«Неуды» ставили в две основные графы: глушили букварем по голове и острым карандашом кололи язык.
Идет урок... Учитель показывает картинку. На картинке нарисована роскошная, пушистая шуба. Такой пышной одежды я сроду не видал.
7*
— Что это? — спрашивает.
— Кожух,— отвечаю.
— Дурак! Это шуба. Смотри и раздельно чита~° «Шу-ба»!
Я смотрю, дрожу и раздельно читаю:
— «Ко-жух»!
— Господи, какой же ты бестолковый! Повторяй за мной!
Словесник громко читает, а я еще громче повторяю;
— «Ше... Ше... у... шу... б»!
— Ну! — крикнул учитель.— Понял? Поворачивайся к дверям и кричи: «Ш-ш-шу-б-ба!»
Я поворачиваюсь к дверям и изо всех сил кричу:
— «К-ко-о-ж-жух»!
Разгневанный учитель со злостью хватал карандаш и немилосердно колол мой язык.
— «Шу... шу... ба... ба... ба»!
На переменке мы друг другу показывали исколотые языки и смеялись.
Эх!., Если бы это иголкой! Вот бы защемило!
з
Наверное, смех нельзя остановить. Нельзя ладонью закрыть рот и перестать смеяться. Хоть ты губы сожми, хоть иголкой язык коли, смех прорывается и через большой грех...
В нашем селе жил Варивон Метелица. Бывало, плетется он тихонько улочкой, а вслед ему в спину тычут пальцем:
— Штунда пошла... Нехристь!
Правда, о нем ходили и чудодейственные небылицы: дядько Варивон — светлый провидец! Одним махом из грешного тела выгонял двадцать чертей. Поэтому кое-кто даже склонен был примкнуть к святому евангельскому учению.
— Вот чудо! Вот диво! — говорили они.— Сразу вытуривает двадцать чертей, а я из своей жены и одного черта никак не могу выгнать.
Тараторили, говорили, сомневались... И вдруг новость: Метелицу не принимают в компаньоны к маслобойщику Петру Гугнявому. Не принимают из-за той неверной штунды.
Вот и решил дядя Варивон покаятся...
— Пусть,— говорит,— православная церковь снимет с меня губительное неверие. Снимет и столкнет в чистое маслобойное лоно...
С этими покаянными мыслями Варивон Метелица пришел в церковную сторожку и разделся догола. Оставил на себе только старенькие подштанники.
Приняв такой благочестивый вид, дядько Варивон понес свое грешное тело в храм божий — снова освятить...
Мирян нашло в церковь видимо-невидимо. Повели и нас, учеников, посмотреть на это божье диво.
Стала покаянная душа перед отцом Иоанном и взмолилась:
— Отче, берите святое кропило и выгоняйте из меня сатану! Аз есмь нечистая штунда! Кропите. Подгоняйте под православный калибр — высвячивайте!..
Произошло это дело в первый понедельник великого поста.
Богомольная паства и волнуется и удивляется. Господи праведный! Господи милостивый! Голым перед богом предстал! Пусть бы хоть до зеленой недели подождал: к тому времени уже хорошие лопухи вырастут.
— Ей-богу, кума, правду говорите. У нас тут, возле канавы, такие лопухи растут, что, боже мой милый, одного лопуха хватило бы и душу прикрыть и пуп закрыть, а то стоит страшнющий, ни стыда, ни сраму. Хотя бы дерюжку набросил, что ли... Тьфу! Такое непотребство сделали!
— Эге ж!.. Человек свой век прожил и такую химеру придумал. Разве ж можно в стареньких подштанниках проскочить в царство небесное? Да и не говорите, сроду не пропустят.
В вышитой золотом ризе, с поднятым вверх крестом, отец Иоанн весело размахивал кадилом.
Ходил отец Иоанн, ходил. Махал вокруг, махал да как хлестнет пойманного кропилом по немироносному месту — подтянись! Не выпячивай!
Неожиданный удар с тыла привел кающегося в нормальные человеческие чувства: дядько Варивон^ засмеялся. Звонко, на всю церковь, и мы, малыши, захохотали. А я еще Орисе на ухо шепнул:
— Вчера и меня отец по этому месту кнутом кропил...
Дома спросили:
— Чего ты смеялся? Тебя спрашиваем — отчего ты на чуде божьем пасть раскрывал? А ну, давай язык...
Вытянули мой язык и искололи иголкой в два ряда.
4
Разве тогда я один так смеялся?
Моей школьной подруге, чернявенькой, стройной Орисе, еще и шестнадцать не стукнуло, а уже родители ее со двора выпихивают:
— Ты что себе, девушка, думаешь? На отцовской шее век сидеть? Попался человек — иди!
Что ж это за человек попался нежной, певучей Орисе?
Вдовец. Богатый. Глаза — желтая луковица. Нос — синяя картофелина. Старый.
Встретимся — Орися смеется. Придет богатый, ненавистный — Орися плачет.
А мать свое бубнит:
— Какого тебе еще черта надо? Такое добро само идет в руки. Чего ты губы надула? Иди! Иди, привередливая! Не пойдешь — я с тебя три шкуры скалкой спущу!
Я и думаю: сколько же надо носить шкур?
В приходской школе ее смычком снимают, отец лозиной стаскивает, мать скалкой целых три спустить обещает, да еще и та желтая цибулина богатая перекрестится и начнет девичью спину чем попало стегать...
Добросердечная соседка советовала Орисиной матери:
— Вы, Христино, скалкой не бейте. Вы на девушку душевно влияйте.
— А я, кума, так и делаю. Душевно влияю. Я ее в чулане душевно как схватила за косы, скрутила и спрашиваю: «Ты долго будешь каверзничать? Пойми, дурочка, какая тебя роскошь ждет. У него одних только овец сто штук. Ты вся будешь ходить в шерсти...»
Одним словом, спешно готовились юной девушке свадебным и нежеланным рушником очи завязать. Осталось небольшое препятствие — с венчанием не клеилось. Возраст мешал — до полных шестнадцати Орисе не хватало пяти месяцев.
Вдовец не поскупился — бросил на венчальный клей катеринку. Пусть только отец Иоанн не смотрит на это, закроет глаза.
Катеринка помогла, пастырь великодушно согласился: рушником так рушником, цепью так цепью руки стянет. За такую щедрую мзду благочестивый отец готов был и родную тещу к вдовцу приклеить...
Не успели молодую девичью жизнь загубить. Счастливая доля улыбнулась Орисям... В Петрограде скинули царя. Свалили коронованного и за некоронованных вплотную принялись.
Прогнал жениха-вдовца матрос Самойленко, родственник Орисиного отца. Деликатно встретил, деликат-ненько огромный кулак поднес жениху под самый нос.
— Нюхай, гидра! — сказал он.— Понюхал? Заворачивай оглобли назад и сам жди сватов. Что-то ты много нахватал коровок и овечек...
5
Приходило ли на ум в те времена что-нибудь смешное написать? Признаюсь честно: такая мысль возникала.
Начну, бывало, составлять, в кучу стаскивать — не получается. Не выходит. Не хватало чего-то. А устно вроде выходило неплохо. Рассказываю — люди смеются.
Так родился устный рассказ «Появление самолета».
Над селом пролетал славный русский пилот Уточкин. На второй или третий день у колодца собрались женщины. Делились впечатлениями — что это в облаках носилось, крылатое, хвостатое?
Воздушное событие тетушки трактовали по-разному.
— Подоила я после обеда корову,— начала соседка Мокрина.— Несу себе молоко да и несу — без всякого внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67