— Бачь, измочалили человека...
— Ой, лихо-лихочко!
— Бяда...
Бабы посудачили и кинулись к болоту. Перепуганные дети не выходили на бабий зов. Отыскать же их в камышах, вставших сплошной стеной версты на полторы вдоль болота, не было никакой возможности. Бабы пришли в детдом и стали ждать.
Дети вернулись под вечер, все разом. Первыми показались Витька-сирота и Палашкин восьмилетний Колька, грязные, исцарапанные до крови. Бабы тут же накинулись
на них:
— Где остальные?
— Туточки, за садом.
Колька шмыгнул в сад и лихо свистнул три раза. Детвора гурьбой повалила во двор. Бабы торопливо разбирали детей и уводили в деревню.
Полина, бледная, с растрепанными волосами, бегала по двору, искала Максимку и не могла найти.
— Прося, где ж он? Господи!
— Ой, сестра, не ведаю,— отвечала Прося.— Во дворе бегал. Хватали без разбору и кидали в машину.
— А Артемка еще в обед прибег...
— В шкапу они с Анюткой ховались.
— Как же ж так, Тимофей? Что ж то будет? Тимофей стоял посередине двора, силился что-то сообразить и не мог. В голове все путалось и гудело.
— Да что ты к нему, Полина! Оглушили сразу, чтоб им!..
— Побегу в Липовку,— спохватилась Полина.— Успею...
— На ночь глядя? —напугалась Прося.—Ой, девка, сгинешь где на шляху!
Не нашли еще двоих детей, и матери их во главе с Полиной заторопились в Липовку.
Поздним вечером, когда все утихло, прибежал Гаврилка. Он сновал по флигелю, скрипя половицами, потряхивая пузом, и приговаривал:
— Што ж вы, Антипович! Да рази так можно? Теперича и мне несдобровать. Накликали беду, Антипович. Я бьюсь, бьюсь, стараюсь, кабы все по-людски, а вы вот... Да люди ж они! Возвернут хлопят.
— Сомневаюсь, Таврило Кондратьевич. Очень сомневаюсь! Идите вы завтра в Липовку да хоть наших, метелиц-ких, вызволите. От живых матерей ведь оторвали. И Поли-нин сын там... Этих они отдадут.
— Да вы што? — напугался Гаврилка.— Свою голову понесу? Не, Антипович, не пойдет так. Вы кашу заварили, а мне расхлебывай? Собирайте лучше детишков обратно, да штоб по-людски... Может, и простят.
Тимофей лежал на кровати с перевязанной головой, видел перепуганные, заплывшие жиром Гаврилкины глаза и знал, что староста пальцем не шевельнет для спасения детей. Заставить его Тимофей не может, упрашивать бесполезно. Гаврилка теперь не сунется в комендатуру, пока не позовут.
— С детдомом решено, Таврило Кондратьевич,— сказал он.— Бабы детей не дадут, так что я тут бессилен. Завтра перейду домой. Надиректорствовался, сыт по горло. А продукты, которые остались, надо разделить по дворам.
— Не, Антипович, негоже. Без дозволения властей?
— Да кем я стану командовать? Разбежались дети, нету их!
— Не знаю, не знаю. Я тут умываю руки. Без дозволения... Ох, заварили вы кашу! Ну, дык я пошел.— Гаврилка засеменил к выходу, но остановился в дверях и добавил: — Если што, Антипович, я не дозволял покидать детдом. По-людски надоть, по-людски.
— Не бойтесь, вас не впутаю,— пообещал Тимофей и откинулся на подушку.
До зари не шел к нему сон. Тимофей с первых же слов Штубе понял, что ни о каком медосмотре не может быть и речи. Что-то страшное предчувствовал он, но что — понять не мог. Зачем понадобились им дети? Для чего? Не иначе — увезут в Германию, больше некуда и незачем. В этом он убеждался все тверже и все отчетливей ощущал свою вину перед детьми. Но какую? Да, его беспокоило
пристальное внимание коменданта к детдому, да, он что-то подозревал. И только. Смешно, глупо было бы, опираясь на предчувствие, на зыбкое подозрение, что-то предпринять. Да и что он мог предпринять? Отказаться от работы— объявят партизаном, расстреляют и найдут другого директора. Рассудить строго — нет за Тимофеем никакой вины. Но это его не успокаивало. С детьми беда — виноват учитель, в любом случае, даже если совесть его чиста. Таков удел учителя, такова его профессия.
Назавтра он начал готовиться к переезду в деревню. Помогал Просе укладывать вещи, но руки его не слушались, думка о детях буравила больную голову, спутывала ноги, как вожжами. Медлил, чего-то ждал, на что-то надеялся, хотя надежда была невелика. Ждал он Полину и двоих метелицких баб, ушедших в Липовку. Может, троих ме-телицких хлопят удастся вызволить? Знал он, что разгульная Полина путалась с комендантом, презирал за это свояченицу, а теперь именно на нее и надеялся. Пока не выяснилась судьба детей, не мог он трогаться с места. Какая-то сила приковала его к детдому, заставляла ждать, ждать. Поутру Прося сбегала в Метелицу и вернулась ни с чем — Полина не приходила.
Так промаялся Тимофей до обеда, пока не увидел с детдомовского крыльца вчерашний фургон на липовском шляху. Радость, смешанная с болью и страхом, охватила его. Тимофей кинулся к воротам. Неужто и вправду забирали детей на медосмотр? Как же понять тогда разговор Штубе с переводчиком? Тимофей достаточно знает немецкий, не мог ошибиться. Может быть, едут за новыми детьми? Тогда они получат шиш. А если за ним? Опять не то —прикатили бы на мотоцикле.
Машина развернулась у детдома и задом въехала в раскрытые ворота, подминая колесами разбросанную по двору солому. Тимофей заглянул внутрь кузова и обомлел, хватаясь за борт, чтобы не осунуться на землю. Дети пластом лежали в машине и не шевелились.
Здоровый солдат оттолкнул Тимофея и начал открывать задний борт. «Что они с ними сделали? Что?» —панически думал Тимофей, теряясь в догадках и холодея от какого-то непонятного предчувствия, тяготевшего над ним вот уже целые
сутки. Трое солдат перенесли детей в спальню, захлопнули борт машины и укатили. Их было девять мальчиков возрастом от шести до десяти лет, с мертвенно-синими заостренными лицами, торчащими на подушках, и усталыми, взрослыми глазами. Они молчали и не двигались, протянув вдоль худеньких тел безжизненные руки, тупо уставясь в потолок, и, казалось, ни о чем не думали. Губы их были полуоткрыты, они дышали через рот, но дыхания не было заметно. Лежали тихо, как в гробах.
Ветки яблони за окном терлись зелеными листьями о стекло, и слышался мягкий шорох. Через раскрытую форточку доносился веселый птичий щебет да мерное гудение шмелей.
Анютка стояла у кровати своего брата Максимки, глядела на него во все глаза и почему-то не плакала. Прося замерла в дверях, бледная, с перекошенным лицом, подперев по-бабьи подбородок.
Тимофей сидел в углу на табуретке, бессмысленно уставясь на детей. За эту ночь он много передумал, предполагал самое страшное, но до такого додуматься не мог.
У всех девяти мальчиков выкачали кровь.
Трое из них были метелицкие: Максимка, Петя Вилюев и Стасик, внук деда Евдокима, остальные—сироты. Семилетних братьев-близнецов Юру и Женю Лозинских и Валеру Юркевича бабы привели из Зябровки, Сашу Поливанова, Вову Кондратюка и Леню Морозова привезли немцы из Гомеля;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148