Закрыла Мария Ивановна ставни, через минуту-другую — грох-грох-грох...
— Вы спите или не спите? Вы как скажете — отвязать пса или пусть на цепи сидит? А то он, извините, воет и воет... Словно нанялся! Гав и гав над душой...
Наступила тишина, но ненадолго. Разговорчивая Мария Ивановна под самые окна позвала еще более говорливую куму:
— Кума!.. Бежите, как будто кто вас в шею гонит, Заходите.
— Да захожу. Здравствуйте! — Здравствуйте! Садитесь. —- Да сажусь. Звали?
— Звала ж... Слыхали ж... Приехал же!. — Говорите скорее, кто приехал,
— Описыватель природы.
— Да неужели?.. Как же ему, голубчику, подсказать, как же ему, дорогому, нашептать — пусть опишет нашу природу!
— Какую нашу природу?
— Да вы, кума, не на нашей улице, что ли, живете? Вот наклонитесь, я вам на ухо шепну. Только, кума, упаси вас боже, никому ни слова!
— Да что вы, кума, и пара изо рта не выпущу. Шепчите!
Шептала кума так, что на соседней улице было слышно.
— Вчера, в субботу, смотрю — Одарка по моим огородам бежит. «Куда ты, спрашиваю, так поздно бежишь? Ведь уже все петухи уселись «а насест!» —«Бегу,— говорит,— посмотреть, не рвет ли кто-нибудь огурчиков». Кому ты, думаю, глаза замазываешь? Кого ты учишь? Знаем, какого огурчика ты ищешь!
— А кого же она искала?
— Такое, ей-богу, скажете,— кого? Федора! Тракториста Федьку Пивненка...
— Эту историю, кума, я от вас третьей слышу. Так ведь Федор же неженатый, а Одарка незамужняя. Может, они и поженятся?
— Поженятся или не поженятся, а описать надо. Пусть по ночам не бродят. Пускай по моей капусте не ходят, пускай мою картошку не вытаптывают. Я и в колхоз на работу не ходила да все садила, полола, присматривала... Нагнитесь еще, кума!
Мария Ивановна, очевидно, наклонилась.
— Слышите, говорили, чертей нет, а они объявились,
— Где? Господь с вами!
— Да где же — у меня в жите! Посеяла я жито—полоса от хаты и до самых верб тянется. Смотришь, мешка четыре-пять и будет в запасе. Когда еще там будут давать в колхозе, а то свое... Оно, кума, и то взять: поедешь на базар, то утку продашь, то гуску, то курицу!.. Ей-богу, трижды ездила, пока двух поросят продала. То я поеду, то старик. А поехал на базар — вот вам и нет трудодня. Родной кум Петро, вы же его знаете, загордился— как попал в правление и совесть потерял. Я спрашиваю его: «Бегала на свеклу? Бегала! Дважды бегала и на кукурузу. Так что же у вас, говорю, кум, рука отсох нет, если вы куме и добавите деньков сорок — пятьдесят? Они же не ваши, они же колхозные». Молчит, не добавляет. А придавит горе — кто спасал? Кума! Прибежит, дрожит: «Помираю! Спаси душу! Налей стаканчик!» Что поделаешь — спасаю. Помогаю. Она ведь у меня удается такой кипучей, такой жгучей! Мертвым будешь — ей-богу, оживешь!
Слушайте дальше. Поднялась я сегодня спозаранку скотину поить. У меня же, слава богу, и корова хорошая, и телка в добром теле, и теленочек подходященький, и свинья хорошая, и кабан на сало просится. Будем на вторую пречистую колоть. Но те, очень сознательные, меня часто упрекают: «Виндивидуалистка! — говорят.— Стадо какое дома развела!» Чертей вам, говорю, в пуп! Попробуйте управиться! Хоть разорвись! Только и знаешь: тому есть дай, того напои...
Так вот, я подвела корову к корыту — глядь! — мое жито колышется, мое жито шатается... Кого это, думаю, черти в моей ржи водят? Вижу — двое жито колышут, двое нагибают: один в черной фуражке, другая в белом платке. Скорее привязала корову веревкой к перелазу, а сама украдкой — шав-шав... Стежкой, коноплями, свеклой... Подбегаю — тю! — кого я вижу?
— Кого же вы, кума, увидели?
— Кого же — завфермой! Идет мокрый-мокрющий и заляпанный. Один как перст. А не встать мне, кума, с этого места — издалека было видно: двое. Ближе подбежала— один! Да разве я слепая? Вот вам и говорят — нет чертей! Добегаю. «Григорий Петрович! — кричу.— Здравствуйте! Чего вас бог несет в такую рань? На собрании долго были или в наряд идете?» — «Ходил по росе рыбу ловить. Я, говорит, любитель удочкой поудить». И смеется. Думает, что я уж такая дурочка, ничего и не понимаю. «Ну и что,— спрашиваю,— поймали хоть одну щуку?» Показывает одного карася и две щучки — вот такусенькие! Он показывает, а я себе на уме: «Показывай, говори, болтай!.. Рыбу ходил ловить?.. Знаю, какую ты щуку в моем жите ловил! Не твоя я жена, я бы с той щуки всю чешую о твою голову сбила бы!»
Подошла ближе и говорю: «Григорий Петрович! Пусть уж я такая-сякая... виндивидуалистка!.. Но за что же мою дочку Олимпиаду обижаете? Олимпиада на вашей ферме второй месяц в списках состоит. Пришла она домой, упала, залилась горькими слезами — шесть трудодней записали. Хваленой Гальке — четыреста! Наталкс — шестьсот! А вот топ острой на язык, вот топ вербе Варьке — аж восемьсот тридцать. А моего ребенка словно горячим кипятком ошпарили — шесть трудодней отвалили! Как на смех! Григорий Петрович, вы же в нашем углу живете, человек хороший, образованный. Лекции читаете — молодежи везде дорога! А разве моя Олимпиада не молодежь? Молодая, красивая, чернявая.. У нее же не десять рук. Надо же и на ферме побывать, и на базаре кое-что продать, и скотину дома накормить. Пожалейте девушку, добавьте трудодней! Пусть не ревет!..» Глянул он на меня — как рублем подарил — и говорит: «Ваша Олимпиада на ферме не работала, она мимо фермы на базар ходила. Пусть на базаре трудодни и начисляют». «Тьфу!—думаю.— Никакого от тебя проку! И ты туда же!»
Встал я, оделся — и быстренько к дверям. Царапанье по ставне остановило.
Мария Ивановна в среднюю ставню скреблась.
— Вы слышите или не слышите? Извините, заболталась я тут с кумой и забыла спросить: будить вас или вы будете еще почивать?
— Напочивался,— говорю.— Пойду.
— Куда?
— На ферму, к дояркам отправлюсь. Пойду и в поле, к механизаторам. Буду работать. Буду о скромных и честных тружениках очерки писать.
— А про нас? Нашу природу опишете? — с интересом спросила кума Марии Ивановны.
— А как же! —говорю.—Опишу!.. Напишу и про вашу природу!..
ПРОКАТИЛИ ВОРОНУ НА ВОРОНЫХ
Сколько есть на земле советской, на земле колхозной, хороших председателей. Заботливых руководителей!
Тысячи!.. Да разве тысячи? Миллионы растут!
Когда будут колхозную историю писать,— а ее непременно будут писать,— то напишут ясно и просто: вот там хорошо вели хозяйство, вот там хорошо руководили. А там — плохо... Потому что там председательствовал Сидор Ворона.
Хозяйничал Сидор Ворона на колесах. В городе жил-поживал, а в колхоз руководить наезжал...
Прилетит на легковой машине, высунет голову —да как начнет руководить, как начнет хозяйничать...
— Куда тебя нечистый прет? Под колеса лезешь! Не видишь, кто едет?
В машине он очень сердитым становился. Покрикивал и гневался...
Господи! Как он заковыристо наловчился колхозников подальше посылать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67