И читал, и дрался. Чуть что, сразу даст сдачи. Силы на двоих хватило бы. Однажды его хлыщи ножом пырнули. Очень уж нужно было вмешиваться в чужую драку! Какое тебе дело, что трое бьют одного? Впутался, ему и всадили нож в спину. Из-за ерунды чуть ли че отдавай богу душу. Но урок ему впрок не пошел. Он, видите ли, стоит за правду и справедливость! Правды и справедливости вообще нет на свете. Не было раньше, нет и сейчас и не будет никогда. Каждый сам себе правда и справедливость, а всеобщей нечего искать ..
Если бы гроб стоял открытый, подошел бы поближе. Говорят, так исхудал, что... Рак — жестокая болезнь, наверно, и не узнал бы его. Несколько лет не виделись, лет пять, не меньше. Он ко мне дорогу забыл, почему я должен был идти первый? Случайно встречались — здравствуй и прощай... Что на него надели? Выходной костюм, что же еще. Он щеголять не любил. Да и как будешь щеголять, когда только концы с концами сводишь. Получал сто сорок в месяц, а вместе с премией, может, набиралось полторы сотни. На стороне не подрабатывал. Каждый, у кого котелок варит, подхалтуривает на стороне. Он вечно торчал на собраниях. Ходил в театр и читать любил. Это, кажется, Анете помешана на театрах. Собрания и театр доходов не дают, а книги время отнимают. Таким, как он, никто мозгов не вправит. Аугуст не стал бы, как менять место работы, не пошел бы на ремонт автомашин. А много ли сейчас котельщик зарабатывает! Глупец, не сумел На авторемонте совсем другое дело Запчасти и... Даже домой ходят, клянчат — будьте добры, выручите. Было бы с запчастями полегче, не приходилось бы так много комбинировать, хоть открывай ремонтную мастерскую! В ГДР, говорят, разрешено. Там еще и частные лавки... Там понимают, все-таки почти что западный мир. Сто тридцать—сто сорок рублей в месяц, наемная квартира! Вот тебе и революция Аугусту, может, и хватало, в чужую душу не заглянешь...
Гроб начинают опускать... Грустно, хотя и... Жизнь ужасно короткая. Только начнешь, как уже... Ветер несет пыль в глаза. Хорошо, что спрятался, никто не заметит, а то бы подумали бог знает что... Три горсти земли. Пойти тоже, что ли... Нет, пусть близкие... Никогда бы не поверил... Анете и детям тяжело, а чужим что...
Вот так — был человек и нет... Не хотел и он умирать, разве кто-нибудь спешит покинуть этот мир? Но если сильные боли и страдания... Смерть от рака — это долгие муки. Боялся ли он смерти? В сорок первом жизнью не дорожил. Вступил в рабочий полк. Осколком снаряда ранило, уже тогда чуть на тот свет не отправился. Говорят, без сознания доставлен был на корабль. Анете осталась. На третий день после прихода немцев увели под конвоем: жена коммуниста и сама красная. Из-за любви не захотела эвакуироваться, тоже дурочка. Какая там любовь, просто привязаны были друг к другу. Любовь — это выдумка. За любовь получила три года концлагеря. Хельмут умер, второй мальчик все-таки выжил, сестра Анете его кормила. Позже у них родилась еще дочка. Разве со мной у Анете не было бы детей?..
После войны Аугуст мог бы жить припеваючи. Для такого человека, как он, должностей было великое множество. Кадров не хватало, а у него орден и партбилет. Но Аугуст, как одержимый, пошел опять на завод! Хотя б еще каким-нибудь начальником. Нет, опять в цех. Одно время казалось, что поставят директором или освобожденным парторгом, однако дальше разговоров дело не пошло. Сам виноват, зачем вечно критиковал. Ему бы помалкивать. А он никому спуску не давал. У меня спросил, почему я уклонился от мобилизации. Я ответил, что мне дали бронь. Черт знает из-за чего пришлось соврать. Брони у меня в сорок первом не было, в сорок четвертом была. В сорок первом не знал даже, как ее просить. Не посмел ему при знаться, что действительно уклонился. Только дурак полезет в огонь... Я боялся Аугуста. Аугуст тогда был способен на все. Не считался ни со старой дружбой, ни с чем. Разодрал весь мир пополам: на одной стороне свои, на другой враги. Прямо сумасшедший. А разве мне при немцах было легко! На жизнь кое-как хватало, но они начали, в свой черед, нажимать насчет легиона. Хорошо, что был уже не такой молодой. Весной и летом сорок четвертого прятался у брата в деревне. Слава богу, брат был человек с весом, как-никак бывший волостной старшина, издавна имел свою усадьбу, вот «омакайтсе» 1 и смотрела сквозь пальцы. К тому же самогон давал приличный доход. Если б сразу после прихода Красной Армии не раздобыл броню, попал бы в конце концов под ружье. У брата нельзя было больше оставаться, на потомственных хозяев начали посматривать косо. Еще до того, как стали в кулаки записывать и в Сибирь высылать, он успел переехать в город. Сообразил... В городе рабочих мало осталось, это и спасло мою душу осенью сорок четвертого. Когда Аугуст возвратился из Курляндии, я имел уже бумагу, которую мог ему показать. Но для него бронь ничего не значила, мы крепко поругались. Обозвал меня шкурником. Каждый толковый человек бережет свою шкуру! Человеку и нечего больше беречь, кроме своей шкуры. Зря он меня обвинял, разве мало я пострадал в войну? Дом сгорел во время мартовской бомбежки! Малая потеря? Для него-то — конечно, а у меня полжизни на этот дом ушло. Аугуст таких вещей не понимал, может, даже злорадствовал. У коммунистов тогда ничего за душой не было. Теперь сами строят индивидуальные дома, дачи. Но какой-нибудь чудак, вроде Аугуста, и сейчас обзывает владельцев домов новыми богачами, советскими буржуями, нэпманами, толстяками и еще по-всякому. Аугуст ухмыльнулся, когда узнал, что я начал строить новый дом. После войны человеку оборотистому было легко соорудить себе жилье — государство давало кредит, завод помогал привезти материалы, газеты расхваливали. «Рахва хяэль» и мою фотографию поместила. Возражать было трудно, хотя я даже ходил к редактору на прием. Сказали, я слишком скромный человек, ведь каждый квадратный метр новой жилой площади в разрушенном городе — государственно важное дело, прямо-таки патриотическое. Разве можно было им объяснить, что осмотрительный человек всегда предпочитает остаться в тени. Неизвестно, какие еще повороты могут быть в будущем. Этот номер газеты, наверно, уже забыт.
1 «Омакайтсе» («самооборона») — военизированная организация эстонской буржуазии. (Примеч. переводчика.)
А впрочем, кто знает. Когда они в пятидесятом году выкапывали все старые дела, Анете за то, что была у молодых соцев, уволили из министерства. Ни концлагерь, ни орден и партбилет Аугуста ничего не значили. Может, и значили бы, но Анете была гордая, не пошла ни объясняться, ни просить. В этом они с Аугустом подходящая пара.
Со мной Анете жилось бы спокойнее. Но ее тянуло к Аугусту. Аугуст приносил ей цветы. А я разве не мог бы подарить ей гвоздики, если б знал? Принес бы даже пионов, крупнее и цветов нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Если бы гроб стоял открытый, подошел бы поближе. Говорят, так исхудал, что... Рак — жестокая болезнь, наверно, и не узнал бы его. Несколько лет не виделись, лет пять, не меньше. Он ко мне дорогу забыл, почему я должен был идти первый? Случайно встречались — здравствуй и прощай... Что на него надели? Выходной костюм, что же еще. Он щеголять не любил. Да и как будешь щеголять, когда только концы с концами сводишь. Получал сто сорок в месяц, а вместе с премией, может, набиралось полторы сотни. На стороне не подрабатывал. Каждый, у кого котелок варит, подхалтуривает на стороне. Он вечно торчал на собраниях. Ходил в театр и читать любил. Это, кажется, Анете помешана на театрах. Собрания и театр доходов не дают, а книги время отнимают. Таким, как он, никто мозгов не вправит. Аугуст не стал бы, как менять место работы, не пошел бы на ремонт автомашин. А много ли сейчас котельщик зарабатывает! Глупец, не сумел На авторемонте совсем другое дело Запчасти и... Даже домой ходят, клянчат — будьте добры, выручите. Было бы с запчастями полегче, не приходилось бы так много комбинировать, хоть открывай ремонтную мастерскую! В ГДР, говорят, разрешено. Там еще и частные лавки... Там понимают, все-таки почти что западный мир. Сто тридцать—сто сорок рублей в месяц, наемная квартира! Вот тебе и революция Аугусту, может, и хватало, в чужую душу не заглянешь...
Гроб начинают опускать... Грустно, хотя и... Жизнь ужасно короткая. Только начнешь, как уже... Ветер несет пыль в глаза. Хорошо, что спрятался, никто не заметит, а то бы подумали бог знает что... Три горсти земли. Пойти тоже, что ли... Нет, пусть близкие... Никогда бы не поверил... Анете и детям тяжело, а чужим что...
Вот так — был человек и нет... Не хотел и он умирать, разве кто-нибудь спешит покинуть этот мир? Но если сильные боли и страдания... Смерть от рака — это долгие муки. Боялся ли он смерти? В сорок первом жизнью не дорожил. Вступил в рабочий полк. Осколком снаряда ранило, уже тогда чуть на тот свет не отправился. Говорят, без сознания доставлен был на корабль. Анете осталась. На третий день после прихода немцев увели под конвоем: жена коммуниста и сама красная. Из-за любви не захотела эвакуироваться, тоже дурочка. Какая там любовь, просто привязаны были друг к другу. Любовь — это выдумка. За любовь получила три года концлагеря. Хельмут умер, второй мальчик все-таки выжил, сестра Анете его кормила. Позже у них родилась еще дочка. Разве со мной у Анете не было бы детей?..
После войны Аугуст мог бы жить припеваючи. Для такого человека, как он, должностей было великое множество. Кадров не хватало, а у него орден и партбилет. Но Аугуст, как одержимый, пошел опять на завод! Хотя б еще каким-нибудь начальником. Нет, опять в цех. Одно время казалось, что поставят директором или освобожденным парторгом, однако дальше разговоров дело не пошло. Сам виноват, зачем вечно критиковал. Ему бы помалкивать. А он никому спуску не давал. У меня спросил, почему я уклонился от мобилизации. Я ответил, что мне дали бронь. Черт знает из-за чего пришлось соврать. Брони у меня в сорок первом не было, в сорок четвертом была. В сорок первом не знал даже, как ее просить. Не посмел ему при знаться, что действительно уклонился. Только дурак полезет в огонь... Я боялся Аугуста. Аугуст тогда был способен на все. Не считался ни со старой дружбой, ни с чем. Разодрал весь мир пополам: на одной стороне свои, на другой враги. Прямо сумасшедший. А разве мне при немцах было легко! На жизнь кое-как хватало, но они начали, в свой черед, нажимать насчет легиона. Хорошо, что был уже не такой молодой. Весной и летом сорок четвертого прятался у брата в деревне. Слава богу, брат был человек с весом, как-никак бывший волостной старшина, издавна имел свою усадьбу, вот «омакайтсе» 1 и смотрела сквозь пальцы. К тому же самогон давал приличный доход. Если б сразу после прихода Красной Армии не раздобыл броню, попал бы в конце концов под ружье. У брата нельзя было больше оставаться, на потомственных хозяев начали посматривать косо. Еще до того, как стали в кулаки записывать и в Сибирь высылать, он успел переехать в город. Сообразил... В городе рабочих мало осталось, это и спасло мою душу осенью сорок четвертого. Когда Аугуст возвратился из Курляндии, я имел уже бумагу, которую мог ему показать. Но для него бронь ничего не значила, мы крепко поругались. Обозвал меня шкурником. Каждый толковый человек бережет свою шкуру! Человеку и нечего больше беречь, кроме своей шкуры. Зря он меня обвинял, разве мало я пострадал в войну? Дом сгорел во время мартовской бомбежки! Малая потеря? Для него-то — конечно, а у меня полжизни на этот дом ушло. Аугуст таких вещей не понимал, может, даже злорадствовал. У коммунистов тогда ничего за душой не было. Теперь сами строят индивидуальные дома, дачи. Но какой-нибудь чудак, вроде Аугуста, и сейчас обзывает владельцев домов новыми богачами, советскими буржуями, нэпманами, толстяками и еще по-всякому. Аугуст ухмыльнулся, когда узнал, что я начал строить новый дом. После войны человеку оборотистому было легко соорудить себе жилье — государство давало кредит, завод помогал привезти материалы, газеты расхваливали. «Рахва хяэль» и мою фотографию поместила. Возражать было трудно, хотя я даже ходил к редактору на прием. Сказали, я слишком скромный человек, ведь каждый квадратный метр новой жилой площади в разрушенном городе — государственно важное дело, прямо-таки патриотическое. Разве можно было им объяснить, что осмотрительный человек всегда предпочитает остаться в тени. Неизвестно, какие еще повороты могут быть в будущем. Этот номер газеты, наверно, уже забыт.
1 «Омакайтсе» («самооборона») — военизированная организация эстонской буржуазии. (Примеч. переводчика.)
А впрочем, кто знает. Когда они в пятидесятом году выкапывали все старые дела, Анете за то, что была у молодых соцев, уволили из министерства. Ни концлагерь, ни орден и партбилет Аугуста ничего не значили. Может, и значили бы, но Анете была гордая, не пошла ни объясняться, ни просить. В этом они с Аугустом подходящая пара.
Со мной Анете жилось бы спокойнее. Но ее тянуло к Аугусту. Аугуст приносил ей цветы. А я разве не мог бы подарить ей гвоздики, если б знал? Принес бы даже пионов, крупнее и цветов нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82