Кто же это рассказал о том, что он, Эннок, был под подозрением, откуда они добыли такие сведения? Наверное, кто-нибудь из таллинских сболтнул лишнее. Мадис ничего не знает о той страшной ошибке, он, Эннок, все таил в себе. Кто это дал волю языку, кто оценил свою жизнь дороже, чем честь революции? Кто? От него они не услышат ничего, он не признает себя виновным ни в чем, лишь бы сил хватило до конца...
Все тело Эннока сотрясалось от холодной дрожи, Что, если потребовать сухую одежду? Нет, он не станет их просить, сухая одежда не спасет ни от чего, да они и не дадут ее. А может, все-таки принесут другую рубашку?
Занден продолжал:
— Вы убили Эдмунда Мятлика и присвоили его документы. Помимо всего прочего, вам придется нести ответственность за совершенное вами убийство.
И тут Эннок увидел рядом с лицом Зандена лицо школьной уборщицы. Госпожа Гренберг улыбнулась ему, и Эннок ответил ей улыбкой.
— Смотрите, он ухмыляется! — удивился шорник.
— Что вы можете сказать по поводу моих слов? — спросил следователь.— Перестаньте улыбаться.
— Я требую сухую одежду,— ответил Эннок. Улыбка не исчезла с его лица.
— Требуешь? — заорал шорник.— Я тебе сейчас шкуру разогрею!
Эннок видел, как поднялась рука, он не пытался уклониться от удара, да это и не помогло бы. У него уже не было сил защищаться, а если бы сил и хватило, то и тогда это не помогло бы — его бы связали и продолжали мучить. Надо держать голову высоко, это единственная верная защита.
Куда исчезло лицо госпожи Гренберг? Эннок понимал, что улыбающееся лицо ему только привиделось, и все же было жаль, что призрак рассеялся.
Гнусная тварь, он не бьет в полную силу, может, хватить его тоже? Голова Эннока моталась из стороны в сторону, как по ней били, во рту появилась кровь. Он боялся, что упадет со стула, но нет, не упал, только перед глазами все завертелось. Падать нельзя, шорник только этого и ждет. Откуда это несет водкой?
— Ну, жарче стало? — спросил шорник, отдуваясь, и остановился, как будто выжидая.
Эннок не ответил, слова как будто не доходили до его сознания, да он, видно, уже и не был в полном рассудке. Он не ощущал ни вкуса крови во рту, ни боли, тело было бесчувственным. Письменный стол перед его глазами заколыхался.., Где он находится, кто это пляшет вокруг него?
Лодка качается, почему лодка качается, если море спокойно? Или им дали лодку, которая должна утонуть, от охранки всего можно ожидать. С берега их должны все же видеть, берег уже недалеко, Куда его привезли, почему его ведут на допрос, это какое-то ужасное недоразумение, должны же они это понять! Они не верят, они что-то путают, почему они сомневаются в каждом слове, все должно вот-вот выясниться, ведь агентов так не засылают через границу?
Чего от него хотят?
Почему я приехал? А куда же мне было ехать? Это — моя родина, я, правда, родился не здесь, я родился в Тарту, но почему я не могу назвать государство трудящихся своей второй родиной? Даже если бы власть, опирающаяся на штыки, не изгнала меня из Эстонии, я бы все равно когда-нибудь приехал сюда, хотя и там нужны люди, еще нужнее, чем здесь, но там душно, страшно душно.
Я не могу ничего больше сказать, я не хочу возводить на себя напраслину, я говорю чистую правду, у меня нет в душе ни единого дурного намерения. Я не должен был в тридцать первом попадаться, это верно, но меня выдали а теперь меня считают предателем»
но товарищи могут подтвердить, как все было в действительности, мы же сидели в одной камере.
С какой целью я сюда прибыл? Все одно и то же... Приехал потому, что меня выслали, а выслали потому что меня не признавали гражданином Эстонской республики, но и в том случае, если бы не выслали, я бы приехал с радостью. Я выполнял свою задачу, как умел; другой, может быть, смог бы сделать больше, я не какой-нибудь крупный или значительный деятель — себя не переоцениваю. Конечно, теперь я был бы умнее, за семь с половиной лет тюрьмы я во многих вещах стал опытнее, теперь я, может быть, сумел бы сделать больше, я могу сейчас же уехать обратно, если это нужно. Моя жизнь не имеет иной ценности, чем то, что я в силах сделать на благо коммунизма... Нет, это все клевета Эрмы, провокатором я себя не признаю мне не нужно свободы, купленной ценою лжи, моральное падение во сто крат хуже, чем физическая смерть.
Как мое настоящее имя? Это ведь известно, я никогда не скрывал. Яан Юрьевич Эниок, я могу это повторить тысячу раз, может быть, многократные допросы нужны для формальности? Удивительно, значит, следователь знает эстонский язык, раньше он этого не показывал, мы все время говорили по-русски, неужели это какая-нибудь ловушка?
Если бы пол так не качался.. Разве я не ответил? Почему он кричит, я же повторяю... У него странное выражение, почему он искажает свое лицо?
Кто это пляшет вокруг меня, когда следователь успел переодеться, его лицо знакомое... Этот человек меня допрашивал, но только когда и где?
Все внутренности жжет огнем, разве я ел что-нибудь плохое? Утром давали вареную чечевицу, она не могла быть совсем не годной в пищу... Кого это предали за чечевичную похлебку? Опять пол начинает качаться, что-то окончательно перепуталось.
Опять добиваются, как мое настоящее имя, повторяю еще раз: я — Яан Эннок, Яан Юрьевич Эннок уроженец Тарту, некоторые называют Тарту Юрьевом—старая традиция. Странно, откуда такие высокие волны, ветра ведь почти нет?
Кто это схватил его за плечо?
Все спрашивают одно и то же: почему он не отвечает, отвечать нужно. Почему следователь заговорил по-эстонски?
— Вы Яан Эннок?
Ну конечно, когда же он это отрицал, он сразу сказал свою настоящую фамилию, он все время говорил только правду. В тридцатом году его нелегально переправили в Эстонию, а теперь он вернулся, таким странным образом вернулся, охранная полиция организовала ему эту страшную встречу.
— Отвечайте.
Какое право они имеют на него кричать, на бойца революции кричать нельзя, он не позволит на себя кричать, хотя бы просто из чувства человеческого достоинства, откуда у них такие замашки?
Почему его трясут, как смеют его бить по лицу, так ни с единым человеком нельзя обращаться, за ними следит весь мир, неужели этого не понимают?
Где он видел на лице у мужчины такие карие девичьи глаза... что-то совсем перепуталось, что-то не так... где он находится, кто же они, те, что над ним наклонились? Нет, нет, что-то тут совсем неправильно, где он вообще находится, кто его так допрашивает?
— Яан Эннок, вам больше нет смысла отрицать что-либо.
Глаза Эннока снова стали различать, что в действительности происходит вокруг. Его тряс и бил по лицу шорник, с ним говорил следователь. О господи, неужели он сознался, что он — Эннок?
— Не смейте ухмыляться!
Он, значит, все еще улыбается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82