.. ха-ха...
Это задело мое самолюбие. А слесарь с теплотой продолжал:
— Мы любим вас. Любим и уважаем. И нам хочется, чтобы вы свое перо направляли и сильнее и острее. Изучайте, друг мой, жизнь! Глубже вникайте в нашу многогранную жизнь!
Пришел я домой, сел и задумался: железнодорожник и на этот раз мне чистую правду сказал.,,
ПОЙ, ДЯДЬКА, ОНА ДЛИНН
Пошли слухи: какой-то панок, очень уважаемый за океаном, взял и заплакал. Горько-прегорько заскулил. О судьбе украинского советского народа горячую слезу пустил.
«Исчезает,— плакал заокеанец,— язык украинский на Украине. Не слышно чумацкого — цоб! цабе!»
Правда, «освободительская» слеза на его растерзанную грудь упала здесь верно: что не слышно — цоб! цабе! — то не слышно.
В Крым за солью на волах не ездим.
По широким асфальтированным дорогам родной Советской Украины тысячами бегают добротные автомашины, сделанные на украинских первоклассных заводах.
Не скроем — подбрасывают нам классные автомашины и братья-русские и братья-белорусы...
И они, эти машины, везут украинцев и украинок в крымские санатории, на курорты...
Везут, разумеется, принудительно...
Как это «насилие» проводится?
— Ты почему в парке гуляешь?.. Тебе еще вчера надо было быть в Алуште!..
Да путевку тебе в зубы. Да билет тебе в руки, да на автобус-экспресс.
— Не упирайся! — кричат.— Езжай! Отдыхай! Лечись!..
Вот так нас, украинцев, терзают...
На нашем украинском языке это — счастье людское. Еще никогда украинцы так счастливо не жили, как за-( жили в единой советской трудовой семье.
А на вашем языке, уважаемый пан, это — страдание.
Дай боже, чтобы в вашем «свободном» мире хоть половина вот так «страдала». По своей склонности работали, учились в институтах, техникумах, ходили по кипарисовым аллеям, ходили по берегу моря и пели.
Вы, пан, всхлипываете: «Пресвятой, всемогущий, смилуйся! Посмотри всевидящим оком, какая несправедливость на берегах Днепра. Кто,—кричите,—на Украине
i92
украинскую песню запоет, того за руки хватают и рот закрывают!»
Чтоб за руки хватали, то здесь вы, мягко говоря, пересолили. А что рот закрывают, то бывает.
Что бывает, то бывает... Запоет человек, а его сразу— хвать! Да куда? В консерваторию имени Лысенко... Хвать! Да куда? В институт имени Карпенко-Карого... Хвать! Да в оперный театр имени Шевченко...
Еще и ругают:
— Знаешь что: мы тебя накажем. Да еще как накажем: на государственные средства будем учить!
Словом, пан, чем вам слезки впустую проливать, приехали бы вы к нам, скажем, на Полтавщину. В села полтавские прикатили бы, в те села, где жил и свои чудесные юморески творил великий украинский смехотворец Остап Вишня.
Приехали бы и услыхали, что поют. Зайдите в любую колхозную хату. Взгляните — и там веселятся, поют «Реве та стогне Дншр широкий...».
Посмотрите, а на столе — высокий колхозный урожай, украинское сало, украинская колбаса...
Забегите и в школу. В школу-десятилетку, которую по-заграничному именуют гимназия. Украинские мальчики и девочки поют по-украински «Вхчний революционер».
Разумеется, вам не слышно, какие песни мы на Украине поем. Может, говорим, не слышно, а может,— слова из песни не выкинешь,— может, простите, вы оглохли... Недавно мы избирали в украинский советский парламент доярку Задуйвитер и рабочего-каменщика Недайборщ. Такие уж украинцы — куда там! И что же — единогласно избрали.
Почему? Да потому, что в нашей стране трудящийся человек любой национальности дорог и глубоко уважаем. Что же еще можно сказать?
Был в нашем селе панок. У того пана батраком служил дед Матвей. Дед очень любил панов. Даже молился.
— Пошли, боже,— говорил,— всем панам царство небесное.
Когда над полями украинскими освободительным громом грянула Октябрьская революция и на панов нашла хвороба, этот пан слезно зарыдал. Раньше, когда грабил людей и под свои благородные ноги награбленное подгребал,— смеялся. А тут, значит, взревел.
Дед Матвеи и спрашивает:
— Пан, чего это вы так громко ревете? А пан и говорит:
— Дал бог голос, вот и реву. Дед Матвей спокойно:
— Да оно, как вам, пан, и сказать: бог дал голос и ослу. Ревите, пан!
Может, этот панок, если его черт не схватил, где-нибудь и теперь за океаном ревет. Пусть ревет, бог всем дал голос
ВПЕРЕД И ВПЕРЕД...
Высокие-высокие горы. Каменистые. Скалистые.
— Туда двинемся! — подала клич Правда.—Туда, на горы высокие, на горы крутые. На горы кремнистые, тернистые... Всенародно двинемся, чтобы черные тучи разогнать и печаль и горе людское одолеть!
Сильные духом сразу, без всякого колебания, смело пошли. Мужественно шли, радостно пели и с радостью призывали:
— Веди нас, Правда, веди!
Слабые заколебались. Тихонько говорили;
— Скала... Тернии... Не долезем!.. Это одни, а другие:
— Полезем, а нас в дороге настигнут снега да подуют ветры. Да, не дай боже, поднимется метель... И получится так — ни в гору, ни под гору...
Третьи иной акафист пели:
— Что мы на той круче забыли? А? Чего мы там не видели? А? Такое придумали — черт знает куда переться! К самым тучам карабкаться! Разве нам в долине плохо? Жили же наши деды в низине, жили и прадеды. Жили, век свой проживали и никогда на такую высоту не взбирались. А нас черт несет!
Оно бы, конечно, можно и попробовать, есть ли на горе мед. И как его там раздают — на кило или, по-старому, на фунты. Так, видите, уже и сейчас веет, веет-повевает... Мокро, скользко... Если дорога станет сухой, гладенькой, ровненькой... Тогда — да! Тогда возьмем ложки и палки и потихоньку-полегоньку начнем карабкаться. Говорим — были и такие, были и этакие!
— Куда — вон туда? На данном этапе и при данной технике мы не доберемся. Вершина эта нам не под силу. Какие гиганты человеческого разума до этих высот добирались— и то не добрались. Ей-богу, не тащите людей в пропасть! Посмотрите, какие глыбы! Колоссаль!.. Сорвешься— прямо в пропасть дурной тыквой угодишь!
А Правда непрерывно звала: — Вперед! Только вперед и вперед! Кто в лаптях, кто в холщовых рубашках — за мной! В гору и в гору! Шли... Шли и спотыкались... Шли и падали... Поднимались, вставали и снова храбро и терпеливо шли...
2
Прибегали всякие желтые, серые, белые, пепельные. Лопотали, шептали:
— Мужички... Деревенщина... Вы куда — в гору? Что вы, галушками объелись? У вас же дома поросята, телята... А ну-ка, хлопец, подойди. Ну-ка, опрокинь чарочку!
А хлопец:
— Дядька, не надо. По-хорошему говорю — отойдите! А товарищ хлопца, еще больше горькой жизни хлебнувший:
— Кому говорят — уйди! Тебе говорят — уйди, гад! А то сам с ушами в землю войдешь!
А пепельные ехидно нашептывали и ехидно припевали:
— «Разлука ты, разлука...» Бабоньки! Вы куда? Куда вас черти несут? В гору — да? За равноправным венком— да? А бога забыли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Это задело мое самолюбие. А слесарь с теплотой продолжал:
— Мы любим вас. Любим и уважаем. И нам хочется, чтобы вы свое перо направляли и сильнее и острее. Изучайте, друг мой, жизнь! Глубже вникайте в нашу многогранную жизнь!
Пришел я домой, сел и задумался: железнодорожник и на этот раз мне чистую правду сказал.,,
ПОЙ, ДЯДЬКА, ОНА ДЛИНН
Пошли слухи: какой-то панок, очень уважаемый за океаном, взял и заплакал. Горько-прегорько заскулил. О судьбе украинского советского народа горячую слезу пустил.
«Исчезает,— плакал заокеанец,— язык украинский на Украине. Не слышно чумацкого — цоб! цабе!»
Правда, «освободительская» слеза на его растерзанную грудь упала здесь верно: что не слышно — цоб! цабе! — то не слышно.
В Крым за солью на волах не ездим.
По широким асфальтированным дорогам родной Советской Украины тысячами бегают добротные автомашины, сделанные на украинских первоклассных заводах.
Не скроем — подбрасывают нам классные автомашины и братья-русские и братья-белорусы...
И они, эти машины, везут украинцев и украинок в крымские санатории, на курорты...
Везут, разумеется, принудительно...
Как это «насилие» проводится?
— Ты почему в парке гуляешь?.. Тебе еще вчера надо было быть в Алуште!..
Да путевку тебе в зубы. Да билет тебе в руки, да на автобус-экспресс.
— Не упирайся! — кричат.— Езжай! Отдыхай! Лечись!..
Вот так нас, украинцев, терзают...
На нашем украинском языке это — счастье людское. Еще никогда украинцы так счастливо не жили, как за-( жили в единой советской трудовой семье.
А на вашем языке, уважаемый пан, это — страдание.
Дай боже, чтобы в вашем «свободном» мире хоть половина вот так «страдала». По своей склонности работали, учились в институтах, техникумах, ходили по кипарисовым аллеям, ходили по берегу моря и пели.
Вы, пан, всхлипываете: «Пресвятой, всемогущий, смилуйся! Посмотри всевидящим оком, какая несправедливость на берегах Днепра. Кто,—кричите,—на Украине
i92
украинскую песню запоет, того за руки хватают и рот закрывают!»
Чтоб за руки хватали, то здесь вы, мягко говоря, пересолили. А что рот закрывают, то бывает.
Что бывает, то бывает... Запоет человек, а его сразу— хвать! Да куда? В консерваторию имени Лысенко... Хвать! Да куда? В институт имени Карпенко-Карого... Хвать! Да в оперный театр имени Шевченко...
Еще и ругают:
— Знаешь что: мы тебя накажем. Да еще как накажем: на государственные средства будем учить!
Словом, пан, чем вам слезки впустую проливать, приехали бы вы к нам, скажем, на Полтавщину. В села полтавские прикатили бы, в те села, где жил и свои чудесные юморески творил великий украинский смехотворец Остап Вишня.
Приехали бы и услыхали, что поют. Зайдите в любую колхозную хату. Взгляните — и там веселятся, поют «Реве та стогне Дншр широкий...».
Посмотрите, а на столе — высокий колхозный урожай, украинское сало, украинская колбаса...
Забегите и в школу. В школу-десятилетку, которую по-заграничному именуют гимназия. Украинские мальчики и девочки поют по-украински «Вхчний революционер».
Разумеется, вам не слышно, какие песни мы на Украине поем. Может, говорим, не слышно, а может,— слова из песни не выкинешь,— может, простите, вы оглохли... Недавно мы избирали в украинский советский парламент доярку Задуйвитер и рабочего-каменщика Недайборщ. Такие уж украинцы — куда там! И что же — единогласно избрали.
Почему? Да потому, что в нашей стране трудящийся человек любой национальности дорог и глубоко уважаем. Что же еще можно сказать?
Был в нашем селе панок. У того пана батраком служил дед Матвей. Дед очень любил панов. Даже молился.
— Пошли, боже,— говорил,— всем панам царство небесное.
Когда над полями украинскими освободительным громом грянула Октябрьская революция и на панов нашла хвороба, этот пан слезно зарыдал. Раньше, когда грабил людей и под свои благородные ноги награбленное подгребал,— смеялся. А тут, значит, взревел.
Дед Матвеи и спрашивает:
— Пан, чего это вы так громко ревете? А пан и говорит:
— Дал бог голос, вот и реву. Дед Матвей спокойно:
— Да оно, как вам, пан, и сказать: бог дал голос и ослу. Ревите, пан!
Может, этот панок, если его черт не схватил, где-нибудь и теперь за океаном ревет. Пусть ревет, бог всем дал голос
ВПЕРЕД И ВПЕРЕД...
Высокие-высокие горы. Каменистые. Скалистые.
— Туда двинемся! — подала клич Правда.—Туда, на горы высокие, на горы крутые. На горы кремнистые, тернистые... Всенародно двинемся, чтобы черные тучи разогнать и печаль и горе людское одолеть!
Сильные духом сразу, без всякого колебания, смело пошли. Мужественно шли, радостно пели и с радостью призывали:
— Веди нас, Правда, веди!
Слабые заколебались. Тихонько говорили;
— Скала... Тернии... Не долезем!.. Это одни, а другие:
— Полезем, а нас в дороге настигнут снега да подуют ветры. Да, не дай боже, поднимется метель... И получится так — ни в гору, ни под гору...
Третьи иной акафист пели:
— Что мы на той круче забыли? А? Чего мы там не видели? А? Такое придумали — черт знает куда переться! К самым тучам карабкаться! Разве нам в долине плохо? Жили же наши деды в низине, жили и прадеды. Жили, век свой проживали и никогда на такую высоту не взбирались. А нас черт несет!
Оно бы, конечно, можно и попробовать, есть ли на горе мед. И как его там раздают — на кило или, по-старому, на фунты. Так, видите, уже и сейчас веет, веет-повевает... Мокро, скользко... Если дорога станет сухой, гладенькой, ровненькой... Тогда — да! Тогда возьмем ложки и палки и потихоньку-полегоньку начнем карабкаться. Говорим — были и такие, были и этакие!
— Куда — вон туда? На данном этапе и при данной технике мы не доберемся. Вершина эта нам не под силу. Какие гиганты человеческого разума до этих высот добирались— и то не добрались. Ей-богу, не тащите людей в пропасть! Посмотрите, какие глыбы! Колоссаль!.. Сорвешься— прямо в пропасть дурной тыквой угодишь!
А Правда непрерывно звала: — Вперед! Только вперед и вперед! Кто в лаптях, кто в холщовых рубашках — за мной! В гору и в гору! Шли... Шли и спотыкались... Шли и падали... Поднимались, вставали и снова храбро и терпеливо шли...
2
Прибегали всякие желтые, серые, белые, пепельные. Лопотали, шептали:
— Мужички... Деревенщина... Вы куда — в гору? Что вы, галушками объелись? У вас же дома поросята, телята... А ну-ка, хлопец, подойди. Ну-ка, опрокинь чарочку!
А хлопец:
— Дядька, не надо. По-хорошему говорю — отойдите! А товарищ хлопца, еще больше горькой жизни хлебнувший:
— Кому говорят — уйди! Тебе говорят — уйди, гад! А то сам с ушами в землю войдешь!
А пепельные ехидно нашептывали и ехидно припевали:
— «Разлука ты, разлука...» Бабоньки! Вы куда? Куда вас черти несут? В гору — да? За равноправным венком— да? А бога забыли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67