— А хлопцы все говорят, что будут судить,— пробурчал Артемка и обиженно умолк.
Ему никто не ответил.
И опять в кабине наступило неловкое молчание. Демид не в пример Николе, который на своей полуторке из пассажира душу вытряхивал, вел машину осторожно и умело, то разгоняя до надсадного визга мотора, то притормаживая на ухабах, и тогда она мягко переваливалась, как утка, с боку на бок. Тонкий лед, успевший за ночь затянуть лужи, разламывался под колесами, и Ксюше, видевшей через боковое окошко, как разлетаются прозрачные куски, искрясь на свету, было жаль его — первого в эту осень, чистого и пока еще беззащитного. Вот он впереди, такой свежий, веселый, просто глазу мило, а дотронулся — и пропала красота.
Она вдруг подумала, что и ее сегодняшнее настроение похоже на этот изломанный лед. Утром впервые за многие недели ей было так легко и радостно, что хотелось смеяться, и на тебе — то сболтнула насчет этой бетонки, то завели разговор о Скорубе, будто и поговорить не о чем. А ведь и вправду не о чем. Люди они чужие, разные, судьбы у обоих невеселые, общих знакомых, кроме Левенкова, нет. К тому же она человек малообщительный...
И чем больше ей хотелось вернуть утреннее настроение, заговорить, нарушить это глупое молчание, тем путанее становились мысли и неуловимее нужные слова. В конце концов она рассердилась на себя: «Вот баба-дура, чего голову ломаю! Ну молчат два человека, каждый думает о своем — что тут необычного? Вот Артемка гоголем сидит — уж точно, «рулит» вместе с шофером, завтра будет хвастать перед хлопцами».
Но это ее не успокоило. Ксюша знала, что разговор о Скорубе тут ни при чем. Самой себе не соврешь. Сразу же после их знакомства Ксюша заметила, что Демид преследует ее дерзким, самоуверенным взглядом, но не придала этому значения — мало ли какие нахалы на нее заглядыва-
лись. Однако вскоре это постоянное, изо дня в день, внимание начало тревожить, потом пугать, выводя из равновесия. Последнее же время она просто избегала его, а доводилось встречаться — напускала на себя излишнюю строгость, которая со стороны могла показаться неприязнью. Такое обращение, конечно, заедало Демида, но он не отступался, обхаживая Ксюшу и так, и эдак. Она же прикрывалась внешним равнодушием, а на самом деле была в растерянности и не знала, как поступить.
— Заяц! — выдохнул неожиданно Демид, заставив Ксюшу испуганно встрепенуться.
— Где? — всполошился Артемка.
— Вон, от железки чешет.
Он резко затормозил и выпрыгнул из машины, Артемка юркнул следом. И тут Ксюша увидела зайца. Серый, крупный, прижав к спине длинные уши, он саженными прыжками перемахивал шлях от железной дороги к лесу.
— Ату его! — крикнул Демид и, вложив пальцы в рот, оглушительно засвистел.— Держи косого! Держи, давай!..
Вторя ему, Артемка визжал и кричал что-то бессвязное, притопывая на месте.
В три маха заяц пересек шлях и скрылся в сосняке.
— Эх, душа из тебя вон! Хорро-ош! — Демид весело захохотал и повернул к машине — румяный весь, с блестящими глазами.
«Ну точно дите малое»,— подумала Ксюша восхищенно и помимо воли рассмеялась. Напряжение как рукой сняло, и ей снова стало легко и беззаботно.
— Видела, мам? Видела? Вот это зайчище! — восторгался Артемка, усаживаясь на прежнее место.
— Видела, а как же.
— Жалко, стрельбы нет, а то б... А, дядька Демид?
— О чем разговор? Был бы наш!
— А то не? Перед самым носом же...
— Да с первого заряда! — вторил ему Демид вполне серьезно и лукаво поглядывал на Ксюшу.
— А как он шуганул, когда вы засвистели! Вот бы мне так мирово свистеть,— вздохнул он мечтательно.—Я бы всех пересвистел.
— Так это ж запросто. — Да ну?
— Раз плюнуть. Погляди, делаешь пальцы колечком, закладываешь в рот вот так...
Он приложил пальцы к губам, и Ксюша, решив, что
Демид сейчас в самом деле засвистит, ненатурально перепуганно замахала руками:
- Ой, оглушишь, Демид! Перепонки лопнут.
— Ладно, так и быть, в другой раз,— согласился он и принялся рассказывать о зайцах, как они ночью, попадая на свет машины, бегут в лучах фар, не сворачивая. Тогда их бей, как по мишени на стрельбище.
С Демидовыми рассказами, веселые, возбужденные, они и въехали в Метелицу.
Машины в Метелице появлялись нечасто. Каждое такое появление вызывало у сельчан любопытство: к кому, по какой причине? Заслышав гудение мотора, взрослые высовывались из окон, открывали калитки и пристально вглядывались в лица приезжих, детвора вприпрыжку, с криком преследовала машину по улице, собаки с остервенелым лаем кидались к колесам.
Став центром внимания целой деревни, Ксюша смущенно улыбалась и усиленно кивала головой — раскланивалась через стекло со знакомыми. А знакомыми были..все от мала до велика. Артемка важно глядел перед собой, никого не замечая. Вернее, он всех замечал и все видел, но головы не поворачивал, держа ее необычно ровно, будто аршин проглотил. Еще бы — появился в родной Метелице не пёхом со станции, а в кабине ЗИСа! Хлопцы, бегущие за машиной, видать, лопаются от зависти.
Встретил их Максимка. Он стоял у палисадника и улыбался.
— Тетка дома? — спросила у него Ксюша, выбравшись из кабины.
— Ага, дома,— усердно закивал Максимка.— Сичас она...
— Демид, развернись, заедем во двор, чтоб не тягать на улицу.
Она открыла калитку и столкнулась к Просей.
— Приехали? Вот и слава богу,— заулыбалась Прося.-— Максимка с утра на улице крутится — поджидает, А то кто ж его знает, может, машины не достала или еще что. Си-час ворота открою.
Машина во дворе не поместилась, передок торчал из во-рот — тешил любопытных. Демид заглушил мотор. Прося уже приглашала всех в хату, к столу.
- День большой,—повторяла она,— успеется. Какая у вас там еда на скорую руку, а я приготовилась.
Ксюше есть не хотелось, Артемку она тоже покормила, а вот насчет Демида не была уверена — поел ли. Да и когда ему было готовить в своем бараке? К тому же и вправду торопиться некуда.
Еда в голодном сорок шестом была главной заботой в каждом доме, и Прося, по всему видно, гордилась своим угощением. Особых деликатесов в Метелице и до войны не знали, но простой крестьянский продукт здесь не переводился, даже в тридцать третьем и в оккупацию сельчане не испытывали всего того, что выпало на долю горожан. И сейчас упревшая в печи картошка, румяные оладьи, помазанные сметаной, внушительный кусок белого, в розовых прожилках, сала, разные соленья были истинным благом, а для Проси — вдвойне, потому как выкручивалась она сама с двумя детьми, без мужа.
У Ксюши взыграл аппетит. Они закусывали, перебирая метелицкие и заводские новости, шутили, смеялись, беззаботно, как до войны. Даже обычно сдержанная Прося пробовала балагурить. Ей тоже требовалась разрядка от постоянных забот о детях, от тревог и тоски по Тимофею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148