок не спрашивал, ему показалось, что мясник не хочет отвечать точнее. Вполне разумно, к чему выбалтывать все чужому человеку, к чему вообще болтать, разве только для того, чтобы поднять собственное настроение.
— При обыске у меня нашли пистолет, Теперь счи« тают подпольщиком и партизаном. И, что глупее всего, это был ТТ, красноармейский. Мне и в голову не пришло, что могут явиться с обыском. Разве я не сумел бы спрятать? В моем деле без пистоля не обойтись в такое смутное вреМя. Нашел я эту штуку в канаве у дороги, всего-то два патрона было... И вот приволокли сюда. Кто-то, кто знал и на меня зуб имел, настукал. Думаю, что бывшая жена. Если бабу бросишь, она никогда не простит.
Эннок посмотрел на мясника внимательнее. Обросшее бородой, много дней не мытое красное лицо, веселые глаза — видно, человек чертовски сильной души, если глаза все еще веселые. Ни у шпиков, ни у стукачей веселых глаз не бывает. Толстая шея, как у борца, мужчина с таким затылком действительно может быть мясником. Большие руки и ноги, он, наверное, и вообще силач, в партизаны годился бы, глаза веселые, крепкий и нацистов, кажется, ненавидит.
Принесли завтрак и воду.
Жажда заставила Эннока встать и потащиться к бидону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
И вдруг Эннока охватила злость на самого себяз неужели он совсем уже раскис, только и знает, что хныкать? Тут и без него хватает таких, что стонут и ноют. Опираясь о стену, он нако! ец с трудом поднялся. От напряжения голова кружилась еще сильнее, он почувствовал, что за ним следят, и попробовал отойти от стены. Ноги не подкосились; ничего, что колени дрожат, главное, он стоит, движется. Но глаза застлал туман, Эннок чуть не потерял равновесие. Спотыкаться и падать нельзя, спотыкаться и падать можно на футбольном поле, а не в тюрьме.
Кто-то поддержал его. Эннок охотнее всего оттолкнул бы непрошеного помощника, даже попробовал высвободить руку, но не смог — то ли его держали очень крепко, то ли у него совсем не было сил. Хотел крикнуть, чтоб отошли подальше, но что-то связывало язык8 наверное, чувство собственной беспомощности, Его куч
да-то повели. Эннок понял, что ведут к нарам. У стены помещались одни над другими двое нар, днем здесь лежали больные или те, у кого кулаки были потяжелее... Видно, считают, что он совсем уж доходит, иначе так не поступили бы. В тюрьме о соседях не очень-то заботятся, другое дело, если в камере с тобой товарищи, как это было на батарейной. А здесь только несколько человек держатся вместе, остальные — каждый сам по себе. Страх заставляет, что ли?
— Убирайся! Я тебе сказал: проваливай отсюда! — крикнул кто-то прямо над ухом у Эннока, наверное, человек, который его вел.
— Все равно подохнет, — пробурчал кто-то в ответ
— Убирайся, слышишь?
Это голос мясника, в самом деле, это его гулкий, как из бочки, бас.
— Я бы не стал разыгрывать милосердного самаритянина,— послышался новый голос.— Из-за таких, как он, мы и попали в беду.
— Вот отделают и тебя как следует, тогда запоешь иначе.
Теперь Эннок уже не сомневался, что это мясник.
— Меня привезли сюда по ошибке, им еще влетит за это. Я не какой нибудь прихвостень красных.
— А я какой прихвостень? У меня коммунисты забрали мясную лавку на самом бойком месте, устроили там паршивую зеленую. А видишь, теперь уже пятую неделю держат за решеткой... Ну, ложись хорошенько.
Последние слова относились к Энноку, он это понял, Мясник за него заступается, что это за человек, в сущности? И по какому праву о нем, Энноке, заботятся, он никого не просил помогать, он еще сам в состоянии... Посидит минуту, пока туман перед глазами разойдется, уложить себя не позволит, он не должен распускаться, нельзя...
— Тебе надо отдохнуть,— сказал мясник.— Больше чем кому-нибудь другому. Они тебя в покое не оставят. Я не знаю, кто ты такой, это не мое дело, но уж если кто имеет право лежать на нарах, так это ты. Ты...
Кто-то вмешался:
-— Тут избранных нет, у меня...
Мясник оборвал его:
— Сейчас с тобой еще ни хрена не случилось. Подожди, намнут тебе бока, тогда и ты получишь свое
право. Надеюсь, это будет не сегодня-завтра,— заключил он спокойно и обратился к Энноку: — Ну, ложись!
— Дело еще не совсем плохо,— пробормотал Эннок.
— Тут никто так не измочален, как ты.
— Не я первый, не я последний,— произнес Эннок. Его голос прозвучал глухо, показался ему самому чужим. Спорить больше не хотелось.
Эннок не лег, а сел. Это тоже помогло, туман перед глазами, и правда, рассеялся, все стало видно. Мясник с толстой бычьей шеей и багровым лицом сидит рядом, От него так и пышет силой и здоровьем, пять недель тюрьмы еще никак на нем не отразились. Энноку хотелось бы побольше о нем узнать. Временами мясник казался ему безусловно честным человеком, но тут же просыпалось недоверие— не хотят ли влезть к нему в душу, не стукач ли этот мясник? Эннок подавлял сомнения, возникало даже нечто вроде симпатии. Настроения и чувства сменялись быстро, а настороженность оставалась, настороженность должна сохраняться всегда и везде.
Томила жажда. Воду приносят во время завтрака, редко когда раньше. Эннок верил, несколько глотков воды воскресят его. Надо всегда верить во что то, веру нельзя терять. Если бы он в тридцать восьмом году потерял надежду, лучше было бы сунуть голову в петлю. Так и делают, суют голову в петлю — те, кто не видит больше ни единого луча света.
Мясник протянул ему ломтик хлеба с тонким кусочком сала. Эмиок недоверчиво уставился на хлеб \\ «сало, мясник опять сделался в его глазах подозрительным, еще подозрительнее, чем раньше. Здесь не делятся куском, каждый заботится прежде всего о себе. Эннок все же взял хлеб и принялся медленно жевать, но после нескольких глотков аппетит пропал, желудок не принимал пищи. Это потому, что пить хочется, подумал Эннок, с водой было бы легче проглотить, язык не был бы такой распухший. Вода нужнее человеку, чем хлеб и сало. Эннок вспомнил, что иногда в тюрьме разрешались передачи, наверное, и мясник получил передачу, видно, жена заботится. Мясник и сало — это одно с другим вяжется... Мясник, сало и бычья кровь. В камере, несомненно, есть стукач, в каждой тюрьме и арестном доме сидят стукачи, все высматривают, выведывают но, наверное, мясник не из таких. Почему его арестовали, обычно мясники политикой не занимаются, мяснику
должны быть настроены против советской власти — она положила конец спекуляции скотом и мясом.
— Жена прислала,— заметил мясник.
Эннок понял, что это относится к хлебу и салу. Он спросил:
— За что тебя посадили?
— Видно, первая жена наклепала. Или кто другой донес. Сейчас страх сколько доносов.
Больше Эннок не спрашивал, ему показалось, что мясник не хочет отвечать точнее. Вполне разумно, к чему выбалтывать все чужому человеку, к чему вообще болтать, разве только для того, чтобы поднять собственное настроение.
— При обыске у меня нашли пистолет, Теперь счи« тают подпольщиком и партизаном. И, что глупее всего, это был ТТ, красноармейский. Мне и в голову не пришло, что могут явиться с обыском. Разве я не сумел бы спрятать? В моем деле без пистоля не обойтись в такое смутное вреМя. Нашел я эту штуку в канаве у дороги, всего-то два патрона было... И вот приволокли сюда. Кто-то, кто знал и на меня зуб имел, настукал. Думаю, что бывшая жена. Если бабу бросишь, она никогда не простит.
Эннок посмотрел на мясника внимательнее. Обросшее бородой, много дней не мытое красное лицо, веселые глаза — видно, человек чертовски сильной души, если глаза все еще веселые. Ни у шпиков, ни у стукачей веселых глаз не бывает. Толстая шея, как у борца, мужчина с таким затылком действительно может быть мясником. Большие руки и ноги, он, наверное, и вообще силач, в партизаны годился бы, глаза веселые, крепкий и нацистов, кажется, ненавидит.
Принесли завтрак и воду.
Жажда заставила Эннока встать и потащиться к бидону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82