Как и в первый раз, на входе его остановил дежурный, но теперь Антип Никанорович не стал требовать «главного начальника», а попросил пропустить его к следователю Брунову по важному делу. Его провели в знакомый кабинет с толстой дверью, обитой черным дерматином.
Брунов указал на свободный стул и внимательно вгляделся в Антипа Никаноровича.
— Лапицкий я,— подсказал тот.
— Изменились вы — не узнать. Постарели.
— Постареешь...
Брунов долго молчал, разминая в пальцах папиросу, закуривая, видно, ждал вопросов, потом сказал:
— Вы, конечно, по делу сына. Суд состоялся...
— Но состоялся и другой суд,— перебил его Антип Никанорович.— Захар же Довбня возвел поклеп на Тимофея. Тогда вы ему поверили, а он — шкурник как был, так и остался. Правду ить не утаишь, когда-никогда всплывет. Кому ж вы верите, этому бандюге?
— Правду не укроешь, это верно,— согласился Брунов.— И Довбня наказан по закону. А верим мы... Антип Никанорович, кажется... верим мы фактам.
— Так мой сын теперь што ж, и будет отдуваться за чужие грехи?
— Каждый отвечает за свои дела,—ответил следователь.— Но после суда над Довбней к делу вашего сына можно отнестись несколько иначе. И все равно нужны доказательства. Довбня-то так и не уличен в тех делах во время оккупации, в которых вы его обвиняете. То-то и оно. Наберитесь терпения, надо подождать.
— Некогда мне ждать,— вздохнул Антип Никанорович.
Брунов поглядел на него, с сожалением прицокнул языком и развел руками, словно хотел сказать, что он тут бессилен чем-нибудь помочь.
— Сколько вам лет?
— Семьдесят пять минуло...
Зазвонил телефон, следователь поднял трубку, выслушал кого-то, сказал: «Да-да, хорошо...» — и поднялся.
— Извините, мне надо уходить,— сказал он.— А о вашем сыне... В общем, мы постараемся все это пересмотреть. Такое быстро не делается, сами понимаете, и терпения вы все-таки наберитесь.
— Терпение у меня имеется,—ответил Антип Никанорович,— а вот времени...
Брунов опять развел руками и прицокнул языком.
После разговора со следователем Антип Никанорович почувствовал в себе уверенность и надежду на скорое освобождение сына. Не то чтобы поверил обещаниям Бру-нова, но он поверил в другое: не может Тимофей долго сидеть безвинно, потому что правда — за ним. Клевета — временная, клевета пройдет, и несправедливость людская отыщет свой конец. Кому, как не Антипу Никаноровичу, знать это.
Он походил по городу, часто останавливаясь и отдыхая в тени на случайных скамейках. Гомель понемногу отстраивался, становился чище, пустые еще осенью полки магазинов начали пестреть различными товарами. Антипу Никаноровичу удалось даже купить внукам гостинец—конфет «подушечек».
К вечеру он вернулся в Метелицу.
Ксюша с Просей еще не пришли с работы, дети играли под навесом гумна. Не заходя в хату, Антип Никанорович устало присел на крыльцо и вытянул ноющие от долгой ходьбы малопослушные ноги.
Подбежали Артемка с Анюткой и остановились выжидающе около деда. Максимка остался под навесом гумна и опасливо поглядывал оттуда, стараясь остаться незамеченным, только рыжая голова его торчала подсолнухом из-за верстака.
— Ну, как вы тут, приглядывали за хатой? — спросил Антип Никанорович.
— Ага, целый день просидели.
— И поросенка покормили? — Ага, покормили,— закивал с готовностью Артемка и,
видя, что дед не торопится с угощением, спросил, указывая на кулек из серой бумаги: — А чего это у тебя?
Антип Никанорович ухмыльнулся нетерпению внуков, развернул кулек и насыпал им в подставленные пригоршни клейких от жары зеленых «подушечек».
— Ну, а тебе што, на подносе подавать? Поди-ка сюда,— позвал он Максимку добродушно-ворчливо.
Максимка выбрался из своего укрытия, нерешительно подошел к крыльцу, с опаской зыркнул по сторонам и потупился, спрятав за спиной перемазанные дегтем руки.
— Што бегаешь от деда? Дед не страшный.— Антип Никанорович угостил его конфетами, потрепал по плечу. Максимка впервые с прихода в семью Лапицких осмелился поглядеть деду в глаза и просветлел в радостной улыбке. Заулыбались и Артемка с Анюткой.
— Ну, гуляйте, гуляйте,— отпустил он внуков и, кряхтя, поднялся с крыльца.
Вслед за ним встал на свои ослабевшие лапы Валет, привычно потерся о штанину, ожидая ласки от хозяина.
— Иди, Валет, иди...— сказал Антип Никанорович, поглядел на тающую вдалеке багровую корону угасшего за лесом солнца, подумал, что завтра выдастся погожий день, и пошел в хату.
Ему хотелось прилечь на лежанку, вытянуть во всю длину усталое тело и остаться одному.
Метелица осталась позади. Пыльный шлях выполз за околицу, вильнул вправо от колхозного двора и спустился с Лысого холма. Здесь Ксюша Корташова и пересела из кабины старой, скрипящей на каждом ухабе полуторки в кузов, к сыну.
— Тут видней,— сказал Артемка.
— Да, сынок, да...— выдавила она через силу и обняла его за плечи. В горле у нее перехватило, грудь стиснуло, как обручем, до боли.
Деревня еще была видна на холме, и белые срубы новых построек казались игрушечными. Ксюша вглядывалась в ровную линию дворов Метелицы, стараясь отыскать среди них свою старую, почерневшую от времени хату, даже привстала со скамейки, но за садами ничего нельзя было распознать — все сливалось в одно зеленое, с белыми точками свежих застроек, пятно. В глазах затуманилось от невольных слез. Ксюша поспешно проморгала их, украдкой от Артемки вытерла глаза и, прерывисто вздохнув, опустилась на скамейку. Чего плакать-то, уезжает по доброй воле, никто не гнал, даже наоборот — не отпускали.
Врываясь колесами в заполненную земляной мукой колею шляха, надсадно завывая от натуги, полуторка медленно приближалась к лесу. На Лысом холме виднелся лишь колодезный журавль на колхозном дворе, торчал одиноко, как забытая веха в поле, но и тот вскоре скрылся за первыми деревьями. Машина вошла в тень, и яркий свет полуденного августовского солнца падал теперь на дорогу бесформенными пятнами, от которых рябило в глазах.
Из родной деревни Ксюша уезжала насовсем. Хату свою она оставила братовой жене Просе, взяла с собой лишь самую необходимую утварь, но и этого хватило, чтобы заполнить кузов полуторки до отказа. Еще прошлого века работы, обтянутый железными полосами, объемистый сундук для одежды, два стола, две кровати, табуретки, посуда, ворох всевозможных узлов и кошелок — все, без чего не обойтись на новом месте.
А местом этим был Сосновский кирпичный завод, куда
пригласил Ксюшу Сергей Николаевич Левенков, инженер, второе лицо в Сосновке после директора.
Когда она окончательно решила уехать из Метелицы и сказала об этом председателю колхоза Якову Илину, тот резко воспротивился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148